И конечно, никакая она была не славная.
Пауль несколько секунд смотрел на кровь у двери. Он отмел мысль о том, что снова началась революция. Мюнхен патрулировали отряды Фрайкорпс. Лужица явно выглядела свежей - микроскопическая аномалия на большой каменной лестнице, на каждой ступени которой могли бы улечься по паре мужчин.
Лучше поспешить. Если опоздаю, тетя Брунхильда меня убьет.
Он еще чуть-чуть поколебался между страхом перед неведомым и страхом перед тетей, и последний одержал верх. Пауль вытащил из кармана маленький ключ от двери для прислуги и вошел в особняк. Внутри всё вроде выглядело спокойным. Он дошел до лестницы, когда услышал из комнат хозяев напряженные голоса.
- Он выскользнул, когда мы поднимались, фрау. Не так-то легко его ухватить, а мы сами еле ноги передвигаем. Уже многие месяцы раны никак не затягиваются.
- Идиоты бестолковые. Меня не удивляет, что мы проиграли войну.
Пауль пересек прихожую, стараясь производить как можно меньше шума. Застывшее у двери пятнышко крови превратилось в широкую дорожку, ведущую в направлении самой большой гостиной особняка. Внутри тетя Брунхильда вместе с двумя солдатами склонилась над диваном. Она энергично терла руки, но когда осознала, что делает, быстро спрятала их в складках платья. Даже укрывшись за дверью, Пауль всё равно задрожал от страха, увидев тетю в таком состоянии. Ее веки превратились в тонкие серые полоски, губы, обычно не выдававшие возраста, негодующе скривились, а властный голос содрогался от ярости.
- Посмотрите, что вы сотворили с обивкой! Марис!
- Да, баронесса, - отозвалась горничная, выступив вперед, так что теперь она оказалась в поле зрения Пауля.
- Поищите покрывало, да побыстрее. Позовите садовника, нужно сжечь его одежду, она кишит вшами. И пусть кто-нибудь известит барона.
- А господина Юргена, баронесса?
- Нет! Только не его, ясно вам? Он вернулся из школы?
- Сегодня у него урок фехтования, госпожа баронесса.
- Он скоро будет здесь. Я хочу, чтобы этот кошмар убрали до его возвращения, - приказала Брунхильда. - Идите!
Горничная прошла мимо Пауля, шелестя юбками и фартуком, но тот не сдвинулся с места, потому что только что заметил в промежутке между солдатами лицо Эдуарда. Сердце заколотилось. Вот кого принесли солдаты, вот кто лежал на диване.
Боже ты мой! Это его кровь.
- Кто виновник?
- Снаряд из миномета, фрау.
- Это вы мне уже сказали. Я спрашиваю, почему мне принесли сына сейчас и в таком состоянии. Прошло шесть месяцев с тех пор, как закончилась война, а от него не было никаких известий! Вы знаете, кто его отец?
- Ага, барон, я уже это слышал. А Людвиг вот - каменщик, а я - продавец. Но снарядам плевать на титулы, фрау. И дорога из Турции была очень долгой. Вам еще повезло, что он вернулся, мой брат, к примеру, нет.
Лицо Брунхильды стало мертвенно-бледным.
- Убирайтесь, - тихо сказала она.
- Очень мило, фрау. Мы вернули вам сына, а вы выкидываете нас на улицу даже без кружки пива.
По лицу Брунхильды мелькнула тень угрызений совести, но она всё равно кипела от злости. Не в состоянии говорить, она подняла скрюченный палец и указала на дверь.
- Вот дерьмо дворянское, - выругался один из солдат, сплюнув на ковер.
Они развернулись, дернув головами и еле волоча ноги. В запавших глазах была усталость и досада, но никакого удивления. Пауль понял, что этих людей мало что может удивить. И когда оба солдата в мешковатых серых шинелях перестали заслонять ему обзор, Пауль наконец-то всё понял.
Эдуард, первенец барона фон Шрёдера, без сознания лежал на диване в странной позе. Его левая рука опиралась на подушки. В том месте, где должна была находиться правая, виднелся лишь кое-как зашитый рукав кителя. Вместо ног торчали два грязных обрубка, из одного сочилась кровь. Хирург отрезал их на разной высоте: левую ногу - над коленом, а другую - под ним.
Асимметричные увечья, подумал Пауль, почему-то странным образом вспомнив сегодняшний урок по истории искусства, когда профессор рассказывал о Венере Милосской. И вдруг понял, что плачет.
Услышав всхлипывания, Брунхильда подняла голову и быстро направилась к Паулю. Презрительный взгляд, с которым она всегда к нему обращалась, сменился ненавистью и стыдом. На мгновение Пауль подумал, что она его ударит, и отшатнулся, упав на спину и закрыв лицо руками. И услышал громкий удар.
