Брат Гаспар, ты звал меня, и вот я явился.
Он безуспешно постарался сохранить спокойствие и уверенность и вверить себя Божьему милосердию. Затем он попытался прибегнуть к силе молитвы, но слова его звучали невнятно, ничего не получалось, тогда он решительно взял завязанную узлами веревку и туго затянул ее вокруг пояса, что облегчило его состояние на полчаса. Гаспар использовал мирный оазис покоя, достигнутого благодаря наказанию плоти, чтобы вновь приступить к составлению пастырского послания, но рука его непроизвольно выводила мое имя, имя Сатаны, — то слева направо, то наоборот.
Ты звал меня, и вот я здесь.
Теперь брат Гаспар отчетливо слышал чудовищные кощунства, изрыгаемые его собственными устами. Не в силах вынести это ни минутой больше, он заткнул уши руками и растянулся на диване, чувствуя страшный зуд и отчаяние. Тогда-то монах и услышал доносившиеся из коридора шаги, шаги, которые не могли принадлежать человеку и которые могли производить только копыта нечистой твари.
Однако теперь я появился перед ним в облике его матери.
Что ты делаешь, Гаспарито? Как — ничего? Знаешь, ты плохо выглядишь. Ты просто сходишь с ума. Такое одиночество… Если бы ты женился… Теперь у меня были бы внуки, и мне не было бы так одиноко. Почему ты меня бросил? Каждый день ты с Богом, все искал собственного спасения, а меня посылал к черту. Тетушка Кончи хочет четки, освященные Папой, так что попроси у него — ты меня слышишь? — освященные Папой четки для тетушки Кончи. Но пусть он освятит их перед тобой, чтобы она знала, что их освятил именно он, а не какой-нибудь монсиньор. Он слишком стар? Когда я вижу его по телевизору, мне его жалко… Бедный Папа! Как он страдает! Он и в жизни такой же старый? Почти как по телевизору? Твоя сестра была очень довольна, когда я сказала ей, что ты в Ватикане: вчера я пошла к ней с букетом цветов. Какая-то собака нагадила на ее могилу. Нельзя, чтобы пускали собак гулять по кладбищу. Их всех нужно истребить! Может быть, ты поговоришь с епископом, чтобы такого больше не было?
— Успокойся, мама, пожалуйста, прошу тебя, не плачь, ты надрываешь мне сердце… — сказал ей бедняжка Гаспар, а потом потянулся, чтобы обнять женщину, давшую ему жизнь, с которой он тем не менее обошелся неподобающим образом, но я оттолкнул его и стал лаять, как одержимый, пока не превратился в крохотную черную собачонку, ту самую, которая пометила могилу его сестры, при этом в значительной степени сохраняя черты его матери. Я оскалился и зарычал. Брат Гаспар не сробел и осенил меня крестным знамением, и тогда я повернулся и вышел из комнаты. Сердце экзорциста колотилось от страха. Схватив распятие обеими руками и призвав на помощь все свое мужество, он обошел дом в поисках видимых признаков демона, но нигде не обнаружил ничего сверхъестественного.
Брат Гаспар вернулся в гостиную и там к своему ужасу снова встретил меня. Упав на колени, он выставил мне навстречу распятие и между прочим сказал, что архангел Рафаил проломит мне череп. Я не мешкая ответил ему, что насчет архангела Рафаила все это детские сказки, что он безвозвратно погиб, что погибла вся Церковь и скоро последние следы веры сотрутся навсегда. Иисус покинул их, и пусть они лучше вдоволь насладятся тем немногим, что им осталось от земной жизни, тем жалким отрезком времени, который Бог предоставил им, чтобы усовершенствовать свою душу или погубить ее. На самом деле католическая церковь была моей церковью — церковью Сатаны. Гаспар по-ребячески принялся проклинать меня, вновь твердя, что его ангел-хранитель проломит мне череп, и как раз в этот момент почувствовал, что кто-то изо всех сил ударил его палкой по спине. Монах попытался было встать, но тут на него обрушился второй, не менее сильный удар — это был не кто иной, как монсиньор Лучано Ванини, мой на удивление тупоголовый слуга, который на сей раз, однако, повел себя достойно: он задрал рясу брата Гаспара, в то время как я, подняв лапу, помочился на нелепые папские энциклики, а затем, укусив монаха за туфлю и унося ее с собой, выпрыгнул в окно и затерялся в ночи.
На всех нас лежит единый груз. Вынести великое одиночество.
