Крупный, однако же, грызун, если на него охотятся с таким оружием, подумал я, радуясь, что снова сел в машину.
* * *
В квартире стояла какая-то странная тишина.
Я вздрогнул и вывалился из чуткого забытья. Не успел я очнуться толком, как уже сидел на краю постели, таращась на сумасшедшего, что устроился на моем прикроватном столике. «Двенадцать ноль пять», – сказал он мне. Только пять минут первого?
За окном гудел мясной рынок. Гремели тележки, кричали рабочие – у них еще хватало сил смеяться, долгие ночные часы были впереди.
Что же меня разбудило?
Я натянул штаны, надел на руки пару легких кастетов, которые хранил в ящичке, и вышел из спальни, с трудом удержавшись, чтобы не позвать Скаут. В собачьем домике сонно заворочался Стэн.
Входная дверь была закрыта, окна целы, сквозняком не тянуло.
Разбудил меня не звук – отсутствие звука.
Я опустился на колени рядом с клеткой Стэна, сунул руку под одеяло и нащупал будильник, который мы положили туда, чтобы он заменял щенку биение материнского сердца.
Батарейка села. Я улыбнулся в темноте и погладил Стэна по мягкой рыжей шерстке. Пошел на кухню и выбросил старые часы в мусорную корзину.
Они были больше не нужны. Стэн привык и чувствовал себя дома.
Но сквозь щелку под дверью Скаут сочился свет. Моя дочь до сих пор спала с включенной лампой.
Салман Хан открыл нам дверь и прищурился от бледного утреннего света. Он был небрит, в одной руке держал бейсбольную биту, в другой – сигарету, и обе чуть не вываливались у него из пальцев. Белая рубашка была расстегнута до пояса, на шее болталась черная бабочка, точно какое-то существо, которое только что сбила машина. Выглядел он так, будто спал в одежде целую неделю.
– Мистер Хан, – сказала Эди. – Старший инспектор Уайтстоун получила жалобу…
Хан шевельнул битой:
– Потому что они ушли! Офицеры, которые меня защищали!
Рен сочувственно улыбнулась:
– Угрозы вашей жизни больше нет. – Она была само профессиональное спокойствие. – Преступник схвачен…
Хан зло рассмеялся. Мы молчали.
Он посмотрел нам за спину, на дорожку, ведущую к дому. Там караулил молодой непалец, охранник. Теперь в богатейшем районе Лондона постоянно попадались на глаза такие наемные защитники, оберегавшие покой единственной улицы.
Богачи испугались. А больше всех – Салман Хан.
– Благодарю, Падам, – сказал он.
Гуркхский стрелок отдал честь.
Вслед за хозяином мы прошли в дом. У двусторонней винтовой лестницы стоял детский мотоцикл. В мраморном полу были вставки из стекла, сквозь них я видел нижнее помещение и невероятно голубой бассейн. Я почти ощущал его тепло, привкус хлорированной воды. Эди взглянула на меня, и я понял: она чувствует то же самое.
– Ваши родные уехали? – спросил я.
– Им нельзя тут оставаться! Слишком опасно! Если с ними что-то случится…
Мы пришли к нему для галочки, выполняя одну из последних задач в Плане действий по операции «Толстяк». Но Салман Хан по-прежнему ждал убийцу.
– Чего вы боитесь, мистер Хан? – спросил я.
– Шутите? Погибли мои самые близкие друзья. – Он затушил сигарету и немедленно закурил другую.
– Посмотрите на меня.
Хан встретил мой взгляд и отвел глаза.
– Черт! – крикнул он, отбросив биту.
– Как дела на предприятии вашего отца? Это ведь строительная фирма?
Он помолчал, стараясь взять себя в руки.
– Отец умер десять лет назад, а компанию продали. Почему вас это интересует?
– Кто такая Аня Бауэр? – спросила Рен.
Казалось, имя ему ничего не говорит. Хан покачал головой:
– Не понимаю, что происходит. О чем идет речь? Вы должны…
– Что произошло в школе? – спросил я.
– Долго еще вы будете задавать этот вопрос?
– Пока не узнаю правду.
– Что произошло? Ничего особенного. Мы бедокурили, вот и все. Не буду отрицать, мы много чего творили.
– Например? – спросила Эди.
– Боже! Ну, не знаю. Били стекла. Шумели. Покупали дурь.
– И все? – допытывалась Рен. – Хулиганство и легкие наркотики? Да ладно вам.
Хан бросил на нее настороженный взгляд.
– Мы никого не подбивали, – ответил он. – Нами руководили дух приключений, желание ставить эксперименты.
Хан вздрогнул и стиснул зубы.
– Он нас очаровал, понимаете.