Дверь гостиной захлопнулась.
В тот же день, неделей спустя после того, как правительство объявило Мюнхен безопасным и начало хоронить тысячу двести с лишним погибших коммунистов, домой вернулись и другие дети.
В отличие от возвращения Эдуарда фон Шрёдера, к их приезду все были готовы. Для Алисы и Манфреда Танненбаумов дорога домой началась в Македонии, штат Нью-Джерси, а оттуда до Гамбурга. Потом в поезде до Берлина, в роскошном купе первого класса, где их нашла телеграмма от отца с указанием остановиться в "Эспланаде" до получения новых известий. Для Манфреда это оказалось счастливейшим за десять лет его жизни событием, потому что в соседнем номере поселился Чарли Чаплин. Актер подарил мальчику свою знаменитую бамбуковую тросточку и даже проводил их с сестрой до такси в тот день, когда наконец-то пришла телеграмма от их отца, сообщающая, что теперь они вполне безопасно могут проделать оставшуюся часть путешествия.
Вот так 13 мая 1919 года, больше чем через пять лет после того, как отец отправил их в Соединенные Штаты, подальше от надвигающейся войны, дети самого влиятельного еврея-промышленника в Германии вышли на перрон номер три на станции Хауптбанхоф.
И с той самой минуты Алиса точно знала, что ничего хорошего из этого не выйдет.
- Не суетитесь, Дорис, ладно? Бросьте это, я сама понесу, - произнесла она, вырывая шляпку из рук горничной, которую отец прислал, чтобы их встретить. Служанка пыталась водрузить шляпку на тележку. Алиса отогнала одного из носильщиков, слетевшихся вокруг, как мухи и пытавшихся помочь с чемоданами. Алиса их всех боялась. Она не выносила, когда ее пытаются контролировать, а самое ужасное - когда считают, что она не может что-то сделать самостоятельно.
- Наперегонки, Алиса! - крикнул Манфред, пускаясь бежать. Мальчика в отличие от сестры не терзали сомнения, он ограничился тем, что сжал в руке свою тросточку, с которой никогда не расставался.
- Ну погоди, головастик! - воскликнула Алиса и толкнула тележку. - Не отставай, Дорис.
- Фройляйн, ваш отец не одобрит, что вы тащите коробки. Будьте добры... - сказала горничная, тщетно пытаясь поспевать за девушкой и окидывая неодобрительными взглядами носильщиков, которые с озорством толкали друг друга локтями, показывая на Алису.
Именно в этом и заключалась главная сложность в отношениях Алисы с отцом: он распланировал каждую секунду ее жизни. Йозеф Танненбаум был человеком из плоти и крови, но мать Алисы всегда говорила, что у него, похоже, вместо органов - шестеренки.
- По твоему отцу можно сверять часы, дорогая, - шептала она дочери на ухо, и обе смеялись. Но тихо, потому что герр Танненбаум не любил шутки.
Когда в 1913 году грипп унес ее мать, Алиса горевала и не могла с этим примириться, пока четыре месяца спустя они с братом не отправились в Колумбус, штата Огайо. Они поселились у Бушей, епископальной семьи из верхушки среднего класса. Глава семьи, Сэмюэль, был генеральным директором сталелитейного предприятия "Баки Стил", с которым Йозеф Танненбаум заключал выгодные сделки. В 1914 Сэмюэля Буша назначили представителем правительства по вооружению и боеприпасам, и его отношения с отцом Алисы приняли немного другую форму. А именно, в виде миллионов пуль, пересекающих Атлантику. Пока Америка еще занимала нейтральную позицию - в отправляющихся в западном направлении ящиках, а когда в 1917 году президент Вильсон решил распространить демократию на Европу - в патронташах солдат, плывущих на восток.
В 1918 Буш и Таннебаум обменялись любезными письмами, сожалея о том, что "из-за политических глупостей" им придется временно прекратить торговлю. Они возобновили ее пятнадцать месяцев спустя, одновременно с возвращением юных Танненбаумов в Германию.
В тот день, когда пришло письмо, что Йозеф призывает их обратно, Алисе захотелось умереть. Только пятнадцатилетняя девочка, тайно влюбленная в одного из сыновей Бушей и узнавшая, что должна покинуть его навеки, может так твердо быть уверена, что ее жизнь навсегда закончена.
"Прескотт, - рыдала она в своей каюте. - Если бы я хоть поговорила с ним еще немного... Если бы он обратил на меня чуть больше внимания, когда вернулся из Йеля на день рождения, вместо того, чтобы обращаться со мной как и с прочими девушками на вечеринке".
Вопреки своим ожиданиям, Алиса это пережила и поклялась на заплаканных подушках, что никогда не будет страдать из-за мужчины. С этого мгновения она сама будет принимать решения относительно своей жизни, кто бы что ни говорил. И тем более отец.
