— Правильно, — кивнул Мистраль. — Иначе можно прозевать убийство. Когда столько трупов вокруг, убийство очень легко маскировать под естественную смерть.
Бальм закончил совещание, посоветовав всем зайти в ресторан, где есть белые эльзасские вина позднего урожая, совершенно необычные. Во время «ресторанного экскурса» один из вице-директоров рисовал в блокноте барабаны — большие и маленькие.
Мистраль вернулся к себе, встретился с Кальдроном, в двух словах обрисовал, о чем шла речь на летучке, и велел пригласить Поля Дальмата.
Он внимательно, но без интереса изучал рекомендации по составлению бюджета. Мистраля оторвала секретарша, доложив, что пришли Кальдрон и капитан Дальмат. Вошел высокий, очень худой человек, стриженный наголо, с костлявым, грубо вылепленным лицом, в черных брюках, белой рубашке и черном галстуке. За отпуск — Мистраль уже почти забыл, как выглядит этот новичок из СОИ.
— В августе можно ходить без галстука, особенно в такую жарищу, — улыбнулся Мистраль, чтобы новенький не стеснялся. — Вот и мой на вешалке висит.
— Мне не мешает, я привык.
— Дело ваше, но об этом еще поговорим. Вы успели прочитать какие-нибудь отчеты о завершенных делах? Так понятнее, как работает уголовка, кто за что отвечает и тому подобное.
— Да, читал кое-что, а что непонятно — спрашивал у людей из отряда.
— Все в порядке у вас? Этого и ждали?
— Именно этого и ждал. Этого и хотел.
Мистраля удивлял и слегка раздражал бесстрастный тон отрывистых ответов Дальмата. Он поспешил завершить разговор.
— Отлично. Если будут трудности, не стесняйтесь спрашивать у Венсана. Август обычно месяц тихий, вот вы как раз и освоитесь на службе.
Дальмат вышел, а Мистраль не мог отделаться от чувства, что от капитана он не в восторге. Он поделился своими мыслями с Венсаном.
— Это только сначала так кажется, — успокоил его Венсан. — Да, он замкнутый, необщительный, так что иногда напрягаешься. Но весь этот месяц он все на лету хватал. Думаю, из него выйдет настоящий сыщик.
— Хорошо бы. А потом его сама обстановка в уголовке должна раскрепостить. У него в отряде ребята шустрые, с ними не заскучаешь.
Обедать Венсан и Мистраль пошли в ресторан к одному греку на улицу Сент-Андре-дез-Ар, в двух шагах от набережной. Этот адрес у многих полицейских записан в записную книжку.
Мистраль почти ничего не говорил и мало ел. Он глядел, как сосредоточенно Кальдрон обедает, как методично режет мясо, как солидно поливает еду соусом.
— Венсан, знаете, кого вы напоминаете? — Мистраль чуть улыбнулся.
— Наверное, Лино? Мне и жена так часто говорит.
— Вот-вот, права ваша жена. Лино Вентуру. Он точно так же ест: не торопясь, с расстановкой. Да и не только, если по правде: вы и фигурой на него похожи, так же говорите, так же смотрите на людей. Это вам в похвалу, Венсан! Лино Вентура мужик классный.
— Знаю, что в похвалу. Я даже нарочно ему подражаю — ребят из оперотрядов потешить. Они за глаза меня так и зовут: Лино, я в курсе.
За кофе Кальдрон внимательно посмотрел на Мистраля и спросил в лоб:
— Вы простите, что я опять об этом, только мне все кажется, что вы в неважной форме. Или я не прав?
Мистраль не собирался уклоняться от ответа. Хозяин принес им ликеры, он отодвинул их.
— Вы правы, Венсан… Настроение неважное. Сил маловато, аппетита нет. — Он кивнул на тарелку, к которой едва притронулся. — Жара, должно быть, влияет, а еще я сплю очень плохо.
— Но вылечились вы после дела Колдуна?[2]
— Это да. И думать забыл.
Мистраль ответил очень уверенно, но Кальдрон покачал головой: ответ его не убедил.
До конца дня ничего особенного не случилось. Мистраль торопился домой. В половине восьмого он прыгнул за руль, включил на полную кондиционер в машине, радио — станция ФИП.[3] В машине зазвучала джазовая композиция группы Джо Завинула.
Человек приступил к делу в половине восьмого. Окончился рабочий день, он страшно устал, вежливо отказался немножко выпить с коллегами и пошел к своей машине. Немного подумав, предпочел изменить порядок действий. Старик с улицы Королевского Высочества его смущал. Теперь он решил не привлекать внимания и начать с улицы Мадам.
Припарковался за грузовичком неподалеку от нужного дома, вынул из багажника холщовую дорожную сумку — пустую, потому что все вещи были сложены в рюкзачок. Его он накинул на одно плечо и беспечно направился к квартире той девушки. Пару секунд послушал, приложив ухо к двери, остался доволен и достал из кармана поношенный черный кожаный футляр. Нажал на звонок и довольно долго не отпускал. Девушка приоткрыла дверь на цепочку, без слов спросила — кто это. Человек привычным жестом раскрыл бумажник: показал удостоверение на трехцветной бумаге со своей фотографией и жирной черной надпечаткой «Полиция».
