На первом черно-белом снимке Босх увидел молодую женщину, по виду испанку, в неком подобии униформы сиделки. Смуглая, темноволосая и очень красивая, она задорно, по-детски улыбалась. Вместе с тем лицо ее выражало легкое удивление. Молодая женщина стояла на краю бассейна, спрятав руки за спиной, и Босх увидел часть какого-то округлого предмета. Присмотревшись внимательнее, он понял, что она держала за спиной поднос. Фотографироваться с Муром ей явно не хотелось. Значит, она была не сиделкой, а горничной. Служанкой.
В пачке были и другие ее фотографии, сделанные в разные годы. Время проявило благосклонность к этой женщине, но возраст все же сказывался. Экзотическая южная красота осталась, но возле рта залегли морщины, а взгляд утратил теплоту. На нескольких ранних снимках она держала на руках ребенка, а на более поздних – позировала с мальчиком. Босх вгляделся пристальнее и даже на старом черно-белом снимке увидел необычайно светлые глаза у смуглокожего мальчугана. Зеленые, вспомнил Босх. Перед ним был Калексико Мур с матерью.
На одной фотографии женщина и ее маленький сын снялись на фоне большого белого дома, крытого испанской черепицей. Он выглядел как вилла на побережье Средиземного моря. Прямо за их спинами вздымалась высоко вверх башня внушительных размеров. Она была вне фокуса, но Босх рассмотрел почти под самой крышей два узких темных окна, напоминающих пустые глазницы. Замок… Калексико Мур рассказывал своей жене, что рос в замке. Очевидно, это было то самое место.
Еще на одном снимке уже знакомый Босху мальчик застыл, неестественно выпрямившись, рядом со взрослым мужчиной. Этот человек со светлыми, слегка вьющимися волосами, несомненно, принадлежал к белой расе, к англосаксонскому типу, хотя загорел почти до черноты. Они снялись возле изящного автомобиля, в котором Босх опознал «тандерберд» конца пятидесятых. Мужчина, опираясь одной рукой на капот, а вторую положив на голову мальчика, подмигивал в объектив, и вся его поза словно говорила: «Это принадлежит мне!»
На этом черно-белом снимке Босх рассмотрел его глаза, такие же светло-зеленые, как у сына. Волосы на макушке мужчины уже редели, и Гарри, сравнивая этот снимок с фотографией, запечатлевшей Мура с матерью – а оба снимка, похоже, относились к одному времени, – подумал, что отец Кэла был старше его матери лет на пятнадцать. Кроме того, Босх подметил, что фото, где Кэл снялся с отцом, самое потертое и больше других обтрепалось по краям.
Следующие фотографии были сделаны, видимо, в Мехикали и отражали более протяженный по времени период. Мальчик, изображенный на них, все больше взрослел, фоном служили унылые пейзажи, характерные для неблагополучной в экономическом отношении страны «третьего мира». Босх решил, что это наверняка баррио. На заднем плане чаще всего фигурировали не строения, а группы людей, явно мексиканцев, и на всех лицах лежала та печать отчаяния и смутной надежды, которую Босх порой подмечал в глазах обитателей лос-анджелесских гетто.
Мальчик на этих фотографиях был другим; примерно того же возраста или чуть постарше, он выглядел сильнее и выносливее. Сложением и пропорциями лица он напоминал Калексико Мура, и Босх впервые подумал о том, что у Кэла, возможно, был брат.
Именно среди этих фотографий Босху впервые попались снимки стареющей матери Мура. Юная девушка, в смущении прятавшая за спину поднос служанки, исчезла; ее сменила женщина с суровым лицом, привыкшая к тяготам и лишениям. Эти снимки нагоняли тоску, и Босху было нелегко досмотреть их до конца. Кажется, он начинал понимать, почему Мур снова и снова возвращался к ним.
Последнее черно-белое фото удивило Гарри. Оно запечатлело обоих мальчиков. Голые по пояс, они сидели спина к спине на вынесенном в сад столе для пикника и смеялись. Калексико-подросток казался совсем юным, а его улыбка – простодушной и бесхитростной; второй мальчуган, хоть и выглядел старше всего на год-полтора, разительно отличался от брата мрачным и жестким, как у взрослого, взглядом. На снимке Кэл сгибал руку, демонстрируя фотографу тощий мальчишеский бицепс. Босх пригляделся и ясно увидел на предплечье татуировку в виде дьявольской маски с нимбом. Святые и Грешники…
На следующих снимках второй подросток больше не появлялся. Все это были цветные фотографии, сделанные в Лос-Анджелесе. На заднем плане Босх видел то Сити-холл, то фонтан в Эко-парке. Мур и его мать переехали в Соединенные Штаты. Второй мальчик – кем бы он ни был – остался где-то в другом месте и в другом мире, далеко позади.
