— Но когда он подрос… мы поняли, что он унаследовал все худшее от каготов. Самое худшее. Но он большой, и сильный, и умный. И у него есть друзья, помощники. Могущественные люди, тебе этого просто не понять. Общество.
— Что за общество?
— Нет. Я не могу сказать. Довольно. Пожалуйста… — Из глаз Хосе градом катились слезы. — Позволь мне скрыть этот последний позор. — Хосе стер с губ масло, оставшееся после мальков. — Я и так уже сказал тебе слишком много. Слишком много, слишком поздно. Если я скажу больше, тебе просто не позволят остаться в живых. Потому что тайна, которую охраняет Мигель, касается не только меня, его и каготов. Все гораздо глубже, Дэвид, и это так ужасно и опасно для всех нас, для всего la humanidad[48]. Тайна, которая убьет тебя, и если не Мигель это сделает, так кто-то другой. Его друзья. Общество. Кто угодно, — старик пристально посмотрел на Дэвида. — Ты понимаешь? Я тебе жизнь спасаю, не рассказывая большего!
Все, что сейчас услышал Дэвид, поставило его в тупик. Это было дико и странно. Он сидел в сумеречной сырости, пытаясь разобраться во всем. Дождь продолжал колотить по крыше. Сквозь окна Мартинес видел туман, изгоняемый из леса ливнем; клубы тумана сползали вниз по склонам, чтобы влиться в быстро мчащиеся воды Адура.
Дэвид предпринял еще одну попытку, задал еще один вопрос. Но Хосе был решительно недоступен. Похоже, с него было более чем довольно.
Тишина. Молчание.
Дэвида охватило сильнейшее разочарование, он ведь хотел спросить еще о многом. О смерти своих родителей. О том, откуда взялись деньги. Было ли это как-то связано с холокостом? Что за тайна могла быть настолько ужасной, что означала собой неминуемую смерть? Но он не собирался задавать все эти вопросы; по крайней мере, прямо сейчас.
Дверь внезапно распахнулась; это была Фермина. Она пылала гневом, она кричала на Хосе, ее браслеты громко звенели, она просто била мужа словами.
Ее яростный монолог произносился на баскском и испанском, но его смысл был понятен; Фермина допытывалась у Хосе, что именно он рассказал Дэвиду. Она обзывала его дураком. Она хотела знать, какие тайны он выдал чужаку.
А потом прямо на глазах у Дэвида молодая жена шагнула вперед и влепила пощечину старому мужу — с невыразимым презрением.
Хосе съежился, но даже не подумал как-то уклониться от удара.
Дэвид был просто парализован этой отвратительной сценой. Он смотрел, онемев и окаменев, как Фермина еще дважды ударила Хосе, а потом схватила мужа за тонкую старую руку и рывком подняла на ноги и потащила из комнаты, как непослушного младенца. Дверь за ними захлопнулась. Заскрипели ступени лестницы.
Оставшись один в самом сердце дома каготов, Дэвид услышал, как где-то наверху хлопнула другая дверь. Все здание содрогнулось в ответ; пропитанная влагой паутина, свисавшая с карнизов над окнами, задрожала, в комнате закружилась пыль…
Свет казался каким-то болезненным. Саймон встал и, подойдя к окну, раздвинул занавески. Ему открылась картина относительно спокойного дорожного движения середины утра. Поправив часы на запястье, Куинн проверил время. Было около одиннадцати утра; после долгих ночных мучений он, судя по всему, наконец-то заснул.
Тишина внизу подсказала ему, что Сьюзи и его сын уже ушли. Он, должно быть, проспал все: и как она готовила завтрак и одевала Коннора, и как увезла его в детский сад, прежде чем отправиться на свою смену в госпитале.
Саймон почувствовал, как на него снова нахлынули страх и чувство вины. Снова. Те же самые чувства терзали его всю ночь, всю неделю. Может быть, он никогда уже не сможет нормально спать? Без порции спиртного. Без множества порций спиртного. Он был напуган и не находил себе места. И еще ему было очень, очень скучно. После убийства Фазакерли редактор «Телеграф» отстранил Саймона от этой темы, потому что все становилось уж слишком неприятным. «А что, если они теперь придут за тобой, Саймон? Что, если твои статьи провоцируют убийцу?»
Стоя в одиночестве у окна, журналист смотрел на машины, катящие мимо. Один из автомобилей рванулся вперед, явно рассчитывая проскочить перекресток до смены сигналов светофора, потом резко остановился, взвизгнув тормозами. Саймон испытал привычный всплеск родительского гнева — тормози вовремя, ублюдок! У меня маленький сын… И тут же снова его укололо: а что на самом деле может грозить его сыну? На самом деле? Кого могла заинтересовать его юная жизнь? Кто привел смерть и увечья так близко к его дому?
Он. Отец. Амбициозный карьерист. Он.
