И пусть Луиза пожелала познакомиться со своей внучкой, пусть она настояла на ее свадьбе в Киллморе, пусть даже отдает ей долю наследства своей покойной дочери… Со всем этим, наверное, можно смириться. Наверное. Но зато она никогда не простит Мари взгляда, которым смотрит на нее Эдвард, ласкового взгляда, которого ни разу не удостоилась она сама! Охватившее Алису чувство несправедливости было таким сильным, что вынудило ее упереться ладонями в стекло, чтобы не покачнуться.
Еще в детстве она постоянно ждала если не проявления любви, то хотя бы немного внимания со стороны отца, но всегда наталкивалась на безразличие или раздражение.
И все-таки, чтобы понравиться ему, она всегда старалась быть послушной, благоразумной, хорошо учиться. Она даже отказалась от увлечения рисованием и взвалила на себя обязанности по управлению винокурней.
Хуже того: она безропотно вышла замуж за мужчину, которого ей подсунули, за эту свинью Бентона.
Вторая волна ненависти захлестнула ее при воспоминании о грубости этого жалкого, развращенного аристократишки.
Однако она никогда не жаловалась.
Будучи беременной, она с отвращением чувствовала, как в ней растет и шевелится отродье грубого мужлана. В довершение всего она опять разочаровала своего отца, произведя на свет не продолжателя рода, а обыкновенную девчонку, к которой Эдвард отнесся как к последнему щенку.
Как же после этого привязаться к ребенку? Как полюбить бедняжку Жилль, появившуюся на свет в атмосфере отвращения? А через несколько месяцев после рождения дочери муж наконец-то подарил ей долгожданную радость — он умер. Алисе пришлось разыгрывать горе. Единственное, что она умела хорошо делать всю свою жизнь, — это притворяться и лгать.
В этот раз она остро чувствовала опасность.
Маска бесстрастия, которая не сходила с ее лица из года в год, износилась, наступил предел ее способности обуздывать и скрывать свои чувства. И лишь план, созревший у нее, заставлял Алису сохранять спокойствие и хладнокровие. От него-то она уже ни за что не откажется, несмотря ни на какие препятствия.
Она чуть не вскрикнула, почувствовав руку на своем плече, но не пошевелилась и проглотила слезы, вызванные душевной болью, узнав голос отца.
— Прошу тебя быть поприветливее с твоей кузиной Мари. Я хочу, чтобы церемония прошла без осложнений.
Алиса резко повернулась и прямо посмотрела ему в глаза.
— Ты можешь мне сказать, к чему такое пышное торжество? Когда я выходила замуж, ты и половины не сделал.
Впервые Эдвард осознал, сколь велика душевная боль его дочери. И это его вдруг опечалило.
— Ладно, дочка, прости, я был не прав.
Эти слова, которых она не ожидала услышать, привели ее в замешательство, и у нее сразу зародилось подозрение, что он играет комедию, чтобы добиться ее расположения по отношению к Мари.
Она его запрезирала еще больше.
— Ты смешон! Эта девица будет вить из тебя веревки!
— Она ничего у меня не просила, — возразил Эдвард.
— Этого еще не хватало! Да она дергает тебя за ниточки, как куклу! — Алиса саркастически засмеялась.
— Я понимаю, папа. В ней есть все, чтобы околдовать любого… — послышался голос только что вошедшего в гостиную Фрэнка.
Алиса метнула в брата убийственный взгляд.
Свежевыбритый, после душа, он надел белый пуловер, который ему очень шел. «Соблазнитель готов действовать», — с отвращением подумала Алиса.
Она язвительно улыбнулась Эдварду.
— Скажи своему сынку, чтобы он не волочился за молодой, если не хочешь осложнений!
— Прекратите!
Тон Луизы, сидевшей в кресле, повернутом к камину, свидетельствовал о том, что его владелица всю жизнь командовала и привыкла к повиновению.
— Я не потерплю таких разговоров! Напоминаю, что только благодаря Мари и Лукасу Ферсену мы смогли достойно похоронить мою любимую Мэри.
— Беглянку, любовницу убийцы, наводчицу? Хорошенькая родословная! — проскрипела Алиса. — Если Мари Кермер унаследовала это, грош цена будущему нашей семьи.
— Я запрещаю тебе!.. — повысила голос старая дама, стукнув в пол своей палкой.
— Ты много лет запрещала нам упоминать о твоей любимой дочери, а теперь мы должны молиться на нее? Нет уж, только не я!
Луиза собралась было ответить, но тут дверь гостиной распахнулась, впустив девушку-подростка, угольный макияж которой подчеркивал бледность лица.