Потом мать тоже перестала попадаться на снимках, и Босх подумал, что она, должно быть, умерла. Последние две фотографии запечатлели Калексико взрослым мужчиной. На одной из них Мур снялся сразу после выпуска из полицейской академии. Это был групповой снимок только что приведенных к присяге полицейских. Они собрались на поросшей травой лужайке у стен учебного корпуса, впоследствии переименованного в аудиторию имени Дэрила Ф. Гейтса. Молодые копы бросали в воздух новенькие форменные фуражки. Мур стоял в толпе, положив руку на плечо однокашника, и улыбался. Лицо его выражало искреннюю радость.
На втором, последнем, снимке Мур в парадной форме, улыбаясь, обнимал Сильвию, а она прижималась к нему щекой. Босх отметил, что тогда кожа ее была глаже, глаза – ярче, а волосы гуще и длиннее. И все же Сильвия очень походила на себя теперешнюю, все еще красивую и привлекательную, хотя и зрелую женщину.
Босх засунул снимки в конверт и положил рядом с собой на диван. Глядя на потертый пакет, он задумался, почему для них не нашлось альбома, почему ни один не висел на стене. Почему Мур хранил свою жизнь в старом бумажном конверте, почти истлевшем от старости?
Ему казалось, что он знает причину. У самого Босха было полно фотографий, но он ни за что не наклеил бы их в альбом. Просматривая эти снимки, Гарри ощущал внутреннюю потребность держать их в руках. Для него старые фотографии были чем-то большим, нежели картинками из другого времени. Каждый снимок казался ему частицей жизни, которая непременно остановится, если прошлое будет похоронено и забыто.
Босх протянул руку к настольной лампе и выключил ее. Потом он закурил, задумчиво наблюдая за тем, как мерцает в темноте оранжевый огонек. Босх размышлял о Мексике и о Калексико Муре.
– Ты облажался, Кэл… – снова пробормотал он. – Ты потерял все.
Свое желание войти в эту квартиру Босх объяснял необходимостью «почувствовать» Калексико Мура. Это оправдывало риск: он сознавал, что ждет его, если о его визите сюда кто-нибудь узнает. Но теперь, сидя в темноте на продавленном диване, Гарри понял, что у него была и другая причина. Он пришел сюда потому, что хотел уяснить себе течение жизни, которое нельзя было уяснить в принципе. То есть, конечно, можно, но ответы на все вопросы знал только Калексико Мур. А Мур умер.
Гарри посмотрел на отблески неонового огня на занавесках, и они напомнили ему призраков. Босх вспомнил обтрепанное, выцветшее до желтизны фото, запечатлевшее Кэла с отцом, и подумал о своем отце, которого никогда не знал и с которым встретился, когда тот лежал на смертном одре. Впрочем, тогда ему уже было поздно менять свою жизнь.
Вдруг Босх услышал, как в замочную скважину на входной двери проник снаружи ключ. Вскочив, он с револьвером в руке метнулся в коридор. Сначала Гарри хотел спрятаться в спальне, но потом перебежал в ванную комнату, потому что оттуда лучше просматривалась гостиная. Сигарету он бросил в унитаз и услышал, как она зашипела и потухла.
Входная дверь отворилась. После нескольких секунд тишины в гостиной вспыхнул свет. Поспешно отступив в самый темный угол ванной, Босх увидел в зеркале аптечки Сильвию Мур. Она стояла в центре комнаты и озиралась по сторонам с таким видом, словно оказалась здесь впервые. Потом взгляд ее упал на пакет с фотографиями. Наклонившись, Сильвия взяла его в руки, достала снимки и стала их просматривать. Босх, наблюдавший за ней из укрытия, заметил, что внимание Сильвии задержалось на последнем – на том, где Мур был снят с ней. Рука ее поднялась вверх и коснулась щеки, словно проверяя, какой след оставили на лице годы.
Закончив, Сильвия убрала фотографии в пакет и положила его на диван. Из комнаты она направилась в коридор, и Босх отступил еще глубже, беззвучно шагнув через бортик в ванну. Теперь свет горел и в спальне, и он услышал, как открывается дверца стенного шкафа. Заскрежетали по перекладине проволочные крючки вешалок, зашуршала бумага. Гарри убрал револьвер в кобуру и, выбравшись из ванны, вышел в коридор.
– Миссис Мур? Сильвия? – негромко окликнул он, не зная, как привлечь внимание, не испугав ее.
– Кто здесь? – донесся до него высокий, дрожащий голос.
– Это я, детектив Босх. Не бойтесь.
Сильвия вышла из спальни; в глазах ее застыл страх. В руках она держала плечики, на которых висела парадная форма ее покойного мужа.
