И очнулся. Действительность была не намного лучше обморочного морока, коль скоро именно так можно было обозвать мое предыдущее состояние. Червяк, слава богу, отсутствовал. Никто не орал надсадно, обещая хрестоматийные похождения и нескорое прибытие санитаров.
В остальном все было примерно так же, как в мороке. Я лежал на узкой кровати, под тоненькой простыней; был гол и потен страшно. Кровать стояла в просторной комнате, которая была разделена надвое толстой решеткой от пола до потолка. В решетке — узкая дверь, запертая снаружи на массивный замок. С торца кровати зияла стандартная чаша «Генуя», плавно переходившая в водопроводный кран без раковины. В той половине комнаты, которая была свободна от моего присутствия, имелись два окна и дверь. На окнах — также решетки, толщиной в палец, а дверь, судя по всему, цельнометаллическая. И — круглый «глазок». Как непременный атрибут любого узилища.
Узилища… Ага! Я несвободен. Какие-то злыдни поймали и засадили меня сюда. Что за злыдни? Я попытался поднять голову, чтобы хорошенько осмотреться. Не получилось. Как и в бредовом просоночном состоянии, голова моя была тяжела, словно налита свинцом, подниматься не желала и соображать продуктивно отказывалась напрочь. Приказав себе напрячься, я медленно повернул голову налево. С этой стороны к кровати вплотную примыкала стена. Нет, это кровать примыкала к стене. Окон не было. Стена, крашенная в белый цвет, на ней вешалка, на вешалке — мои вещи. Я могу их потрогать — вот они, висят прямо надо мной. Попробовал поднять левую руку — не вьпшю. Нет, оказывается, не могу — руки не слушаются. Пальцами шевелить могу, руку чувствую, а поднять — никак. Плохо. Но вещи — это хорошо! — машинально выплыло откуда-то из глубины сознания. Почему хорошо? Потому что, когда я окончательно приду в себя и буду в состоянии двигаться, я оденусь, надеру тут всем задницу и драпану… Ха-ха три раза. Надеру…
С таким же трудом повернул голову направо. Капельница. Прозрачный шланг, бутылка, игла… иглы не вижу. Пошевелил пальцами правой руки, почувствовал иглу в вене. Вот как, значит. Что это мне вливают такое? И вообще, где я? Что со мной?!
Не найдя ответа, я оставил бесплодные попытки, придя неожиданно к утешительной мысли: капельница! Кто-то придет снимать ее. Тогда можно будет все узнать. Если это амнезия, то она вполне излечима — сколько фильмов смотрел на эту тему, там герой всегда мучается две трети времени показа, а потом, зацепившись за какой-нибудь ключевой фрагментик, начинает вспоминать все подряд. Мой случай, судя по всему, не особенно-то и сложный — я по крайней мере помню, что смотрел фильмы про этих амнезюков. И одежду свою признал с ходу. Значит, все не так уж плохо. А кто я? Тоже помню! Сыч. Антон Иванов. Олег Шац. Командир отряда санитаров ЗОНЫ. Или нет — бывший командир. Бывший? Да, скорее всего…
Итак, ничего страшного не произошло. Я куда-то угодил. Выкрутимся, не впервой. Сейчас придет кто-нибудь снимать капельницу, и поговорим. В бутылке немного осталось — минут на пятнадцать.
Я лежал и бездумно смотрел на бутылку — соображать не было никакой охоты. Ленивые мысли самопроизвольно ползали в голове: как собирающиеся завалиться в спячку змеи. Меня посадили на иглу. Или я упал откуда-то. И башкой ударился. Тело не болит, только голова страшно тяжелая. Да, нехорошо…
Пятнадцать минут прошли. Жидкость в бутылке едва прикрывала горловину — еще пару минут, и она кончится. Что такое воздушная эмболия, я, как и каждое слегка просвещенное дитя нашей эпохи, знал прекрасно. В разных шпионских триллерах злые негодяи только и делают, что развлекаются запусканием разнокалиберных эмболов в вены всяких неудобных субъектов.
— О-о-о… — еле слышно прохрипел я, с трудом раздвинув пересохшие губы. Черт, что за бардак тут у них? Поставили капельницу и бросили пациента на произвол судьбы! Вот так ничего себе — деятели! — О-о-о… — опять прохрипел я.
Зловещая тишина была мне ответом. В горловине бутылки уже не было жидкости. Странно, но я не испугался — лень было. Но возмутился: это не правильно, неприлично воину умирать от такой ерунды! Напрягшись в неимоверном усилии, я поднял левую руку, перебросил ее на правую сторону и, нащупав ватными пальцами иглу, выдернул ее из вены.