– Перегрин Во? Это он был директором школы двадцать лет назад?
Салман покачал головой:
– Я о его любимчике. – Он усмехнулся. – Земном представителе Перегрина.
И я вдруг понял, кто в этой ситуации теряет больше всех.
– Вы имели в виду политика? Бена Кинга? Он был в фаворе у мистера Во?
Хан прятал глаза.
– Я не называл никаких имен. – Он запустил пятерню себе в волосы. – Вы должны меня защитить!
– Хотите написать признание? – спросил я.
Его рот скривился в пародии на кокетливую улыбку:
– А вам оно нужно, детектив?
– Мне кажется, время пришло, мистер Хан. Думаю, вы понимаете, что у вас нет другого выбора. – Я обвел взглядом бесполезную роскошь, окружавшую нас. – Ведь это не жизнь.
Он жадно затянулся.
– Мне нужно кое с кем переговорить. С женой, моей прекрасной… – Хан осекся, повесил голову, затем взял себя в руки. – С адвокатом и детьми. Господи, помоги мне! А потом я приеду к вам.
Он начал успокаиваться:
– Наверное, я помогу вам в расследовании.
– Когда вас ждать? – спросила Эди.
– Черт возьми! Когда я подготовлюсь, юная леди.
Я покачал головой:
– Так не пойдет, сэр. И придерживайте язык, когда говорите с моей коллегой. У нас есть причины предполагать, что во время вашей учебы в школе произошло серьезное преступление. Я мог бы арестовать вас прямо сейчас.
Хан рассмеялся:
– Правда? А в следующем году стояли бы возле этого дома в новенькой форме охранника и смотрели, как мои дети выгружают свои велосипеды из «Кайена» моей жены. – Он помолчал, выдохнул. – Завтра утром. Самое позднее – днем. Даю слово. Я хочу, чтобы все это кончилось.
– Кончится, – пообещал я. – Мы вам поможем. Но и вы должны помочь нам. Что произошло в школе?
– Что произошло? Я уже рассказал. Тебя ломают и создают заново. Вот что происходит в старых английских школах. Вот за что им платят родители. Вас разбирают на части и складывают по своему вкусу. Они принимают испуганных мальчиков и превращают их в воротил бизнеса, национальных лидеров, будущих премьер-министров. – Он глубоко затянулся. – Я познакомился с Перегрином Во в тринадцать лет. Тогда он был простым учителем литературы. Он нарисовал мелом черточку над доской и сказал: вот это – Шекспир. Потом нарисовал черточку в самом верху доски: это – Томас Лоуренс. А потом встал на колени – мы все, конечно же, хохотали – и нарисовал черточку прямо над плинтусом: а вот это – вы.
Салман Хан криво улыбнулся и махнул сигаретой.
– Оттуда мы и начали.
* * *
В Черном музее были гости.
В сто первый кабинет набилось человек десять молодых полицейских. Сержант Джон Кейн взирал на них без всякого удовольствия и жалости.
– Основные правила, – сказал он. – Ничего не трогать. Ничего не фотографировать. Ни в коем случае не брать «сувениров, о которых никто не вспомнит». Я вспомню, уж поверьте. Все экспонаты здесь намного старше и намного ценнее вас.
Послышались редкие смешки. Однако сержант был совершенно серьезен:
– Относитесь ко всему с почтением. И держите свои липкие лапы в карманах. – Он открыл дверь в музей. – Топайте.
Молодые люди двинулись вперед – оживленные и веселые, точно большие дети на экскурсии. Когда последний вошел в комнату, Кейн повернулся ко мне.
– Выпускники из Хэндона, – произнес он, имея в виду полицейскую школу. – Ко мне их присылают, чтобы хоть немного подготовить к реальной жизни. Такое вот нововведение.
– Могу подождать, – сказал я.
Он кивнул:
– Лучше так. Если хотите, присоединяйтесь.
Вслед за ним я отправился в викторианскую гостиную, где девять парней и три девушки хихикали над фальшивым камином и окном.
Они прошли под веревочной петлей и остановились перед столом, на котором лежали дробовики и винтовки, реплики и настоящие вещи. Рядом стоял стеклянный шкаф, полный автоматического оружия. Молодые люди перестали смеяться.
Они увидели трость, которая превращалась в шпагу, а затем в кинжал – убийцу полицейских. Здесь были все виды пистолетов, все виды ножей – у некоторых лезвия почернели от старой-престарой крови. Дольше всего студенты задержались перед стендом, который был посвящен полицейским, погибшим на службе. К концу визита – а на Черный музей много времени не уходит – все потрясенно молчали.
Когда они вернулись, Кейн прислонился к своему столу, держа в руке кружку с надписью «Лучший папа на свете».
