Я свернул и направился к центральной приемной, где великим премьер-министрам ставят статуи, а посредственным – бюсты.
Там я поговорил с человеком, стоявшим у дверей, тот пошел искать Бена Кинга и вернулся с невозмутимой блондинкой в очках и деловом костюме.
– Детектив Вулф? Меня зовут Сири Восс, – сказала женщина с едва заметным скандинавским акцентом. – Я секретарь мистера Кинга.
Это она выходила на террасу, когда я беседовал с политиком. Мы пожали друг другу руки.
– Как вы понимаете, – добавила Восс, – время сейчас неудачное.
И тут из коридора, ведущего в палату общин, вышел бледный, подавленный Бен Кинг.
Он взглянул на меня:
– Детектив. Я думал, все закончилось.
– Только начинается, – ответил я. – Что вы сделали двадцать лет назад?
Кинг продолжал идти, стараясь избавиться от меня тем же способом, что и от всех остальных. Секретарша тронула меня за руку, но я все равно пошел за ним. Люди в зале оборачивались.
– Что стало с Аней Бауэр? Что хотел рассказать Салман Хан? Что произошло в школе?
Плечи Кинга поникли. Этот человек, облеченный властью, привыкший все держать под контролем, получил от судьбы внезапный и сокрушительный удар.
– Мы можем поговорить в другой день? – спросил политик.
– Например, когда вернется ваш брат?
– Мой брат? Хотите поговорить с моим братом? – В его глазах полыхнуло какое-то непонятное чувство. – Это невозможно.
Кинг зашагал дальше. Я вдруг заметил, что прямо передо мной стоит Сири Восс.
– Пожалуйста, – попросила она, – не надо.
Рядом с ней я увидел двух вооруженных полицейских, в чьих глазах смешались разные чувства, но больше всего было смущения.
– Ничего не кончилось! – крикнул я вслед Кингу. – И вы это знаете!
Я хотел пойти за ним, но взглянул на секретаршу, и что-то меня остановило.
* * *
Звонок от Свайр застал меня на кухне – я готовил взбитый омлет для Скаут.
– Вы временно отстранены от должности, по вашему вопросу ведет расследование Отдел профессиональных стандартов, а на подходе расследование Независимой комиссии по рассмотрению жалоб на полицию.
Я помешал яйца.
– Какие обвинения?
– Пренебрежение или нарушение обязанностей. Давление, преследование. Что больше подойдет. У нас их более чем достаточно. – Она помолчала. – Вы хотя бы смотрите новости? Ну, конечно же, нет. Вы даже не знаете.
Свайр вздохнула, будто не веря, что такое возможно.
– Сделайте себе милость, Вулф, тупица вы несчастный. Включите телевизор.
Она повесила трубку.
Я поставил перед Скаут омлет и стал смотреть канал Би-би-си. Там шли обычные новости: взрыв в Ираке, беспорядки в Афинах, встреча в Брюсселе, пропавший ребенок, вялая экономика. И вдруг – фотографии трех солдат.
– …рядовой Химал Самир, двадцать два года. Капрал Бибек Прабин, двадцать три года, и капитан Нэд Кинг, тридцать пять лет, из полка Королевских гуркхских стрелков…
– Пап?
– …в провинции Гильменд. Причиной взрыва бронемашины стало самодельное устройство…
– Погоди, погоди, милая. Дай мне досмотреть.
– …все трое скончались от ран.
С официальных фотографий смотрели два серьезных молодых парня, торжественно застывшие, исполненные гордости. А капитан Нэд Кинг широко улыбался, глядя в камеру, будто хранил какой-то секрет, которого никто уже не узнает.
По главной улице Поттерс-Филда шел Перегрин Во; костлявый и долговязый, он возвышался над толпой, едва не задевая макушкой флажки, трепетавшие над дорогой.
С тех пор, как я увидел в новостях лицо Нэда Кинга, прошло три дня. Вдоль улицы выстроились все ученики школы, впереди стояли самые младшие. Директор не сказал никому из них ни слова, да этого и не требовалось. Одного его присутствия или сурового взгляда хватало, чтобы какой-нибудь мальчишка поправил небрежно завязанный галстук и перестал болтать.
В конце улицы Во задержался перед четырьмя шеренгами юных кадетов, скованных застенчивостью и выучкой. Только теперь на лице директора появилась улыбка.
Вся школа и город пришли встретить капитана Кинга.
Я увидел сержанта Лейна, который не захотел помочь мне в деле с пропажей Ани Бауэр. Сегодня он отнесся к своим обязанностям серьезнее – прошелся по улице, закрытой для транспорта, и приветствовал директора школы заискивающим поклоном.
