— По вашему приказанию явились! — отрапортовал я с порога. Если в начале карьеры мне претило рьяное изъявление воинственного пыла, воспринимаемое мною как признак олигофрении, то с течением лет я научился использовать его для самозащиты. Какой командир не сменит гнев на милость, когда перед ним щелкают каблуками?
— Давай, Вила, проходи. И, ты, Чаморро, тоже, — махнул рукой шеф.
— По вашему приказанию… — пробормотала Чаморро, ошарашенная моим громогласным приветствием.
— Газеты видел? — поинтересовался Перейра, переходя сразу к делу.
— Некоторые.
— Взгляни-ка вот на эту, если она тебе еще не попадалась. — Он грозно сдвинул брови и швырнул мне ксерокопию.
Я быстро проглядел те места, где речь шла о смерти Тринидада Солера, заявлениях представителя антиядерного движения и двух-трех выдумках писак, бесстыдно использовавших избитые клише типа: «Из материалов, любезно предоставленных нашей газете следственными органами…»
— Мир полон кривотолков, господин майор, — осторожно начал я.
— Это всем известно, Вила, — прервал меня Перейра. — Я хочу, чтобы ты обратил внимание на другое.
Я напустил на лицо выражение крайней сосредоточенности — испытанный трюк, к которому прибегаешь, когда силишься угадать желание начальства.
— Видишь ли, — смилостивился надо мной Перейра после многозначительной паузы, — газетчик, видимо, нащупал самое больное место, и теперь нам будут дышать в затылок соответствующие инстанции. Надеюсь, ты улавливаешь разницу между спокойным ведением следствия и работой под постоянным нажимом?
— Так точно, господин майор.
— Так вот, нам уже дышат в затылок. Небось кто-нибудь из Министерства промышленности прочитал новость за завтраком и, приехав на службу, от нечего делать позвонил кому следует. У них там сейчас заварушка с продлением лицензии на эксплуатацию атомной станции, и публичный скандал им не на руку.
— А мне кажется, газетчик попал пальцем в небо, — сказал я, размахивая ксерокопией. — Скорее всего, смерть этого человека имеет такое же отношение к атомной станции, как ухищрения Койота — к поимке Дорожного Бегуна.[6]
На какое-то мгновение я засомневался в способности Перейры оценить мое чувство юмора. Действительно, шутка не произвела на него должного впечатления, но не разозлила, — и на том спасибо!
— Очень может быть, — согласился он, — если руководствоваться здравым смыслом. Однако, скажи на милость, сколько раз тебе приходилось иметь дело со здравым смыслом в наше бессмысленное время?
Я оглянулся на Чаморро. Она явно не собиралась принимать участие в моих подсчетах.
— Итак? — Майор ждал от меня доклада.
— Пока преждевременно пускаться в догадки, — начал было я. — Мы выяснили только…
— Именно это я и хочу от тебя услышать, Вила. Что вы выяснили и каков ваш план действий? И не вздумай уличать меня в капризе или нетерпении. Просто я хорошо знаю, с кем придется иметь дело. Попомни мои слова, они вызовут меня на ковер еще до полудня, и я предпочел бы владеть вопросом.
Перейра обладал одним неоценимым качеством. Хотя блестевшая на его погонах восьмиконечная звездочка давала ему право делать с подчиненными что угодно и без объяснений: например, заставить отжаться пятьдесят раз в самый неподходящий момент, он всегда аргументировал свои приказы доводами, которые превращали их исполнение в именины сердца. Чтобы спасти любимого шефа от нахлобучки, я был готов забыть о своем отвращении к рапортам и бросился излагать все известные мне факты с не виданным доселе энтузиазмом.
Результаты вскрытия и отчет криминалистов лежали у него на столе, поэтому я передал ему только суть телефонного разговора с Марченой и сведения о семье погибшего.
— У него остались жена и двое детей. Внешне вполне благополучная семья, если не считать маленькой странности — человек провел ночь неизвестно где, а жена не заявила о пропаже до четырех часов следующего дня. Впрочем, это не имеет особого значения. Она утверждает, будто перед приходом Марчены собиралась идти в полицию. Завтра или послезавтра мы ее допросим и, надо полагать, узнаем что-нибудь новое. Сейчас необходимо дать ей время с миром похоронить мужа.
— Смотрите не затягивайте, надо брать ее за бока, пока она тепленькая, — предупредил нас шеф с несвойственной ему жесткостью.
