Это, должно быть, ко мне, подумала она, ведь здесь больше никого нет. Она обернулась назад.
В дверях стоял, улыбаясь, Бад Корлисс.
— Здравствуйте, — сконфуженно ответила Мэрион.
— Мир в самом деле тесен, — сказал он, подходя к ней. — Я вошёл в музей сразу за вами, только не был уверен, что это вы. Как ваши дела?
— Спасибо, отлично. — После неловкого молчания она добавила: — А как у вас?
— Отлично, спасибо.
Они повернулись к статуе. Почему она испытывала такое смущение? Потому что он был такой красавец? Потому что она принадлежал к кругу друзей Эллен — тех, кто вместе с нею болел за футбольную команду университета и совершенствовался в искусстве поцелуев и любви…
— Вы часто здесь бываете? — спросил он.
— Да.
— Я тоже.
Оказалось, теперь скульптура смущает её — потому что рядом стоит Бад Корлисс. Она развернулась и направилась к статуе опустившейся на колени девушки. Он последовал за нею, вышагивая сбоку от неё.
— Успели в тот раз на встречу?
— Да, — отвечала она. Что привело его сюда? Скорей его можно было бы представить прогуливающимся по Сентрал Парку с какой-нибудь повисшей на руке безупречной красоткой типа Эллен…
Какое-то время они молча смотрели на статую. Потом он промолвил:
— Я в самом деле не был уверен, что это вы.
— Почему так?
— Ну, Эллен была не из тех, кто ходит по музеям…
— Сёстры не во всём похожи, — возразила она.
— Да, думаю, это так. — Он начал двигаться по дуге вокруг коленопреклонённой статуи.
— При отделении Изящных Искусств в Колдуэлле был небольшой музей, — начал он. — В основном репродукции и копии. Раз или два мне удалось затащить туда Эллен. Думал, она сумеет проникнуться. — Он покачал головой. — Безуспешно.
— Она не интересовалась искусством.
— Да, — сказал он. — Забавно, как мы пытаемся навязать свои вкусы людям, которых любим.
Мэрион взглянула на него — он стоял по другую сторону статуи.
— Однажды я взяла с собой Эллен и Дороти — Дороти была младшей среди нас…
— Я знаю…
— Я привела их сюда однажды, когда им обеим было чуть больше десяти. А им здесь было скучно. Я решила, что это возрастное.
— Не знаю, — сказал он, возвращаясь к ней по той же дуге, которую только что проделал, обходя статую. — Если бы такой музей был у нас в городке, когда я был мальчишкой, — вы приходили сюда в двенадцать или тринадцать лет?
— Да.
— Вот видите? — сказал он. Улыбка на его лице говорила о том, что они — единомышленники, представители некой высшей касты, к которой никогда не принадлежали Эллен и Дороти.
Мужчина и женщина стремительно вошли, ворвались в зал, буксируя за собою двоих детей.
— Давайте продолжим осмотр, — предложил он, снова оказавшись сбоку от неё.
— Я…
— Сегодня воскресенье, — продолжал он. — Не нужно спешить ни на какие деловые встречи. — Он улыбнулся ей; улыбнулся очень мило, мягко, успокаивающе. — Я один, вы одни. — Он осторожно взял её под руку. — Идёмте, — сказал он с ободряющей улыбкой.
Они прошли весь третий этаж и половину второго, комментируя работы, которые встречались им на пути, а затем спустились на нижний этаж, миновав сверкающие автомобили, казавшиеся столь неуместными внутри здания, вышли через стеклянные двери в сад позади музея. Неспешно перемещаясь от скульптуры к скульптуре, внимательно рассматривали каждую. Приблизились к женщине Майоля,[14] полнотелой, разительно контрастирующей с окружающими её фигурами.
— Последняя знойная мамаша, — заметил Бад.
Мэрион улыбнулась.
— Должна признаться, — начала она, — я всегда немного смущаюсь, когда вижу — статуи подобные этой.
— Эта немного смущает даже и меня, — сообщил он с улыбкой. — Она не обнажённая, она — голая. — Они дружно рассмеялись.
Посмотрев все экспонаты, они присели на одну из скамеек в тыльной части сада и закурили.
— У вас с Эллен были серьёзные отношения, не так ли?
— Не совсем так.
— А я думала…
— Я имею в виду, мы не собирались скрепить их официально. Одно дело быть всё время вместе в колледже, и совсем другое — продолжать оставаться вместе после.
Мэрион молча затянулась сигаретой.
