Достав серебряный стаканчик от первого причастия — последний осколок моего блестящего происхождения, — я заставила спутниц жизни выпить свежей воды.
Салли аккуратна сплюнула последний глоток, который явно переполнил чашу, и заявила, что сейчас сблюет.
— Да тебе блевать нечем, — заметила я и сообразила, что пора искать шамовку.
Но мы так и остались сидеть, развалившись на нашей скамейке, подставив лица бледным лучам зимнего солнца.
— Пластиковой бутылкой так не изрежешь, скажи, До? Ведь та девчонка из Трюдо огребла по полной. Она сразу наверно умерла, как думаешь, До? А коли нет, ей где было больнее, как по–твоему? Лицо, да? Ведь жирок, он защищает, и то плюс. А ты помнишь, какая она была тощая?
Своей суетой на благо коллектива я почти добилась внутренней передышки, но тут Салли залепила мне прямо под дых. Да, я помню, какой она была тощей, и слабой, и бледной. Испуганные глаза, всегда косящие куда–то вбок, и красные руки, вцепившиеся в спальник от страха, что его отберут, как и все остальное — вот и все, что я о ней знала. А еще предстоит ввести Квази в курс дела.
— Кончай бредить, какой–то тип убил девчонку. Это их дела. Не наши, — сказала Квази, с жутким металлическим грохотом вытаскивая из–под скамейки свой пакет в синюю клетку — из «Тати». Она подбирает все кастрюли, которые ей попадаются: всегда может пригодиться. Когда жизнь тяжела, каждый ищет себе радости, где может. Она извлекла из пакета нарезанный хлеб для тостов, едва тронутый плесенью, начатую упаковку ветчины, упаковку семги и джем. Квази специализировалась на отбросах большого супермаркета у ворот Клиньянкур. Салли последовала ее примеру и достала из кармана одной из своих бесчисленных юбок пригоршню кусочков сахара в обертках, которые собирала со столиков в бистро, где их оставляли фанаты здорового тела.
Я не вмешивалась. Не глядя, взяла бутерброд, приготовленный мне Квази, и проговорила с полным ртом:
— Все ж это случилось у меня. И он назвал мое имя.
— Он повторил твое имя. Большая разница. И потом, почему у тебя, а не у Салли?
— Фигня. «У Додо», так все говорят.
— С какой стати убивать такую нищую бомжиху, как ты, хочу я тебя спросить? — спросила Квази.
— Представь себе, кое у кого есть все причины меня убить.
— Но ты–то жива.
— Фредди подумал, что это была я.
— Но это была не ты.
— Ну и что, а могла быть я.
— У Додо бобо, зудит наша Додо, иди бай–бай, Додо, отстань со своим бобо, — пропела Салли, грызя сахар остатками зубов.
И тут я взорвалась. Есть же предел несправедливости!
— Всем начхать на то, что я говорю. Рехнуться можно: проще самой угробиться, чем вдолбить вам, что я угробила его. Чем вам не причина, а?
Квази рассудительно заметила:
— Ну как он может тебя убить, если ты его убила, тем более, что убил он не тебя.
Финал пикника прошел в молчании.
Подводя черту, я сухо объявила:
— Спускаемся к Аббесс. Не грех и поработать немного.
— Ты хоть знаешь, который час? — заныла Квази.
Поскольку часов ни у кого не было, вопрос остался без ответа.
— Я только хотела сказать, что и переварить надо. И потом, я совсем разбита.
Новое молчание как знак победы, потому что никто не двинулся с места. Я все–таки из принципа засопела. И время потянулось, замедленное бездельем и тишиной.
— Дай–ка глаз, — внезапно сказала Салли, вытирая полой юбки желтую сукровицу, снова выступившую в уголке глаза Квази.
— Не то чтоб я дохла со скуки, но так и закиснуть недолго, — пробормотала Квази в виде благодарности.
— А ты навести Жеже, пусть он тебя вздует — хоть какое занятие, — шутливо предложила я.
— Не говнись, До. Мне тут такая идея стукнула, просто супер, она б и тебе в кайф пошла, До.
— Ну…
— Устроим забастовку.
— Ага… Прости, что?
— Чего б тебе не рассказать нам, как ты убила того типа?
