— Душ, а потом спать.
Он целует мой живот, прежде чем спуститься поцелуем вниз к одной ноге и затем к другой, стягивая с меня джинсы. Я наблюдаю за ним, мои глаза полны решимости проследить все его действия. Когда он заканчивает, я сажусь и поднимаю руку над головой, чтобы он смог снять мою рубашку.
Холодный воздух охватывает мою грудь, заставляя сделать резкий вдох. После того, как Трэвис снимает рубашку, он кладет меня обратно на кровать и склоняется надо мной. Он начинает целовать меня от пупка к шее, где на время задерживается. Я пробегаю пальцами по его шее, выводя ленивые круги, не желая, чтобы он останавливался.
Расстегнув мой лифчик, он поднимает меня на руки и уносит в душ, где нас ожидают горячие брызги. Я помогаю Трэвису освободиться от его джинсов, а затем беру его за руку и веду в душ. Стоя под потоками воды, я пробегаю пальцами по его груди, а затем оборачиваю руки вокруг его шеи, притягивая его лицо к себе. Когда наши губы соприкасаются, все вокруг исчезает.
Здесь только мы. И все, что я могу делать, — это чувствовать.
Наши губы соприкасаются достаточно долго, отчего наши души объединяются, в то время как тела вспыхивают вместе, вытесняя воздух между нами.
Сердце наполнено любовью и жизнью, наполнено смехом, и это то, что обещают мне его поцелуи.
Итак, я полностью открываю себя ему и верю в нас.
ХоллиМы спим дольше, чем я планировала. И хотя мне трудно оставлять теплое тело Трэвиса и комфортную кровать, которую мы делим, я встаю и потягиваюсь. Подхожу к Трэвису, чтобы прикрыть его обнаженное тело, но останавливаюсь, рассматривая синяки на животе и груди. Сломанные ребра и ножевое ранение не помешали ему в полной мере показать, как сильно он меня любит: сначала в душе и два раза на кровати.
Я целую один из его уродливых синяков и смеюсь, когда Трэвис тянет меня на себя.
— Безумно устал, — бормочет он в мои волосы.
— Так спи, — целую его, проводя пальцем по коже. — Мне нужно проведать Деду.
— Отлично, — он кладет руку на мою попу, другой все еще удерживая меня на месте.
— Трэвис?
— Ты такая требовательная, — он убирает руку с моей спины, оставив другую на моей попе.
— Трэвис? — хихикаю я.
— Да? — он дарит мне полуулыбку.
— Рука. Попа, — говорю я.
Он вновь сжимает мою плоть и говорит.
— Это хорошая попа.
— Ты сможешь проверить ее позже.
— Хотелось бы, — он облизывает губы, а потом наклоняется ко мне и кусает их. — Думаю, я привыкну так просыпаться.
— Я тоже, — провожу языком по его губам, а потом отстраняюсь. — Но сегодня мы должны идти. Никаких споров.
— Отлично, — он мягко шлепает меня по попе, а затем отпускает.
Пока я натягиваю на себя одежду, Трэвис встает с постели и тоже одевается.
— И ты пойдешь? — спрашиваю я.
Боль мелькает в его глазах за секунду до того, как он маскирует ее своей полуулыбкой.
Я подхожу к нему и обнимаю за талию.
— Я хочу, чтобы ты пошел со мной, — уточняю я. — Но я знаю, что ты устал. Я буду в порядке, если ты предпочтешь остаться.
— Мы вместе, помнишь?
— Да, — киваю я.
Спустившись, мы находим внизу Барбару, которая разговаривает с Хизер на кухне и лакомится едой, расставленной на столешнице. Хизер перестает говорить, увидев меня, и заключает в крепкие объятия, так любимые мною с детства. Лилу снова танцует вокруг, приветствуя нас, и на этот раз я опускаюсь на колени, чтобы погладить ее.
— Я видела Деда в больнице несколько часов назад, — говорит мне Хизер. — Он сказал, что я должна накормить тебя, прежде чем ты снова поедешь к нему, — она вытирает слезы.
— И поэтому ты сделала обед из пяти блюд? — спрашиваю я.
Она смеется.
— Я рада, что ты вернулась, Холл.
Мы снова обнимаемся, и я задерживаю наши объятия, принимая ее вместе с воспоминаниями, которые мы разделяли на протяжении многих лет.
— А сейчас поешь. Вы оба. Или Деда рассердится.
— Властный старик, — шучу я, но приступаю к еде с энтузиазмом.
Я сижу в кухонном закутке рядом с Трэвисом, и он ест с таким же энтузиазмом, как и я. Забавно вспоминать, что несколько месяцев назад я не узнавала этот стол, этот дом, живущих в нем людей. Я не узнавала ни своего собственного, ни чужих лиц. Будто кто-то вырезал того человека, кем я была.
Но жизнь продолжала двигаться вперед, даже если моя стояла на месте.
