— В контрразведке, в службе госбезопасности и в префектуре полиции вы также пользуетесь известностью, — Баум властным жестом остановил словесный поток, явно готовый излиться из уст собеседника. — Не тешьте себя надеждой, что я не удосужился познакомиться с вашим прошлым. Обязан вам сказать: не прошлое, а настоящее послужит предметом нашей беседы. А также будущее ваше будущее.
— Уверяю вас, вы принимаете меня за другого. Это ошибка, да-да. Мои друзья в министерстве внутренних дел и в посольстве Соединенных Штатов будут только рады подтвердить, что я — Ион Радеску. Обратитесь к мистеру Хергемеймеру или даже к послу Шерману — вы с ним безусловно знакомы, приятный человек. Это несчастное недоразумение надо разрешить как можно быстрее. Само собой разумеется, я оставлю эту ошибку без последствий, вам не о чем беспокоится, хотя вы причинили мне ряд неудобств, даже унизили…
— Ошибки не произошло, Симянский. Неудобства и унижения только начались — если вы не образумитесь. Ваши люди Раве и Бланк во всю дают показания. Альбер Шаван — он, знаете ли, вас терпеть не может — тоже кое-что рассказал. Странный вы человек, Симянский — я вам добра желаю, а вы мне голову морочите.
— Дорогой Баум, — не сдавался Симянский-Радеску, — Мы оба знаем, что многие вещи часто кажутся не такими, какие они есть на самом деле. Ну и что, если мои подчиненные Бог весть что наболтают? Кто поверит их показаниям, данным под принуждением? Да никто не поверит! Не забывайте о моих влиятельных друзьях. — Он умолк, улыбнулся и добавил выразительно, — О друзьях!
— Во Франции у всех есть друзья, а то и родственники, — бодро подхватил Баум. — Любой сутенер с улицы заявляет, что его трогать нельзя, потому что у него дядюшка в мэрии работает — марки там лижет. Мои приятели в полиции часто жалуются, что из-за этого кумовства трудно работать. Но мы-то с вами не в полиции, Симянский, а в контрразведке. Здесь никакая дружба не срабатывает.
Он сделал паузу, перегнулся через стол:
— Вы ступили на зыбкую почву и все ваши так называемые друзья от вас откажутся, как только узнают, что речь идет о шпионаже в пользу СССР, — эти буквы он произнес с расстановкой.
Пухлый человечек в светло-голубом костюме заморгал беспомощно, перевел взгляд с Баума на меня и обратно, будто в надежде, что один из нас успокоит его, скажет, что мы просто пошутили.
— Блефуете, — произнес он наконец. — Точно, это блеф. Вы нарушаете мои права.
— Заткнись ты, — прикрикнул на него Баум неожиданно грубо, — Здесь я сам решаю, какие у кого права. Твои отпечатки пальцев совпадают с отпечатками из досье Симянского — его судили в сорок шестом за сотрудничество с немцами и за грабеж имущества евреев, приговор — десять лет тюрьмы. Компьютер все как есть доложил, можешь на него жаловаться, сколько влезет.
— Я должен поговорить со своим адвокатом, — произнес арестованный упавшим голосом. — Ни единого слова без него не скажу, но предупреждаю, что ваше поведение приведет к серьезным для вас последствиям.
Мелкие капли пота выступили у него на лбу, и он снова взглянул на меня, будто ожидая сочувствия.
— Уведите его, — устало промолвил Баум, вызвав сотрудника. — Допрос продолжайте. Когда он поумнеет, дайте знать. И если он готов на компромисс, то пусть поторопится, потому что я сделки заключаю только в первый день.
Говоря все это, Баум уже и не глядел на задержанного.
— Поверить не могу… — начал было тот, но Баум не дал ему договорить.
— Уберите его отсюда, я занят, — и небрежно махнул рукой в сторону двери. Сотрудник крепко ухватил Радеску за рукав и буквально выдернул его из кресла.
— Может, что и выйдет, — сказал Баум, когда мы остались одни, — Но особых надежд на это пресмыкающееся возлагать не стоит. Надо ещё что-нибудь предпринять. Например, пообедать. Пусть сюда принесут.
За обедом, состоявшим главным образом из сосисок с капустой, Баум сказал задумчиво:
— Сейчас, пожалуй, сыграем в очко с Альбером. — И добавил:
— Все это дело в любую минуту может рухнуть, и я вместе с ним.
— Мне известно, как вы рискуете. Вашим нервам позавидовать можно.
Баум улыбнулся:
— Иной раз приходится рисковать. Только не думайте, что у меня приступ англо-французской дружбы или что я изображаю из себя эдакого крестоносца борца за справедливость. Рискую, потому что убежден: сейчас проиграешь, потом хлопот будет куда больше.
— Лично для вас?