— Здравствуйте, это полиция. Можно войти? Я занимаюсь вашим соседом. Через дверь разговаривать неудобно.
Он улыбался и выглядел внушительно, а удостоверение в вытянутой руке закрывало нижнюю часть лица.
Клара вежливо отказалась поужинать у новых соседей. Она знала, что Людовик не в духе и не хотел бы отвечать на неизбежные вопросы, которые всегда задают людям его профессии. Они всегда начинаются так: «Вы ведь из полиции? Так я хотел бы знать ваше мнение. Вот, представьте себе: на днях я еду как полагается, вдруг меня останавливают…» — и пошло, и пошло. Людовик всегда отвечал учтиво, но в душе злился страшно. Клара и не хотела, чтобы подобные вопросы задавали.
Она приготовила легкий ужин, говорили о разных пустяках. После ужина Клара продолжала внимательно присматриваться к мужу. Людовик сидел в гостиной в кресле и рассеянно листал альбом фотографий, снятых в Патагонии полгода назад, когда он только встал на ноги. Кларе казалось, он говорит гораздо меньше обычного. Ее это обеспокоило, но она предпочла на сей раз ни о чем не спрашивать.
Человек ехал медленно, с опущенными стеклами, машин на улице постепенно становилось все меньше. Автомобиль был старый, без кондиционера, дышать нечем. Рубашка, вся пропотевшая, приклеилась к телу: он взмок от жары и от того, что сейчас сделал. Он вспомнил свои последние минуты в той квартире — так сказать, контрольная проверка. Перед уходом тщательно убедился, что все в порядке, а главное — что окна слегка приоткрыты.
Притворяться усталым не было нужды: он действительно был в полном изнеможении, телом и духом. С тех самых пор, как началась эта история, он то и дело спрашивал себя, пойдет ли до конца. Сколько месяцев следил за собой! Он услышал, что сказало зеркало, и не захотел его огорчать: так тоже слишком рискованно.
Радио в машине всегда было настроено на ФИП. В 21.30 джазовая передача закончилась, теперь он с нетерпением ждал, когда объявят программу. Больше всего на свете он любил голоса девушек — дикторш с ФИП. От них душа воспаряла. Это началось не сегодня и не вчера. Часто ему казалось, что эти голоса обращаются только к нему. Несколько лет назад он, бывало, звонил на станцию, чтобы поговорить с кем-нибудь из этих девушек, но ему всякий раз вежливо отказывали. «Обязательно начну звонить опять. Завтра же», — подумал он.
Из тетрадей Ж.-П. Б. «Происшествия и сновидения»
1975 год.
«Мне исполнилось десять лет. Подарили собачку. Ее зовут Том, она темно-рыжая и совсем маленькая. Мама говорит, когда я подрасту, собачка тоже подрастет. Отца у меня нет, братьев с сестрами нет, некому рассказывать, как я живу и что со мной бывает. А маме, кажется, наплевать, что я делаю. Когда я спрашиваю, где папа, ей это не нравится. Когда спрашиваю, почему у меня нет братьев с сестрами, тоже не нравится. Она отвечает только: „Хватит тебя одного, куда мне еще одного такого. Отвали, надоел!“ Я уже знаю, что она скажет, всегда одно и то же. А иногда орать начинает.
На перемене всегда вижу, как мама сидит на скамейке на улице у школьного забора. Курит и смотрит за мной, всегда велит подойти к ней. С ребятами играть не разрешает. Сама приходит и собачку приводит, чтобы я наверняка подошел.
Еще мама не велит разговаривать с родителями наших ребят. Говорит, они из меня всю правду вытянут, кровь из носу. Я не понимаю, что это значит. Кровь из носа пойти может, но при чем тут правда?
Мне очень нравится писать. Никто не знает, что после школы я сажусь и пишу. Особенно мама. Это мой секрет.
У меня часто болит живот. Мама говорит, это потому, что я много болтаю. Сама она никогда не болтает.
Мне снилось, что я тону. Уже несколько раз так снилось. Сначала я сразу просыпался, потому что задыхался, дышать не мог. Теперь я уже не боюсь. Мне кажется, я уже не здесь, а там. Не знаю, как это сказать. Мне очень нравится записывать сны, хотя и трудно объяснить, как это — не здесь, а там. Я говорю с незнакомыми людьми, а потом они вдруг пропадают. Один парень сказал, так и должно быть. Во сне так всегда бывает. Иногда я не могу вспомнить, что мне снилось: хочу, но не получается. Я спрашивал маму, почему так, а она только отвечает: „Да насрать на них, и взрослым-то всякая хрень во сне снится, а таким-то козявкам, как ты, и вовсе нехрен думать об этом“.
