– Попробую. – Антон ладонью погладил шероховатую поверхность нижней плиты.
Расстояние до соседнего корпуса с такой же глухой стеной было аршина три. С улицы эта сторона оставалась необозримой. Так что риск заключался собственно в подъеме.
– Ты завещаешь мне свою обувь? – мрачно поинтересовался я, наблюдая за тем, как Пестик разувается.
Мне доподлинно было известно, что скалолазы работают по высшей категории сложности исключительно босиком, но я отчего-то полагал, что это правило действует лишь до начала заморозков.
– Мечтай!
Человек-паук Антон Пестик сплюнул, перекрестился и начал восхождение. Вставляя пальцы в зазор каждой следующей плиты, он подтягивался, затем забрасывал правую ногу, нащупывал еле заметный вверху выступ и, перенося на него вес тела, выпрямлялся, будто пружина замедленного действия. После каждого этапа Антон отдыхал, распластавшись по стене. Подъем на 16-этажную высоту занял у него около полутора часов. А бояться я за него перестал уже минут через десять. Его синхронно повторяющиеся раз за разом движения подействовали на мои страхи усыпляюще. Я просто стоял и, задрав голову, смотрел на него. Шея моя совсем онемела. Изредка я поглядывал на часы. Наконец Антон исчез за парапетом крыши, и вскоре к моим ногам, размотавшись в воздухе, упала капроновая лестница.
Дурно мне стало где-то на половине пути.
– Вниз не смотри, придурок! – крикнул Антон. – Еще немного!
Сжав зубы, я одолел остаток дистанции.
– Ну и видок! – Антон рассмеялся, встречая меня на крыше. – Как будто ты осиное гнездо проглотил!
В совершенном изнеможении я рухнул на мокрый гудрон.
– Хорошо, что сегодня подтаяло, – заметил Пестик, присаживаясь на крышку вентиляционной шахты. – А то бы… – Не договорив, он обулся, достал папиросы и закурил.
– Теперь-то можно?! – переведя дыхание, я с опаской глянул вниз.
Дно ущелья между стенами зданий терялось в темноте. Если бы я не был свидетелем восхождения Пестика, ни за что бы не поверил в подобное.
– Слушай, все хочу спросить, – оперевшись спиной о парапет, обратился я к Пестику. – Ты где «Казбек» достаешь советского производства?
– На чердаке. – Антон затянулся, полыхнув алым угольком. – Дед мой там целый склад устроил. К войне, наверное, готовился. Полез я как-то наверх, смотрю – мать честная! Крупы, сахар, макароны, тушенка! Ну и коробок десять «Казбека»! С тех пор и кайфую.
– Да, были мужики, – отозвался я.
– Почему были?! – возразил Антон. – Они и нынче здравствуют! Возьми хоть Пашу Искрометного. Когда я ногу на Вольной Испании сломал, он меня трое суток пер на своем горбу до ближайшего лагеря. Весу-то в Пашке не больше пуда. Вот и прикинь! Жрать нечего, дороги не знает, я без сознания… Представляешь?! А я еще его с собой в горы брать не хотел!
Я представил. Представил и подумал, что скверно я в людях разбираюсь. Совсем не разбираюсь.
– Ну и что дальше? – Антон щелчком отбросил папиросу, и она, прочертив огненный след, исчезла в темноте.
– Дальше спуск на четыре этажа. – Я пересек широкую площадку по диагонали и, перегнувшись через парапет, провел воображаемую прямую до нужного окна.
Выбрав наш пустой невод, Антон сбросил примерно четвертую его часть с крыши в указанном месте и закрепил ячейку за железное ухо, каковыми в достатке было оснащено низкое бетонное ограждение.
– Теперь я один. – Подергав лестницу, я проверил ее на прочность.
Хотя на прочность скорее в тот момент надо было меня проверять. Поджилки мои все еще тряслись, и шагать снова по мягким ступеням, ощущая под собой убийственную пустоту, мне хотелось меньше всего.
– Ты подожди, пока я спущусь, и тем же путем возвращайся обратно. – Я обнял Антона и пополз вниз.
– А лестница как же?! – крикнул он.
– Черт бы с ней! – выругался я, сражаясь не столько с капроновой стремянкой, мотавшейся на ветру, сколько с мандражом. – Когда ее найдут, нас с тобой здесь не будет!
– Хорошая лестница! – едва расслышал я его бормотание. – Из Турции привезли!
И чего только в Турции не делают!
Ошибся я всего на окно. По счастью, соседняя фрамуга была открыта. Начальник отдела кадров «Третьего полюса» любил проветривать помещение. Раскачавшись, я ногами вперед нырнул в зияющую щель. И, съехав по фрамуге, точно по горке, упал на подоконник уже внутри.
