Сергей Иванович выглядел не лучшим образом: он осунулся, под глазами набрякли тяжелые мешки, а на скулах играли желваки, яснее всяких слов говорившие о том, что Старик зол, как дьявол, и с трудом сдерживается.
Плешивый Гуннар, напротив, едва ли выглядел печальным.
Любой, кто был знаком с ним хотя бы неделю, мог с уверенностью сказать, что печаль эта напускная, а под ней скрывается холодное злорадство: вид Старцева ясно свидетельствовал о том, что последний нанесенный Гуннаром удар оказался весьма и весьма удачным. Старцев был уничтожен. Оставалось только поставить его на колени и добить. Заметив предпринятый Стариком маневр с демонстрацией огневой мощи. Плешивый грустно улыбнулся и тоже засунул руки в карманы джинсов, так что его вельветовая курточка разошлась на животе, выставляя напоказ рубчатую рукоятку девятимиллиметрового 'парабеллума'.
– Здравствуй, Сережа, – почти с отеческой интонацией сказал Плешивый.
– Здравствуй, коли не шутишь, – проворчал Старцев, нервно жуя фильтр сигареты. От него не ускользнула издевательская нотка в приветствии Плешивого, но он не придал этому значения: в рукаве у него был припрятан безотбойный козырь, и он ждал момента, чтобы пустить его в ход. А пока что можно было и побеседовать.
– Надо поговорить, как ты полагаешь? – словно прочтя его мысли, спросил Плешивый Гуннар.
– Не о чем нам разговаривать, – сказал Старик и выплюнул окурок на асфальт. Фильтр сигареты был немилосердно изжеван, и Плешивый, взглянув на него, снова грустно улыбнулся самыми уголками губ.
– Ты много куришь, Сергей Иванович, – посетовал он. – Нервы?
– Не заговаривай мне зубы, Гуннар, – попросил Старцев. – Девчонка с тобой?
Плешивый вынул из кармана левую руку и подал знак. Толпа за его спиной снова расступилась, и Старцев увидел, как из белого 'мерседеса', придерживая за локоть, вывели Викторию. Заметив Старцева, она отшатнулась и попыталась снова сесть в машину, но ее не пустили.
– А она не очень-то хочет возвращаться, – заметил Плешивый Гуннар, внимательно наблюдавший за этой сценой. – С чего бы это? Неужели ты плохо с ней обращался? А может быть, ты никудышный партнер? Тогда зачем она тебе?
– Это не твое дело, – сказал Старцев, жадно разглядывая стоявшую в отдалении тонкую фигурку. Невероятно, но даже сейчас, здесь, глядя на нее, он испытывал такое возбуждение, что это, наверное, было заметно со стороны. Он слегка переменил позу, чтобы несколько ослабить давление на ширинку брюк, и по многозначительной улыбке Плешивого Гуннара понял, что тот верно оценил его движение. 'Улыбайся, – подумал он, – улыбайся.
Смеется тот, кто смеется последним'.
– Да, – сказал Плешивый, – вижу, что был не прав. Это действительно не мое дело. Деньги и документы с тобой?
Старцев махнул рукой, и подбежавший человек предъявил Плешивому сумку с деньгами и его бумагами.
– Нескольких тысяч не хватает, – угрюмо признался Старцев.
– О! – воскликнул Гуннар и дал знак людям, которые вели к нему сопротивляющуюся Викторию, чтобы те остановились. – На что же ты их потратил?
– Я заплатил их исполнителю. Не беспокойся, верну при первой возможности. Вот груз переправим, и получишь свои деньги.
– Надеюсь. Исполнитель – это тот, кто украл деньги? Я правильно понял?
– Правильно. Может быть, хватит болтать?
– Одну минуту, – акцент Плешивого заметно усилился, выдавая его волнение. – Ты заплатил исполнителю этими деньгами?
– А что в этом странного? Ты же раздел меня до нитки, что же мне, в рижский банк ехать?
– Подожди, Сергей. Скажи мне, кто это был?
– А тебе зачем?
– Если моя догадка верна, то для тебя это представляет гораздо больший интерес, чем для меня.
Это сделал Забродов?
– Догадаться нетрудно. Чисто сделано, правда?
Комар носа не подточит. Вы же его, наверное, и не видели, а?
Заново переживая ограбление, в котором не участвовал, Сергей Иванович заметно развеселился. Кроме того, его сильно развлекала внезапно позеленевшая физиономия Плешивого – видимо, воспоминание о том, как Забродов вывернул наизнанку его охотничий домик, вызвало у него иные эмоции.
– Да, – проскрипел Плешивый Гуннар. Его акцент сделался таким сильным, что его стало тяжело понимать. – Но ведь и никто из твоих людей не видел того, кто украл твою игрушку?