После ухода Фредди я бродила кругами по лесу воспоминаний, ни на йоту не продвигаясь к пониманию того, что же происходит сейчас: слишком поглощенная расчесыванием старых болячек, я не решалась взрезать по живому те давние времена, когда мне казалось, что достаточно двигаться вперед, чтобы горизонт отступил.
Аудитория заставит меня привести воспоминания в порядок. Если прошлое как следует проветрить, его гниль не будет разъедать настоящее. И потом, мысли у меня пляшут вкривь и вкось, но разговор прямой.
Собираясь с духом, я громко объявила, как название романа:
— Хуго, Великая Любовь.
Прикрыв глаза, я попыталась сосредоточиться, и передо мной беспорядочно закружились давнишние сцены. Смерть Поля, похороны моих родителей, встреча с Хуго, гостиница у Одеона. И множество мужчин, будто одна резиновая маска, меняющая обличия.
Вдруг Салли прошептала на ухо Квази:
— Она заснула.
— Вот еще! Это ж история ее жизни, ну никогда б не подумала, что она так за душу берет, хр–р–р–пф–ф–ф–ф.
Я открыла глаза и уставилась на две безмятежные физиономии. Салли добродушно заметила:
— Ничего страшного, Додо.
Я удивленно изогнула бровь — не извиняться ж мне за небольшую подготовительную паузу. На самом деле по моему лицу катились крупные слезы. А ведь обычно я не сентиментальна. Но я приободрилась, подумав, что уж коли жизнь такова, какова она есть, то не грех и поплакать время от времени.
Согласна, пора начинать, но с чего? По мне, так я бы сразу начала с убийства, чтоб быстрее от него избавиться, но потом придется закидывать удочку на удачу, и кто знает, какой именно эпизод выудится.
В конечном счете мне показалось, что лучше начать с меня самой, какой я была в те времена, и заметив пигалицу, которая шествовала мимо в полной уверенности, что ее маленькие острые грудки, тонкие ножки и круглая задница так же бессмертны, как она сама, я ткнула в нее пальцем:
— Вот такой я была в то время.
Салли не удалось развернуть туловище, но Квази обеспечила ей субтитр:
— Она показала на маленькую прошмандовку вроде топ–модели, упакованную по самые уши.
Салли перестала храпеть, но не заснула, а я вогнала гвоздь по шляпку:
— Ну да, мне было двадцать лет, представьте себе. Я осталась богатой сиротой, и у меня была куча друзей и куча любовников.
От удивления у Квази даже левый глаз приоткрылся. Салли удовольствовалась тем, что надула одну щеку и проткнула ее указательным пальцем, завершив действо своим привычным «хе–хе–хе–хе».
— А чего тут особо сложного? Я была не слишком разборчива, и не то чтобы готова прыгнуть в постель к любому, даже если он мне не слишком нравился, но желание в глазах мужчины придавало мне уверенности.
Салли бросила на Квази панический взгляд:
— О чем это она?
— Салли права, — заверила Квази. — Говори по делу, только то, что случилось. Чхать нам на твои комментарии.
Легко сказать, но против своей натуры не попрешь.
4
— Я была в ресторане с каким–то заезжим туристом, о котором не помню ничего, кроме ковбойского шнурка на шее и неотрывно глядящих на меня глаз–слизняков — от них по всему лицу растекались липкие разводы. Он так действовал мне на нервы, что я уже подумывала — в виде исключения — вернуться домой в одиночестве, как вдруг лощеный официант ловко и незаметно подсунул между моей рукой и салфеткой сложенный вчетверо белый листок.
— Что до меня, то я сама сейчас сложусь вчетверо от твоей манеры рассказывать, — психанула Квази. — Плюнь на детали. Нам подавай действие, так, Салли?
Салли блаженно улыбалась миру, сложив руки на своем гигантском животе и спокойно подремывая. Она уже поплыла. Я заехала ей локтем в ребра.
— Салли!
— Вот видишь, — подхватила Квази. — Ты не умеешь держать аудиторию.
— Салли — другое дело. Что я сейчас сказала, Салли?
— Что когда–то ты была богата, а коли и так, хоть и не так, кончай выставлять меня голым задом на публику. Слушать–то я слушала, да так и не врубилась, кто там был сложен вчетверо — парень, рука или салфетка.