Павел VI
На следующее утро плотная группа, состоявшая из высокопоставленных церковников — кардинала Джузеппе Кьярамонти, облаченного в пурпурную мантию буддиста Ксиен Кван Мина, архиепископа Ламбертини и монсиньора Луиджи Бруно — в сопровождении экзорциста брата Гаспара Оливареса и предводительствуемая баварским кардиналом Джозефом Хакером, префектом Священной конгрегации по вопросам вероучения, главным защитником Церкви во всем, что касается учения и традиций, судьей и молотом еретиков и заблудших, вместе со своим секретарем, похожим на призрака альбиносом монсиньором Ф. Вильгельмом Фаульхабером, как легион злых бесов, стремительно шествовала по коридорам и галереям Епископского дворца с единственной и твердо определенной целью — подчинить своей воле Римского Первосвященника, наставить его на путь истинный и восстановить оказавшийся под угрозой порядок.
За несколько минут до этого они собрались в одном из многих залов Епископского дворца, чтобы ознакомиться с пастырским посланием, которое принес доминиканец и составление которого заставило его бдеть до самой зари. Послание, с большими паузами прочитанное префектом, настолько изобиловало темными местами, что, будь оно написано на эсперанто, вряд ли кто разобрался бы в нем лучше, а посему оно тут же завоевало благорасположение всех присутствовавших, что еще больше сплотило союз, цель которого состояла исключительно в том, чтобы сделать все возможное, дабы воспрепятствовать распаду Церкви. Тратить слова попусту не было необходимости: принятое решение казалось единодушным, поэтому, после того как его высокопреосвященство кардинал Джозеф Хакер представил брата Гаспара своему секретарю, монсиньору Фаульхаберу, и после помпезного обмена учтивостями, ему пообещали целый ряд церковных постов, что, похоже, было укоренившейся ватиканской привычкой. Затем его высокопреосвященство пожелал более подробно ознакомиться с приготовлениями, принятыми в связи с появлением Папы, как-то: маршрут, который Святой Отец должен был проделать в специальном автомобиле до самой трибуны, расположенной на видном месте главной лестницы базилики Святого Петра, а также порядок выступлений; место, определенное каждому, вопросы, связанные со службой безопасности; согласованность многочисленных оркестров; порядок, в каком будут исполняться песни, и момент появления ликующих детей; расположение букетов и прочих украшений; распределение воздушных шаров и флажков, раскрашенных в ватиканские цвета; выбор наиболее подходящих моментов для здравиц и аплодисментов, а также лозунгов и призывов; дисциплина, установленная для различных группировок, дисциплина, которая — особенно настаивал Хакер — никоим образом не должна была сковывать непроизвольную и естественную манеру поведения верующих; сложнейшее искусство ведения протокола и все эти и прочие заботы, связанные с приближавшейся массовой акцией, безусловно представлявшей событие первостепенной важности, которое само по себе должно было запечатлеться в сердцах и памяти паствы. Все эти приготовления, насколько сложные, настолько же и поспешные (хотя справедливости ради стоит отметить, что в мире не найдется другого государства, более расторопного и искушенного в организации широкомасштабных акций, чем Ватикан), были поручены накануне секретарю кардинала Джузеппе Кьярамонти, монсиньору Луиджи Бруно, под ревностной опекой, как он и сообщил присутствующим, Папской префектуры, без которой все намеченное было бы невозможно осуществить.
Под конец его высокопреосвященство Джозеф Хакер пожелал узнать место, где разместится снайпер («В одном из этих окон», — сказал Луиджи Бруно, разворачивая план площади Святого Петра), кто подаст сигнал («Я сам, если вы не возражаете»), кто он по национальности («Талиб. Это было дорого, но речь идет о безупречном козле отпущения: полное отсутствие нравственных устоев, немного сумасшедший, с пугающим криминальным прошлым; если нам придется, избави Боже, дать ему сигнал открыть огонь, один из наших мигом его ликвидирует»). Кардинал Хакер удовлетворенно кивнул и поздравил монсиньора Луиджи Бруно с великолепно проведенной работой.
— Вы просто чудо работоспособности, — восхищенно заявил он. — Не хотелось бы вам в будущем присоединиться к нам?
У монсиньора Луиджи Бруно загорелись глаза, и он польщенно принял предложение.
— Нет, — возразил Кьярамонти, — Луиджи Бруно — мой человек.
— Я могу передать тебе Дж. Балмена, — сказал Хакер.
— Дж. Балмена склонны переоценивать, — снова вмешался Кьярамонти.