Старцев резко рванул на себе узел галстука – ему внезапно стало нечем дышать, хотя вечерний воздух был свеж и прохладен, и некоторые из стоявших без дела людей уже начинали ежиться, – и спросил, так быстро подавшись вперед, что кое-кто на латышской стороне нерешительно начал поднимать оружие:
– Ты на что намекаешь?
– Зачем же намекать? – спросил Плешивый Гуннар, и Старцев отшатнулся: на миг ему почудилось, что глаза собеседника сверкнули необычным светом, как у вампира из фильма ужасов. – Забродов сказал мне, что ты выкрал содержимое моего сейфа, дал несколько купюр для сличения и предложил похитить девчонку, чтобы вернуть деньги. Теперь ты доволен? Забродов – это ведь твое открытие.
– С-с-сука, – с натугой прохрипел Старцев, – козлина заезжая... Надо было его сразу замочить.
– Да, – сухо согласился Гуннар, – я тоже жалею об упущенных возможностях. Но ведь не все еще потеряно, правда? Ведь это он поведет машину с грузом? Она, кстати, вот-вот должна прибыть.
Старцев скрипнул зубами, не заботясь о том, что может повредить дорогие коронки.
– А кто поведет машину?
– Любой дурак, – сказал Плешивый. – Самое трудное – пересечь границу, но ведь эта трудность, кажется, устранима?
Старцев с трудом перевел дух и огляделся, словно впервые увидел прожектора, машины с зажженными фарами, вооруженных людей... Он начисто позабыл о своем припрятанном козыре, осознав, что и его, и Плешивого Гуннара поставил на грань катастрофы один-единственный человек.
– Слушай, – сказал он, – зачем ему это было надо?
– Например, ради денег, – пожал плечами Плешивый. – Сколько он снял с тебя за свои услуги?
Молчишь? Вот и я промолчу, но позволю себе предположить, что общая сумма составила тысяч пятнадцать – двадцать.
– Похоже на то, – медленно согласился Старцев. – А ведь мы чуть было не.., того. А?
– Ничего, Сережа, – рассмеялся Плешивый Гуннар. – Как это у вас говорят? Сколь веревочке ни виться...
– Все одно конец будет, – закончил за него Старцев. Он испытывал облегчение, словно только что свалил с плеч набитый булыжниками рюкзак. – Ну, блин, дела...
– Да, Сережа, – сказал Гуннар, – да. Надо поскорее покончить с этим делом и обо всем забыть.
Нам с тобой еще работать и работать.
И он дружески похлопал коллегу по плечу.
И тогда припрятанный Старцевым козырь выпал у него из рукава.
... Воробей совершенно измаялся, сидя в развилке, образовавшейся в том месте, где от шершавого ствола старого, неизвестно когда и как затесавшегося в гущу придорожного березняка дуба отходил мощный сук. Он ерзал и вертелся, так и этак пристраивая свой тощий зад, но бугристое дерево не становилось от этого ни более гладким, ни тем более мягким. Комары жрали с таким остервенением, будто кроме него в радиусе ста километров не было ни единой живой души, и вдобавок ко всему стало холодно.
– Что-то стало холодать, – вслух сказал Воробей.
Он мог свободно разговаривать и даже петь – до площадки, на которой собрался народ, было метров сто, там курили, шаркали ногами и переговаривались, и, чтобы быть услышанным. Воробью пришлось бы орать во всю глотку. Орать он не собирался, но вот конец начатой им крылатой фразы так и вертелся в голове.
Воробей понимал, что пить ему больше не стоит, тем более что Старик обещал отвернуть ему голову, если он опять нажрется и пропустит нужный момент.
– Нужный момент! – веско повторил Воробей, воздев кверху указательный палец и опасно покачнувшись на своем насесте. – Не пропустить!
Нужный момент должен был наступить тогда, когда Старик подаст знак. 'Может так случиться, – говорил ему Старик пару часов назад, – что знак подать я не успею. К примеру, они нападут раньше. Тут уж кумекай сам, да смотри, не промахнись'.
Смерть Свата вкупе с выданной Стариком премией с головой погрузила Воробья в пучину запоя, но, едва прослышав о предстоящем деле, он самолично вызвался занять тот пост, на котором находился в данный момент. Более того, идею засады на дереве подал Старику именно он. 'Как финская 'кукушка', – горячась, кричал он, – ку-ку, и в дамки!'
Он почему-то забрал себе в голову, что отомстить латышам за безвременную кончину Свата – его священный долг.
Воробей занял пост, вооружившись охотничьим ружьем 'белка'. Ружьецо это, как явствовало из его названия, было предназначено для охоты на мелкого пушного зверя, которого, как известно, следует по возможности бить в глаз, и уж никак не дробью.
Поэтому поверх нижнего ствола, заряжавшегося обычными патронами двенадцатого калибра, был положен второй – нарезной, стрелявший патронами от мелкашки. Этот гибрид был оснащен оптическим прицелом, в который Воробей периодически заглядывал, поочередно беря на мушку толпившихся внизу людей.