Красная прядь свисала на одну половину ее лица, остальные волосы, каштановые, небрежно удерживались длинной стальной заколкой. Тяжелые сапожки со шнуровкой усиливали ее худобу и подчеркивали невысокий рост. В довершение всего на ее бровях и в крыльях носа был пирсинг, а ногти покрывал пурпурный лак.
«Хорошо еще, что ее прабабка слепа», — подумала Алиса, без удовольствия меряя глазами дочь.
— Приветик… — бросила Жилль, плюхаясь на канапе.
— Поздоровайся с бабушкой!
Ледяной тон Алисы и ненавидящий взгляд, которым ее окатила дочь, лучше всяких слов говорили об их отношениях.
Девушка небрежной походкой подошла к бабушке, потом опять, зевая, уселась на канапе.
— Напоминаю, что у нас будут гости. Где ты шлялась?
— У меня есть дела поважнее… А лизать сапоги двум сыщикам вы можете и без меня.
— Не заговаривайся! — вмешался Эдвард, отметивший короткую удовлетворенную улыбку, адресованную матерью дочери.
— Я хочу, чтобы вы встретили наших гостей уважительно и пристойно, — продолжила Луиза.
— Кров, стол, свадьба, наследство… И улыбки к тому же! — едким тоном бросил Фрэнк.
— Сносить обиды — семейная традиция, тебе это хорошо известно, — поддержала его Алиса.
Луиза категоричным тоном положила конец словесному бунту:
— Мари — моя внучка. Мое решение предоставить ей место в семье, на которое она имеет право, бесповоротно!
Голос старой дамы, приглушенный эхом, раздался этажом ниже, в просторной сводчатой кухне, где священнодействовала экономка.
Шестидесятилетняя Дора, нервными движениями протирая графин, стояла возле каменного камина, труба которого сообщалась с трубой гостиной и служила хорошим резонатором.
Лицо ее напряглось. Вслушиваясь, она старалась не упустить ни слова.
— Мари — Салливан, как и вы!
Графин выскользнул из рук Доры и разбился на каменных плитах.
С лицом, побледневшим и искаженным от бессильной злобы, она медленно нагнулась и, не переставая вслушиваться, по одному стала подбирать осколки.
Доносившиеся до нее слова вонзались в сердце, как острые стекла, которые она методично собирала.
— Пусть все знают, что тому, кто не способен это принять, нет больше места в Киллморе!
После поставивших точку леденящих слов в гостиной воцарилось тяжелое молчание.
Жилль нервно колупала пурпурный лак на своих ногтях, кидая быстрые взгляды на мать, которая, казалось, превратилась в соляной столб. Она подыскивала способ незаметно смыться, когда створки застекленной двери, выходящей в парк, с шумом распахнулись. В гостиную ворвалась очень возбужденная сорокалетняя женщина.
Ее растрепанные волосы покрывал красный с зеленым шарфик. Она по одному смерила взглядом членов семейства Салливанов.
— Как вы осмелились? — с упреком проговорила она. — Завтра годовщина ее смерти, а вы в этот день устраиваете торжество?
Эдвард собрался ответить, но Фрэнк опередил его, раздраженно сказав:
— Это неприятное дело прекращено, мадемуазель Варнье. Оно нас больше не касается. Кстати, оно нас никогда и не касалось.
— Вы все виноваты! Все! И вы дорого заплатите за все, что сделали!
Со слезами на глазах она указала рукой на парк, где заканчивались приготовления.
— Я не хочу, чтобы эта церемония когда-нибудь состоялась! Я проклинаю эту свадьбу! Я ее проклинаю!
Застекленная створка со звоном захлопнулась за ней.
Снова наступило вязкое молчание.
На этот раз нарушила его Луиза.
— Ни слова Мари и Лукасу, — приказным тоном произнесла она. — Я не желаю, чтобы это омрачило праздник.
— Действительно, это было бы глупо, — не удержалась от иронии Алиса.
Не зная о проклятии, только что наложенном на их свадьбу, Лукас и Мари спешились перед конюшнями.
Из тени вышла молодая женщина, которая внимательно посмотрела на Мари. Ее длинные рыжие завитые волосы огненным ореолом окружали фарфоровое личико с темно-зелеными глазами. Но выдающийся подбородок, выпуклый лоб и чувственный рот не давали намека на какую-либо претенциозность.
Мари стало не по себе от ее пронизывающего взгляда, и чувство неловкости заставило ее заговорить первой:
— Вы, должно быть, Келли, управляющая конюшнями?
— Богачи вечно забавы ради выдумывают напыщенные титулы слугам!
Неожиданный цинизм этих слов растворился в широкой улыбке молодой женщины. Мари заметила, что была она адресована только Лукасу. И по тому, как тот пригладил волосы, она, вдруг ощутив укол ревности, поняла, что шарм Келли не оставил ее жениха равнодушным — он улыбнулся рыжей красотке.