Теперь, когда моя память вернулась, Деда в больнице, но жизнь просто продолжает свое движение.
Еще в Харбор-Айленде Барбара сказала мне, что моя жизнь была прервана, и в каком-то смысле это было правдой. Моя жизнь была прервана, но, несмотря на это, она продолжалась, иногда без моего участия.
Есть кое-что, что надо знать о жизни. Она просто продолжается дальше, никогда не ждет тебя, чтобы ты ее догнал или отдышался. Это вихрь цвета, хаос. Это растущий, неконтролируемый торнадо с небольшими чудесами, оставленными им, которые делают все это стоящим.
***
Дыхание перехватывает, когда мы с Трэвисом заходим в палату Деда. Неожиданно я сталкиваюсь с Дерриком, и он ловит меня.
Деррик. Он жив.
— Я думала, ты умер! — кричу я на него.
Он успокаивающе проводит руками по моей спине.
— Я слышала выстрел. Я подумала... — задыхаюсь от собственных слез, но остаюсь в объятиях Деррика.
— Было бы плохо, если бы я действительно умер, Холли? — спрашивает Деррик.
Я отстраняюсь, но рукой держусь за него.
— Да, черт возьми, это было бы плохо, — я соплю, но сдерживаю слезы, пока во мне кипит злость. — Часть меня ненавидит тебя, Деррик. Так сильно. Он твой отец, я понимаю, но ты же мой брат. Я ненавижу тебя так же сильно, как и люблю.
Он отпускает меня, отталкивая руку, как будто мои слова обжигали его кожу.
Я обхватываю себя руками.
— Почему ты не помог Деду, когда я тебе звонила? Ты знал, что Мандо похитил его, но ты ничего не сделал, — обвиняю я. — Почему?
Деррик вздыхает, прежде чем снова смотрит на меня с грустными глазами.
— Я знал, что он не позволит Деду умереть. Мой папа хотел использовать Деда как приманку, — объясняет он, засовывая руки в карманы джинсов.
Я прищуриваю глаза, подготавливая себя к его дальнейшим словам, так как ужас и скорбь наносят мне удар кулаком в живот.
— Если бы я решил спасти Деда, пока тебя не было, мне бы пришлось объяснять, как я нашел его, что привело бы меня к тому, что я должен был признаться, что я знал, что мой отец — твой похититель. Я защищал себя. Мне очень жаль, Холли.
Он делает шаг вперед, а я по-прежнему стою и жду, чтобы увидеть, дойдет ли он до меня. Он поднимает руку, но роняет ее, прежде чем она вступает в контакт с моей кожей, так что я иду к нему и оборачиваю руки вокруг его талии.
Он делает глубокий вдох, после чего обнимает меня в ответ.
— Я рассказал начальнику полиции правду. Теперь он все знает. Я отстранен и могу попасть в тюрьму на некоторое время.
— Нет, — я качаю головой. Подобно болезни, меня охватывает ужас, от чего я трясусь. — Они не могут этого сделать. Ты спас нас. Ты защитил меня. Ты научил меня бороться. Ты толкнул меня к независимости, когда я была слишком напугана, чтобы пойти на это в одиночку, — я снова качаю головой. — Я поговорю с кем надо, Деррик. Ты не сядешь в тюрьму.
Деда хихикает в своей постели, Деррик и я смотрим на него.
— Я говорил, что она не злится на тебя, не так ли? — спрашивает Деда Деррика.
— Да, — он смеется и отходит от меня, медленно расхаживая по палате. — Мой отец мертв. Это был тот самый услышанный тобой выстрел. Он вытащил мой пистолет из кобуры, но у меня есть запасной, который я ношу на лодыжке.
— Деррик... — я тянусь к нему.
Потерпев поражение, он качает головой, его плечи опускаются.
— Я сожалею, — обнимаю его за плечи, защищая себя от навязчивых идей Мандо.
Я рада, что он мертв. Жаль, что он не умер тогда, задолго до аварии, так бы у меня все еще были родители.
Трэвис обнимает меня, и напряженность умирает вместе с неприязнью, которую я питаю.
— Он был твоим отцом, и я сожалею, — говорю честно.
Деррик раз кивает мне и идет к двери.
— Ты не оставишь нас, Деррик, — отвечаю ему. — Мы оба потеряли семью, а ты — часть нашей семьи. Я не хочу потерять и тебя.
Смотрю, как он уходит, кивнув головой, и дверь закрывается за его удаляющейся фигурой с хлопком, эхом отдающимся внутри меня.
Холли— Ты слышишь это? — спрашиваю Трэвиса, пока он несет меня на руках к дому Деда, моему дому. Я прижимаюсь к его груди и улыбаюсь, в то время как Эмбер и Стефани кидают на нас завистливые взгляды. — Это был звук вздыхающих в унисон вагин всего мира.