Саймон понимал, что сильно рисковал. И сейчас ему хотелось выпить куда сильнее, чем много лет подряд. Он рисковал своей трезвостью, завоеванной с таким трудом. Но что ему было делать? Он не имел ни малейшего желания отправляться на сборища анонимных алкоголиков. Просто ему было скучно, он был напуган, он чувствовал себя виноватым.
Войдя в ванную комнату, Саймон принял очень горячий душ, почистил зубы, что-то натянул на себя, не глядя, и вернулся в спальню, чувствуя себя лишь ненамного лучше.
Может быть, это была не его ошибка.
Конечно, это была его ошибка.
Может быть, это вообще была не его ошибка…
Открыв ноутбук и выйдя в Сеть, Саймон снова просмотрел электронные письма от Томаски и Сандерсона, рассуждавших о смерти Фазакерли, о странном ряде событий и их последствиях.
Через несколько мгновений после того, как он обнаружил профессора, сваренного в его же собственной лабораторной печи, туда ворвались полицейские, вызванные Саймоном. Они быстро выставили за дверь что-то бессвязно бормочущего журналиста, потом опрашивали его, успокаивали, снова опрашивали; даже в последующие дни дважды предоставляли ему бесплатного психолога, специалиста по такого рода травмам…
Но Саймон по-прежнему видел перед собой невыносимую картину в лаборатории проекта «Карта генов» и пытался найти помощь и утешение, посылая детективам электронные письма и звоня им. Он обнаружил, что Томаски отлично умеет слушать: бодрый поляк был искренне верующим католиком, и это помогало; детектив обладал немного мрачным (на славянский лад), но все же вполне лондонским чувством юмора, и это тоже помогало: соленые шуточки насчет смерти, которая «так же плоха, как выходные в Катовице».
Томаски и Сандерсон пытались объяснить Саймону «логику» убийства профессора Фазакерли, говоря, что такого рода вариант — в микроволновой печи — был очень умным и чудовищно эффективным: тихо и быстро, и никаких огнестрельных ран, и никаких следов вроде ДНК убийцы. Убийце не повезло только в том, что мощный мобильник Фазакерли мог ловить сигнал даже внутри металлического ящика.
И тем не менее Саймону все это казалось чем-то вроде гротескной средневековой пытки — быть сваренным заживо в микроволновке… Ведь плазма крови действительно буквально кипела в венах…
Он с глубоким вздохом закрыл почту. Мысль о крови напомнила Саймону о брате; воспоминания были тревожными, но все же ободряли. Ведь прямо сейчас, в эту самую минуту, Тим был надежно заперт. И таким образом Саймон оставался единственным Куинном, имеющим потомство и будущее. И ответственность. Работать, завоевывать место под солнцем и передавать дальше свое имя.
И тут Саймон почувствовал, как к нему возвращаются гордость, довольство собой — и даже гнев.
К чертям все это! Надо, наконец, твердо сказать себе: он не виноват в смерти Фазакерли. Конечно, его статьи могли направить убийцу к профессору; но в равной мере могли и не сделать этого. Как бы то ни было, он журналист, и он просто делал свою работу, найдя некую тему. Шел в нужном направлении. Да, теперь у него болела душа от страха за свою семью… но как еще он мог ее прокормить?
И ничего другого за всем этим не скрывалось: Саймон просто работал, делал карьеру. Но все равно оставалась некая практическая проблема. Как он собирается кормить свою семью теперь? Куинн был свободным художником, самостоятельно искавшим темы, — но его отстранили от его лучшей находки. И больше никаких гонораров. Что он собирается делать сегодня, завтра, на следующей неделе? Вернуться к статейкам о разных жалких мелких преступлениях?
Саймон от скуки решил поискать в Сети «убийства ведьм». Просто чтобы проверить, нет ли чего-нибудь новенького. На всякий случай.
Новых сообщений этим утром было куда меньше по сравнению с тем, что говорилось об убийстве Фазакерли на прошлой неделе: всего лишь одна-две дополнительные заметки. Один американский сайт заново пересказывал всю цепь странных событий для своих наиболее любопытных читателей. Саймон отметил, что этот американский журналист на самом деле просто украл кое-что из статей Саймона и бесстыдно использовал те цитаты из Фазакерли, которые приводил Саймон.
Ублюдки.
Он выпил немного воды. И тут его осенила некая задумка. Весьма хитроумная идея. Что может помешать ему и дальше изучать улики, идти по следу, даже если он так ничего и не опубликует? Он может продолжать писать и вести исследования — пусть даже просто для собственного удовольствия. И пусть ему не дадут вести чисто журналистскую публикацию продолжающейся истории, он в конце концов мог бы… написать книгу? Да! Если собрать все заметки и найти что-то новое, он вполне может написать книгу. А потом, когда все закончится, заработает настоящие деньги. Он может это сделать, чтобы обеспечить жену и сына, и заплатить долг своей совести, а заодно и банку, не раздражая ни своего редактора, ни копов.
