Может быть, пора есть землю? Из уроков здоровья Бет запомнилось, что у некоторых беременных женщин наблюдалась нездоровое желание поедать землю – горстями. Обычно это свидетельствовало о дефиците железа в организме. Но если есть землю, то только из того угла, что находился дальше всех от ее ночного горшка, воняющего аммиаком. По-большому Бет не ходила уже несколько дней. А чем было ходить? Но моча еще выделялась. Правда, не обильно. И то, что выделялось, походило на какую-то илистую субстанцию, потому что Бет «нормировала» питье воды.
Кстати, у грунта в дальнем углу был довольно приятный запах, с нотками шоколада и кофе. Дивясь самой себе, Бет усмехнулась. Она может слепить из той земли печеньку или тортик и откусывать по кусочку, оттопырив мизинец. Под стать леди, наслаждающейся изысканным лакомством. Смех Бет стал громче.
«Ты слышишь, ублюдок? Я еще могу смеяться».
Что же это за звук? Если это мышь, она не станет ее есть. Даже если совсем оголодает. Бет с ней подружится. И они будут ждать вместе, потому что скоро, очень скоро Бет вырвется на свободу: она отрыла тот костыль. Двенадцатисантиметровый «ключ от черепа». Бет назвала его так, потому что собиралась провернуть его в глазу своего мучителя. Этот ключ… он отомкнет дверь темницы и выпустит ее на свободу.
Берегись, гад! У меня есть ключ от твоей омерзительной черепушки…
Пушки, сушки, мушки, мышки, пышки, шишки, черепушки….
Смех Бет перешел в хохот – безудержный, торжествующий и лишь слегка пронзительный.
Глава 33
Я застыла на месте, по рукам побежали мурашки страха.
Мне почудилось, что я услышала над головой смех, а потом голоса. Но стоило мне замереть, и все звуки стихли. Наверное, это призраки в дальнем конце Пэнтауна – в той зловещей его части, где жил Нильсон, – ожили, как обитатели «дома с привидениями». «Не трусь! Иначе ты не доберешься туда, куда решила дойти», – скомандовала себе я.
И все-таки я вжалась в одну из ниш напротив двери, чтобы успокоить нервы. Этот закуток и сам казался призрачным фантомом призрачного фундамента дома, который так и не был построен. Какой бы грандиозный комплекс получился и вверху, и внизу, если бы мечта Пэндольфо осуществилась. Но этому не суждено было случиться. Сент-Клауд был гранитным городом – практичным и приземленным. Он был построен не для того, чтобы взмыть ввысь, став площадкой для амбициозных проектов.
Я успела досчитать до ста, пока пульс пришел в норму.
Смех больше не слышался. Пэнтаун спал.
Я пошла дальше; у двери Анта я остановилась и приложила к ней ухо, мысленно заверяя себя, что никто из-за нее не выскочит. Так же я поступила и у двери Питтов. А потом продолжила свой путь к той двери, которую считала входом в подвал дома Нильсона. В этом конце тоннеля воздух был более плотным и грязным. Темнота поглотила лучик моего фонарика, разинула зев, жадно подбираясь ко мне. Я направила фонарик вниз и, следуя за желтым кружком на земле, начала считать двери, пока не достигла той, что открыла Джуни.
Дверь Пандоры.
Хотя нет, неправильно. Пандора выпустила в мир зло. А мы не давали воли злым силам. Мы лишь случайно стали свидетелями того плохого, что уже творилось за этой дверью. Рука потянулась к груди, прижалась к тому месту, где в тот раз находилась нашивка с надписью «ТАФТ». Я почти увидела, как заскользили по ней вспышки стробоскопов, высвечивая имя.
Но шериф Нильсон не пришел за Брендой.
Только за Морин.
Я приложила ухо к тяжелой деревянной двери, чуть ниже высеченной буквы «Н». И услышала тишину – такую глубокую, как будто все вокруг утратило способность звучать, такую же древнюю, как океан. «Неужели я действительно сделаю это? Проникну в чужой дом?» Переложив фонарик в левую руку, я взяла правой ключ. «Пусть он все решит за меня! Если ключ откроет эту дверь, я войду. Если нет, что ж… Тогда я найду другой способ пробраться внутрь. Упрошу отца взять меня с собой на еще один прием у шерифа, или заявлюсь к нему сама с печеньем, попрошу пустить меня в туалет, пролезу в окно, либо…»
Сработало!