Игорь Владиленович оставил для меня на компьютере прилепленную скотчем записку: «Без разрешения не включать!»
Сумрачная подсветка большого аквариума отбрасывала на стены его ихтиологического кабинета мерцающие блики. Похожие на молоточки, фиолетовые телескопы стучались беззвучно в толстое стекло. Скалярии, шевеля плавниками, гуляли туда и сюда в своем аквапарке, словно дамы с собачками. На роль собачек шли меченосцы, чьи тонкие заостренные хвосты тащились за ними, словно брошенные поводки.
Разрешения спросить было не у кого, и, устроившись за массивным столом, я включил компьютер. Параллельно я занялся обыском. Сейф Караваева, замурованный в стену, был по зубам разве матерому взломщику. Ящики стола частью были заперты, а частью и нет. Те, что были заперты, я открыл ножом для разрезания бумаги и вывалил их содержимое на пол. В основном рассыпались папки с личными делами сотрудников. К ним я решил вернуться позже, если нужда станет. В самом верхнем ящике, расставленные аккуратно в ряды, хранились дискеты. Среди них были как надписанные, так и нет. Просмотреть их до утра казалось нереальным. Положившись на удачу, да еще на то, что Игорь Владиленович пользуется списком достаточно часто, а потому держит его не только на дискете, но и где-либо в документах, я углубился в компьютер. Какой у старого жандарма мог быть пароль? После коротких размышлений я испытал слово «порядок». Верно потому, что заведующий кадрами был аккуратистом. Самые основные склонности человеческой натуры обнаруживаются именно в мелочах. И обнаруживаются тем более, чем их носитель старше. У Караваева все лежало и стояло исключительно в отведенных местах. Карандашная заточница, привинченная слева от меня и чем-то напоминавшая карманную мясорубку, отдыхала для новых дел в блеске и чистоте, между тем как цветные и просто карандаши покоились в сияющей латунной гильзе, одинаково острые и равной высоты. Да и вся прочая «караваевская» канцелярия была такова. Впрочем, «порядок» не сработал, и я испытал «кинологию». Тоже не помогло. Пристрастия Караваева к собаководству его электронный сторож не разделял. Я попробовал ввести фамилию основоположника взрастившей Игоря Владиленовича организации, и эта попытка завела меня в окончательный тупик. Дзержинский, со свойственной ему прямотой и решительностью, заблокировал компьютер наглухо. В сердцах треснувши по макушке безответный монитор, я посмотрел на часы. Короткая стрелка перепрыгнула за шесть. Я закурил, стряхивая пепел в латунный стаканчик с карандашами, выдернул штепсель из розетки, после чего вставил обратно. Компьютер загрузился, предлагая ввести очередной пароль. Какую же отмычку использовала эта сволочь? С ожесточением взялся я перебирать все мыслимые варианты. И тут взгляд мой упал на аквариум. «Под пыткой молчать станут! – вспомнил я обращенное на рыбок излияние чувств Караваева. – Не сдадут отца родного ни за деньги, ни за почести!». «Меченосец», набитый латинскими буквами, кадровика не подвел. Но следующий за ним «Телескоп» сдал хозяина потрохами. «Не на всякую рыбу следует полагаться, любезный, – я с облегчением открыл директорию «документы». – Еще Салтыков-Щедрин подметил разницу между премудрым пескарем и карасем-идеалистом».
Документов Караваев открывал на текущий период много, но нужного мне списка среди них не значилось. Не значилось так не значилось. Зато следующая выбранная директория – «Личное» – оказалась той самой. Сперва известный мне файл со списком Штейнберга, а затем и неизвестный, но тоже с фамилиями и датами, возник на экране монитора. Фамилий в нем было также четырнадцать, и напротив восьми были проставлены числа.
Некто Питер Анспак поместил когда-то в Интернете «Evil Overlord List», или «Список злого властелина». Разбирая ошибки, совершаемые меднолобыми кинозлодеями из фильма в фильм, в результате которых они неизменно проигрывают хорошим ребятам, Анспак разработал свой устав. Определенные им для злодея 100 правил поведения не оставляли никаких шансов на победу героям со знаком плюс. Вспоминается, например, такое: «Когда я поймаю моего врага и он спросит: «Скажи мне, прежде чем ты убьешь меня, в чем было дело-то?» – я отвечу: «Нет!» И пристрелю его. Или нет. Лучше сначала пристрелю, а уж потом скажу «нет». Остальные правила были в том же примерно духе. Насколько я мог судить, мои злодеи следовали этому кодексу неукоснительно. Объяснять мне, в чем дело, они не собирались. Они даже не собирались отказывать мне в объяснении. С них достаточно было меня пристрелить. И раз так, мне предстояло все ответы получить самому.
