нам этого хватит. Потом перед нами – целый мир.
– А удобства тут есть? Ванная, например?
– Какая-то есть, не знаю только, работает ли. Как я скучаю по римским термам, вот кто знал толк в омовениях! И как же омерзительно было жить в грязном Средневековье. Моя человеческая суть очень притязательна к таким мелочам. Но ты не забивай себе голову такими мелочами, если что, я буду сама купать тебя в корыте. Уж оно у них точно должно быть!
– Я не против, – обернувшись к ней, усмехнулся он. – Чтобы ты меня купала.
– Еще бы. Главное, чтобы нам не мешали. Никто не мешал, – очень серьезно проговорила она. – Вперед, милый, осмотрим нашу хибарку.
Но его интересовала только спальня. Он сам повел ее к большой, застеленной покрывалом кровати.
– А ты осмелел, – усмехнулась Лилит. – И куда делась юношеская робость?
– Ты развеяла ее, – ответил Владислав. – Я за одни сутки как будто стал на десять лет старше. – Они повалились на кровать. Он обнял ее, сгреб очень по-мужски. – Что со мной? Мне кажется, сегодня я умею раза в два или в три больше, чем вчера. Смотрю на все другими глазами, понимаю то, чего не понимал вчера, мог только догадываться. Так что со мной?
– Сближаясь с тобой – телом и духом, я передаю тебе многие силы. В том числе знания. Я делюсь с тобой опытом – прошлых столетий и тысячелетий. Земная женщина, простая смертная, тоже могла бы поделиться с тобой, нуу-у… своим любовным опытом, тем, как варить щи, убирать постель после ночи, мыть пол. Я же дарю тебе целый мир, вечность, вселенную, которую знаю сама. Я умею не только давать, но и отнимать.
– Что отнимать?
– То, что даю, – силы, волю, саму жизнь по капле. У того, кого невзлюблю. Опустошать до самого донышка. – Ее глаза вдруг стали гаснуть, словно кто-то невидимый дунул на огонь в них ледяным дыханием. – Бывало и такое… Но это не про тебя, – вновь ожила она. – Ты – мой подарок вселенной. У нас впереди много работы, малыш, и торжества тоже много.
Он посмотрел в ее глаза – живые и пронзительные, ни с чем не сравнимые, переливавшиеся глубоко внутри перламутровым светом, – это были глаза божества.
– Но что ты хочешь от меня? – спросил он.
– Я – твоя муза, я подарю тебе крылья, они уже растут у тебя за спиной; со мной ты взлетишь к самому солнцу. Или к луне. Или к Большой Медведице. Куда захочешь. И со мной ты не обожжешь крыльев, не рухнешь вниз, как несчастный Икар. Его крылья были сделаны из перьев и скреплены воском, мои крылья – знание тайн Вселенной, владение ее силами.
– Как это будет? Расскажи…
– Проще сделать. Но я попробую объяснить. Кто может сказать, откуда берется у человека талант? Из каких источников он получает сверхспособности? Это просто происходит. А я знаю эти тайные реки и ручейки и направлю их в тебя. Сделаю все для воплощения твоего гения. Я вдохну в тебя силы, которые помогут стать первым из лучших. А потом перешагнуть ту границу, которая лежит между обычными людьми и всеми тайнами – непреодолимую для всех смертных. Во все я посвятить тебя не смогу – твой разум не выдержит такой ноши, – но многое открою обязательно. Тебя ждет небывалое путешествие!..
На следующий день к дому подъехала крытая «Газель». Привезли два мольберта, этюдник, холсты, штук двести разного формата, ватман, краски, пастель, акварель, уголь, два софита, упаковку с драпировками – короче, все то, что необходимо художнику для интенсивной работы.
– А если кто узнает? Догадается, в смысле? – спросил он, перетаскивая купленное в дом. – Мы столько всего заказали. Вдруг пойдут по следу?
– Они не настолько умны, – усмехнулась она, когда они вместе поднялись по крыльцу, вошли в дом и поставили коробки в углу прихожей. – И потом, тебе еще только предстоит стать тем, кем ты должен стать. – Она привлекла его к себе, поцеловала в губы. – На солнце обращают внимание, когда оно восходит поутру, выглядывает из-за края земли. Этого пока не случилось, но случится. Вот когда тебя возьмут на заметку. За тобой станут следить, пустят по твоему следу гончих – это тоже не исключено. Но пока ты только молодой человек с талантом художника. Кто вспомнит об этом? Разве кто-нибудь из них может понять, что думаю я? Как далеко смотрю? Нет, не того калибра эти существа. Они – пресмыкающиеся. Так было, поверь мне, веками. Пусть они наденут тоги или облачатся в варварские шубы, в кафтаны с белоснежными манжетами, но останутся все теми же дураками. Уж я-то знаю. А когда спохватятся, будет поздно. Мы с тобой к тому времени устремимся к звездам, малыш.
Как же притягательно звучали ее слова! Сколько уверенности было в них. И какой силой они наполняли его пока еще недостаточно опытное, молодое, но требовательное сердце, жадную душу, в которой его спутница уже успела похозяйничать.
Покупки были перенесены в дом, расставлены по углам самой дальней комнаты, бывшей гостиной с большими окнами, в которой когда-то прежние хозяева, наверное, собирали друзей и устраивали пиры, но теперь переделанной в мастерскую. Заперев дверь, Владислав растерянно уставился на груды холстов и два мольберта.
– А что мне рисовать? – вдруг спросил он.
– Меня, конечно, милый, – усмехнулась Лилит. – Для начала. Ты даже не представляешь, что может натурщица сделать с мастером. Особенно такая, как я. Как правило, мастер создает свою натуру, лепит из нее то, что хочет сам, но со мной все иначе. Я буду с каждым штрихом создавать тебя. С каждым мазком кисти, с каждым твоим вздохом. Уже скоро ты это почувствуешь, мой Владислав.
В тот день она как-то по-особому назвала его по имени. Она ведь знала и другие имена, но теперь приняла его таким, каким он был в этой жизни. Лилит тоже нужно было время, чтобы заново ощутить и понять его, принять заново – своим пылающим сердцем, своей нездешней душой, всем своим запредельным существом, о котором он пока так мало знал.
Владислав с особенной жадностью оглядел ее. Но не с тем одержимым желанием, с каким смотрел всякий раз, – бешеным желанием обладать, а иначе – теперь иначе. С таким восторгом смотрят на прекрасный закат, на величественные горные вершины, на сокрушительный дивный водопад. Это восхищение силами природы, а Лилит и была этой природой, первородной силой, рожденной в начале всех начал.
– О да, я чувствую это, – вдруг сказал он.
Она вопросительно взглянула:
– Что ты чувствуешь?
– Тебя, Лилит.