— Что до администратора, — продолжил я, — то вчера его не смогли найти. У него был выходной, и он уехал куда-то отдыхать. Но я только что говорил с мотелем: сейчас администратор на месте, и мы побеседуем с ним в ближайшее время.
— Хорошо, — отметил Перейра. — Напомни, погибший находился в номере один?
— Говорят, с ним была женщина, но я не стал выяснять подробности по телефону.
Я скосил глаза на свою строптивую помощницу. Мне не удалось посвятить ее в эту важную деталь — помешал звонок Перейры, прозвучавший в тот момент, когда я уже открыл рот, чтобы все ей рассказать. Но Чаморро не знала о моих благих намерениях и принялась сверлить меня испепеляющими взглядами. Теперь попробуй ее убеди, что я по-прежнему ей доверяю и не стоит принимать мое упущение так близко к сердцу, — одним словом, меня ожидала сплошная морока.
— Вчера я перекинулся парой слов с одним из работников атомной станции, — продолжил я. — Он отвечает за связи с общественностью. Нервный, доложу я вам, субъект, тем не менее я выудил из него кое-что полезное: Тринидад Солер числился инженером в отделе… как его там? Сейчас не припомню названия.
— Отдел противолучевой защиты, — уточнила Чаморро с плохо скрываемой досадой.
— Вот-вот! Звучит забористо, но, кажется, не имеет никакого отношения к непосредственному управлению станцией. Что-то второстепенное: контроль или снабжение. Я хочу сказать, Тринидад Солер не относится к тем, кого подпускают к рубильнику.
— Не части, я записываю, — попросил Перейра. — Твои сведения помогут мне немного сгладить обстановку наверху. Хотя кто их знает? — Он обреченно вздохнул и замолк.
— Мы договорились встретиться сегодня в полдень. — Я закончил свой рапорт и перешел к лирическому отступлению. — Этот специалист по связям на прощанье произнес целую речь, поди, позаимствованную из инструкции по приему посетителей: дескать, наши двери всегда открыты, можете располагать нами как заблагорассудится, мы покажем все, что ни пожелаете, и далее в том же духе.
— Ладно, — пробурчал Перейра, рассматривая свои записи. — Хоть малая, да зацепка. Это все?
— Все, господин майор.
— Добро, — протянул он, поднимаясь со стула. На его майорском языке последняя реплика предвещала конец аудиенции. Мы с Чаморро в совершенстве постигли смысл начальственных телодвижений и научились предугадывать малейшее желание старшего по званию, поэтому разом вскочили на ноги. Перейра тяжелой поступью направился к столику с телефоном, оставив на наше усмотрение выбор подходящего момента, чтобы ретироваться. Но прежде, чем выйти из кабинета, я захотел лишний раз убедиться, насколько глубоко мне удалось проникнуться теми надеждами, которые возлагал на меня шеф. Для этого я использовал стандартный прием:
— Будут ли еще какие указания, господин майор?
Перейра мотнул головой и смерил меня туманно-меланхолическим взглядом. У него тоже имелись в запасе свои приемы, и, хотя он не часто к ним прибегал, я знал их наперечет. Для пущей убедительности шеф облек переданную на расстоянии мысль в словесную форму:
— Действуй по обстановке, Рубен. Прошу только об одном: добудь мне кость, а я уж постараюсь бросить ее собакам до того, как они вцепятся мне в лодыжку. И поторопись — время не ждет.
— Так точно, господин майор. Разрешите идти?
Четверть часа спустя Чаморро вела патрульную машину по улицам Мадрида. Я расположился рядом и расслабился, приводя в порядок растерзанные мысли. Мне нравилось смотреть на мою помощницу: при каждом маневре она не забывала включить световой сигнал, элегантно выбиралась из заторов, не злоупотребляя проблесковым маячком, и, вообще, прилежно следовала навыкам, полученным в школе вождения. Сидевшие за рулем мужчины таращились на нее рачьими глазами, стараясь рассмотреть светлые волосы и тонкую, как тростинка, фигурку. Я пристально наблюдал за их поведением, потому что подобные экзерциции укрепляли мою веру в предсказуемость человеческой породы и действовали на меня умиротворяющим образом. Ненавижу романтиков и неврастеников — только путаются под ногами да мешают работать.
Мы редко пользовались патрульной машиной и редко надевали форму, однако в то утро сделали исключение. Мне пришло в голову придать большей официозности нашему первому визиту на станцию. Когда я сообщил Чаморро о моей блестящей идее, она лишь пожала плечами и ответила:
— Как скажешь.