Ключ скользнул в замочную скважину, провернулся и отомкнул язычок запирающего механизма.
Он сработал!
Я повернула ручку; внутри все затрепетало, на тыльной стороне шеи вздыбились волоски.
Когда дверь открылась, мне в нос ударил запах дома – ливера и репчатого лука, кофе и ароматного табака для сигар, а еще мускусный запах мужчины. Затаив дыхание и предельно сосредоточившись, я переступила порог, вошла в подвал, обшитый филенчатыми панелями, закрыла за собой дверь и прислонилась к ее полотну. Глаза довольно быстро привыкли к мраку и различили предметы: кушетку, оружейный шкаф, напольный телевизор, застывший на коротких, толстых ножках, как присевший к земле бульдог, музыкальный проигрыватель со стопкой альбомов рядышком. На дальней стене, у которой стояли те трое мужчин, висели полки, тогда скрытые от моих глаз их торсами.
В горле встал комок: там, у той стены, эти мужчины пользовали Морин.
И впервые с того дня, когда ее нашли, я допустила, что она могла покончить с собой. Но даже если так, хозяин этого дома нес ответственность за ее самоубийство. Морин была совсем юной девушкой. Ей бы жить да жить…
Мое внимание привлекла фотография в рамке, размером двадцать на двадцать пять сантиметров, стоявшая на верхней крышке телевизора. Я направила на нее луч фонарика, мысленно молясь, чтобы это оказался личный снимок, а не художественная фотография.
И вздрогнула при виде ухмылки Джерома Нильсона.
Глава 34
Это было официальное фото шерифа, точно такое же висело в здании суда. «Интересно, оно стояло здесь, на телевизоре, в ту ночь или у Нильсона хватило порядочности убрать его перед тем, как домогаться моей подруги?» Меня передернуло от стыда и гнева, ведь это было именно домогательство – Морин едва исполнилось шестнадцать.
Сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, чтобы успокоиться, я поводила фонариком по комнате. Отец рассказывал мне о разных типах преступников, а шериф Нильсон именно им и был. Преступником. Человеком с большим самомнением, как охарактеризовал бы его отец, если бы узнал, что шериф выставил свое фото. Преступников с большим самомнением было легче поймать, потому что они считали себя необоримыми и неуловимыми.
И из-за этого совершали глупые ошибки.
Я должна была изобличить Нильсона и предоставить отцу свидетельства того, что он сделал с Морин, или хотя бы доказательство того, что она была в его подвале.
Тогда бы папа мне поверил.
Навострив слух (вдруг сверху донеслись бы какие-то звуки), я начала обследовать каждый сантиметр преступного логова. Заглянула в конверты с пластинками, обшарила углы полок, приподняла подушки с дивана и засунула руки в зазоры между его половинками и подлокотниками, даже вскрыла рамку с фотографией шерифа, чтобы посмотреть, не спрятал ли он что-нибудь под подложкой.
Ничего…
Я проверила дверь в тоннель; мне надо было убедиться, что замок не защелкнулся, – на случай вынужденного поспешного бегства. А затем на цыпочках прокралась к подсобке. Мне осталось обследовать ее или подняться наверх, чего мне совершенно не хотелось делать, когда Нильсон был дома. А я предполагала, что он дома.
В кладовке шерифа я обнаружила аппарат для смягчения воды, водонагреватель, электропечку (такую же, как у нас) и пару стопок картонных коробок для документов. Всего коробок десять. Ни одна из них не была маркирована. Поглядывая на дверь, которую я оставила приоткрытой, и темную лестницу, ведущую наверх, я сняла верхнюю коробку.
В ней хранились рождественские украшения и елочные игрушки.
Такое содержимое породило у меня несколько вопросов. Почему шериф не был женат? Был ли женат раньше? И если да, что сталось с его женой? Он развелся или овдовел?
Во второй коробке я обнаружила почту. В четырех других хранились папки, подобные тем, что отец проносил прямо в свой кабинет – единственное место в нашем доме, куда нам с Джуни входить запрещалось. Я пролистала эти папки, но, не узнав ни одного имени, убрала обратно в коробки, постаравшись уложить так, как они лежали.