— У нас было много общего, но всё это было поверхностным: общие занятия, общие знакомые — всё, что было связано с Колдуэллом. Я не думаю, однако, что, закончив колледж, мы бы поженились. — Он уставился на свою сигарету. — Эллен очень нравилась мне. Сильнее, чем любая другая девушка. Я места себе не мог найти, когда её не стало. Но — не знаю — она не была очень глубоким человеком. — Он помедлил. — Надеюсь, я вас не обидел.
Мэрион покачала головой, продолжая внимательно глядеть на него.
— Всё было вроде того случая с музеем. Я думал, что смогу, по крайней мере, заинтересовать её некоторыми не слишком сложными художниками, вроде Хоппера[15] или Вуда. Но ничего не вышло. Её это было совсем неинтересно. И то же самое с книгами или политикой — всем мало-мальски серьёзным. Её всегда хотелось чем-нибудь заняться.
— Дома ей приходилось подчиняться очень строгим правилам. Думаю, она пыталась наверстать упущенное.
— Да, — согласился он. — И потом, она была на четыре года меня младше. — Он затушил свою сигарету. — Но я не знал другой такой славной девушки.
Ответом было молчание.
— Неужели они так ничего и не узнали о том, кто это сделал? — спросил он недоверчиво.
— Ничего. Так ужасно…
Какое-то время они оба сидели молча. Потом заговорили снова; о том, сколько интересных занятий можно найти в Нью-Йорке; как всё замечательно было в музее; о том, что скоро откроется выставка Матисса.
— А знаете, кто мне нравится? — спросил он.
— Кто?
— Не знаю, знакомы ли вы с его работами, — сказал он. — Чарлз Демут.
Лео Кингшип сидел за столом, опираясь на него локтями, а пальцы рук сцепив вокруг изготовленного из матового стекла стакана, наполненного молоком, которое он рассматривал с таким вниманием, будто это было какое-то благородное вино.
— Ты видишься с ним часто, так ведь, — сказал он с подчёркнутой небрежностью.
Мэрион аккуратно поставила чашечку кофе на блюдце голубого фарфора, украшенного золотом, затем посмотрела на отца — скользнув взглядом по камчатой скатерти, по хрустальной и серебряной посуде на столе меж ними. Его полное красное лицо выражало саму кротость. Однако глаза его были скрыты от неё отражающими свет ламп стеклами очков.
— С Бадом? — спросила она, прекрасно понимая, что он имеет в виду Бада.
Кингшип кивнул.
— Да, — отвечала Мэрион без увёрток. — Я вижусь с ним часто. — Она помедлила. — Он должен зайти за мной сейчас, в ближайшие пятнадцать минут. — Она выжидающе смотрела на невозмутимое лицо отца, надеясь, что сегодня не будет спора, а иначе вечер окажется полностью испорчен, и в то же время желая, чтобы это случилось, и тогда она могла бы проверить силу своих чувств к Баду.
— Эта его работа, — начал Кингшип, поставив стакан на стол. — Какие у него перспективы?
Похолодев на какое-то мгновение, Мэрион ответила:
— Он сейчас проходит обучение для руководящего состава. Через несколько месяцев он должен стать заведующим отдела. К чему все эти вопросы? — Она улыбнулась одними губами.
Кингшип снял очки. Тяжело посмотрел своими голубыми глазами на дочь, упрямо уставившуюся на него, — это было что-то вроде поединка взглядов.
— Ты привела его сюда на обед, Мэрион, — сказал он. — Ты никого не приводила на обед раньше. Разве это не даёт мне право задать тебе несколько вопросов?
— Он живёт в меблированных комнатах, — сказала Мэрион. — Когда он не обедает со мной, это значит, что он обедает один. Поэтому одним прекрасным вечером я привела его сюда.
— В те вечера, когда ты не приходишь есть сюда, вы обедаете вместе?
— Да, большей частью. Почему мы должны обедать по одиночке? Он учится в пяти кварталах от моего агентства. — Она сама удивлялась уклончивости своих ответов; ведь ни в чём предосудительном обвинить её было нельзя. — Мы обедаем вместе, потому что нам это нравится, — сказала она твёрдо. — Мы очень нравимся друг другу.
— Тогда я тем более имею право задать несколько вопросов, я так полагаю, — заметил Кингшип спокойно.
— Это человек, который мне нравится. Вовсе не тот, кто хочет устроиться на работу в "Кингшип Коппер".
— Мэрион…
Она выхватила сигарету из серебряной сигаретницы на столе и зажгла её серебряной настольной зажигалкой.
— Тебе он не нравится, так?
— Я этого не говорил.
— Потому что он беден, — процедила она.
— Это не совсем так, Мэрион, и ты знаешь это.
На мгновение над столом повисло молчание.