В толпе я увидел знакомые лица. На другой стороне улицы стояла миссис Джонс, мать Адама. Ее голова в тюрбане из шарфа стала похожа на череп – рак почти победил. Женщину приобнимала за плечи филиппинка Розалита.
Чуть дальше я заметил Жукова и сержанта Монка. Среди белокожих местных жителей человек с обгоревшим лицом казался гостем из какой-то экзотической страны. По-моему, горожане вздрагивали, увидев его, а родители уводили детей подальше. Том Монк ни на кого не обращал внимания. Он смотрел на пустую дорогу, ожидая, когда вернется еще один солдат.
В конце улицы, там, где толпа редела, одиноко стояла Наташа Бак.
На пустынной дороге показался автомобиль, и все повернули головы. Прокатился недовольный ропот: это был не катафалк, а просто черный «Мерседес».
Сержант Лейн шагнул вперед, отдал команду офицерам, что наблюдали за толпой, и поднял руку. «Мерседес» остановился, из него выскочил шофер в форме и открыл заднюю дверь.
Люди ахнули: из автомобиля вышел Бен Кинг. Сегодня он надел ту самую куртку, которая была на его брате в день гибели.
К желтым, как песок, и серым, точно камень, пятнам армейского камуфляжа добавился третий цвет – темный, коричневатый цвет засохшей крови.
Церемонию снимали телевизионщики и сотрудники различных изданий. Я видел, как Скарлет Буш заехала острым локтем в глаз фотографу, когда пресса прорвала слабенькое оцепление и выплеснулась на улицу, окружив Бена Кинга.
– Ах, старина Бен, – вдруг сказал рядом директор школы. – Всегда был эксгибиционистом.
– Тесните их назад! – кричал офицерам красный от ярости Лейн.
Бен Кинг с непроницаемым лицом шагнул на тротуар. Куртка брата обвисла на плечах, от нее веяло другим миром – миром чистейшего ужаса.
Невозможно было сказать, что у политика под курткой – пиджак и галстук? Все видели только ее. Кинг встал перед шеренгами кадетов. Юные солдаты смотрели прямо перед собой, не поворачивая к нему голову. Вокруг сновали фотографы, молодые полицейские старались восстановить порядок.
– Пусть видят, что они сделали, – вполголоса произнес Во. – Это сказала Жаклин Кеннеди, когда отказалась снять розовый костюм от Шанель, запятнанный кровью мужа. Пусть видят, что они сделали! Пусть видят.
На тротуаре начиналась давка. Офицеры оттеснили толпу, и Сири Восс раздавала пресс-релизы с официальным сообщением. Мимо нас прошли два журналиста, каждый держал листок формата А4.
– Значит, камуфляжная куртка британской армии, – сказал один. – Там объяснили, что такое МО?
– Ага, вот здесь. Маскировочная окраска, – ответил другой. – Завтра это все будет на первой полосе.
– Зря он не надел форму полностью. Фотография вышла бы лучше.
– Сири говорит, от штанов ничего не осталось.
Они помолчали.
– Кошмар.
– Да.
Плотину эмоций прорвало, женщины и мужчины начали всхлипывать, дети тоже расстроились, глядя на взрослых.
Только ученики Поттерс-Филда держались, упрямо стиснув зубы. Я взглянул на Перегрина Во. Глаза директора были сухими.
– Ужасный день для вас, сэр.
– Нэд был солдатом, – ответил он. – Я не мог пожелать ему лучшей смерти, только лучшей войны. Когда в этой проклятой стране погиб первый британский солдат? В тысяча восемьсот тридцать девятом? Об Афганистане писал еще Киплинг. Он, кстати, говорил, что раненому в афганской глуши лучше взять винтовку и вышибить себе мозги, чем ждать, когда его прикончит враг.
– Самоубийство?
Во кинул на меня презрительный взгляд:
– В самоубийстве нет ничего позорного, детектив. Только сопливое христианство осуждающе кудахчет над ним. Греки и римляне относились к этому прагматично. Для них суицид был красивым и отважным выходом из положения, если жизнь становилась невыносимой. А вот и капитан Кинг.
По главной улице медленно ехал черный катафалк с гробом, завернутым в британский флаг.
– Джеймс Сатклиф в суициде прагматики не видел, – заметил я.
Из толпы начали бросать цветы. Они падали на лобовое стекло, сверкающий черный капот, под медленно крутящиеся колеса.
– Для него самоубийство стало жестом отчаяния. Причем оба раза.
Директор вздохнул, глядя на катафалк.
– Понятия не имею, что творится в голове у людей с расстройством психики. Но я солидарен с греками и римлянами: человеческое тело принадлежит богам. Всего хорошего, детектив.