— Для страны. И соответственно для меня тоже. Я эти понятия стараюсь не разделять.
— Я не спрашиваю, почему вы действуете так, а не иначе, хочу только сказать, что я вам признателен за сотрудничество.
— Признательность вашу принимаю, но мотивы у нас разные, — сказал он, — Пока интересы наших стран совпадают — отлично. Просто великолепно. Но если они разойдутся — тут уж не обессудьте.
Он сложил крест-накрест вилку и нож на тарелке, отодвинул её, наполнил свой стакан. И тут же позвонил по внутреннему:
— Шавана сюда.
Когда того привели, Баум жестом предложил ему сесть.
— Мне право жаль, Альбер, что такой у тебя выдался неудачный день. Надеюсь, теперь мы договоримся и разойдемся по домам, к нашим женщинам.
— Сильно сомневаюсь, — Шаван пожал плечами.
Баум пододвинул к нему бокал с вином и продолжал негромко:
— Утром я тебе сказал, что это дело имеет европейский аспект. Ты не отреагировал — может, просто не знал об этом или подумал, что я блефую. Но это не так, Альбер. Я тебе кое-что расскажу — имей в виду, я многим рискую, если ты обманешь мое доверие. Но и ты рискуешь. Если, выслушав меня, захочешь и дальше молчать и спустишь на меня этого своего Леннуа, то через какое-то время тебя обвинят в том, что ты работаешь на русских американские друзья тебя так подставят, что не отмоешься. — Баум помолчал ожидая ответа, но не дождался и продолжал:
— В деле замешаны Хенк Мант и ЦРУ, но не это главное. Если вообще оно существует, это дело, то обернется оно против русских. Маршан — по своей воле или вопреки ней — работал и на них тоже. Ты этого, конечно, не знал. Но я-то знаю, и, стало быть, ты, связавшись с теми, кто всеми силами препятствует разоблачению Маршана, фактически действуешь в интересах советской разведки. Кстати, один из их агентов счел за лучшее поскорее ретироваться. Вчера вечером исчез… Не так уж глупо с его стороны…
— О ком ты говоришь?
— О Жюле Робертоне.
— Первый раз слышу.
— Возможно. Но это уже неважно. Сам знаешь — в таких случаях замаранными оказываются все, кто хотя бы косвенно был связан с агентом. Когда все это разнюхают газетчики, им понадобятся жертвы. Как обычно. Теперь рассуди, дорогой Альбер, сколько народу занимается расследованием. В этом здании в данную минуту несколько десятков человек. И кто-то из них наверняка назовет твое имя и при этом добавит: только я вам ничего не говорил. Может, даже кто-то из моих людей: захочет заручиться любовью прессы или отдать должок, ну, ты знаешь…
Шаван залпом выпил вино и протянул Бауму пустой бокал.
— Блефуешь, Альфред. Правительство не жаждет видеть в газетах имя Маршана.
— Зря ты продолжаешь держаться за эту версию, — вздохнул Баум. — Ну поразмысли: Робертон скрылся. Поймаем мы его или нет, — не так уж важно. Кого-то найдем, кого можно потащить в суд. Пресса этого потребует. Правительство хотело бы все скрыть, тут я с тобой согласен, но противостоять газетной шумихе оно не сможет. Вот где для тебя опасность кроется. Твои люди побывали в доме Брансона, он же Бракони. Твою машину засекли по дороге в Конш. Сам ты полностью изобличен в связях с "Луной" и "Софраналом". Наш приятель Пэнмур, которого ты тут видишь, располагает самыми достоверными сведениями. Я по должности не могу смотреть сквозь пальцы на такие вещи…
— Одни предположения — ничего у тебя нет конкретного.
— Есть. Твоя фотография у дверей "Софранала". И разъяснения сотрудников этого общества о том, как ты организовал покушение на Пэнмура. Показания двоих из "Луны" — о том, как ты их нанял. Смерть Артуняна — мы отнюдь не закрыли это дело. А ещё у меня будут показания, которые ты дашь прежде, чем выйдешь отсюда, и свидетельства твоих подручных, которые мы наверняка получим, пусть и не сразу. Вот что окажется в твоем досье, и в один прекрасный день, дорогой Альбер… — он понизил голос почти до шепота, — Сам понимаешь, что произойдет в один прекрасный день, если не примешь предложение, которое я сделал тебе сегодня утром.
Шаван снова осушил бокал и откинулся на спинку стула, уставившись в стену.
— Ладно, — сказал он наконец, — Пусть меня отведут в тихую комнату и дадут бумагу и ручку. Посмотрим, что из этого получится.
Когда его вывели, Баум со словами: "Пора узнать, насколько продвинулось с Робертоном" велел вызвать Жоливе. Тот явился с блокнотом и, докладывая, то и дело сверялся со своими записями.