— Дзинь! — огорчилась игла, отскочив к металлическому штативу. Не получилось! Я опять остался жив. Дурная привычка, знаете ли…
— У-ро-ды… — в три приема прошептал я, медленно поднимая левую руку и сдергивая с вешалки свой новый пушистый свитер. Подарок Элен.
… «В этом свитере, наверно, коза есть», — растроганно пробормотал я, когда примерял обновку. То есть хотел сказать, что свитер сделан из козьей шерсти. Элен моментально извратила высказывание, ткнула меня пальцем в грудь и, злорадно ухмыляясь, заявила: «В этом свитере козел есть! Ой ха-ха…»
Стоп! Элен? Элен… Я замер на мгновение, боясь потерять внезапно обнаруженную ниточку. И тотчас же в голове заклубилось хаотичное нагромождение из обрывков отдельных воспоминаний, субъектов, событий последних дней. Как будто кто-то открыл заслонку и впустил в затхлую комнату хорошую порцию свежего воздуха.
Так-так… Сейчас, сейчас — одну минутку. Акция, Сухая Балка, Элен, Ростов, Зелимхан, это кошмарное убийство, короткая схватка на улице, какие-то морды неприятные, ни с чем не увязываемые… Что-то с моей головой творится — никак не могу выстроить хронологическую цепочку. Лень моему аналитическому приспособлению выложить стандартный логический ряд. Нужно это дело поправить! Это нехорошо, ходить с таким беспорядочным нагромождением образов и мыслей и ежесекундно морщить лоб, пытаясь выдернуть из кучи малы то, что нужно в данный момент. А я не хожу, я лежу. Все равно нехорошо! Лежать тоже надо с умом — на всякий случай. Надо выбрать какой-то эпизод в качестве отправного пункта и плясать от него. С чего начнем? С самого хорошего и приятного — так легче думать, напрягаться не надо. Самое хорошее в моей жизни — женщины. Все остальное — либо тяжелый ратный труд на грани нервного срыва, либо подготовка к этому труду. Значит, не будем напрягать затравленный негодяями организм. Начнем с Элен.
* * *
Элен — моя бывшая подружка. Мы познакомились, когда я жил в Стародубовске и трудился под руководством полковника Шведова. У нее, как и у всех моих немногочисленных пассий последней поры, тотальный комплекс шпиономании. Авантюристка. Холеная и весьма симпатичная дама, привыкла жить в свое удовольствие. Имеет богатого мужа — хромого горбатого профессора Стародубовского государственного университета. Обожает приключения и героев. Когда мы с ней общались, я выступал в амплуа сотрудника частного детективного агентства и, сами понимаете, не распространялся о специфике своей профессиональной деятельности. Только намеки и весьма двусмысленные высказывания: дескать, тайна это и все тут. Этого Элен было вполне достаточно, чтобы самовольно создать вокруг моей скромной особы этакий ореол романтичности и таинственности. Детектив — звучит загадочно. Кстати, зовут мою бывшую пассию, как и положено у нас на Руси, — Елена Владимировна. Но она требовала, чтобы ее называли на французский манер, и страшно сердилась, если кто-то по недомыслию данное требование игнорировал.
Так вот, на следующий день после акции в Сухой Балке я решил отправиться к Элен. Тот факт, что я внезапно исчез из жизни своей дамы чуть более года назад и за это время ни разу не напомнил о себе, меня, конечно, несколько смущал и являлся достаточной причиной, чтобы отказаться от визита. Но, учитывая своеобразный характер Элен и в особенности полагаясь на ту самую присущую ей шпиономанию, я надеялся выкрутиться.
Поводом для визита Элен послужили пресловутые дискеты, которые нужно было вечером отдавать господину Попцову. Я был уверен, что там нет ничего хорошего, но на всякий случай решил проверить. А то случается так, что отдашь вроде бы ненужную вещицу другому, а потом выясняется, что эта вещица вполне могла бы пригодиться тебе самому. И злоба лютая точит хрупкую душу, подрывает нервную систему: зачем отдал, блин?! Пусть бы себе лежало — есть ведь не просит.
Зная, что Элен не работает и в утренние часы, как правило, занята физической подготовкой, я собирался заскочить на пять минут, проверить дискеты на ее компьютере и тут же откланяться. Вот такой был повод.
А вообще, если без повода: я просто соскучился. Где-то неподалеку была женщина, которая целый год мне принадлежала (вернее будет сказать — безраздельно мною обладала: целый год я не знал других дам, кроме Элен, а вот за нее поручиться не могу — тонкая штучка!) и являлась составной частью моего бытия. Я даже любил ее по-своему, я их всех люблю, с кем когда-то был, и помню вечно, потому что все они отдавали мне часть себя, фрагмент своей души, а такое забыть нельзя, это было бы просто черной неблагодарностью и подлостью.
