– Послушай, любовь моя…
Кэтлин отмахнулась от его руки, когда он попытался ее успокоить.
– Я должна знать, что с тобой случилось, – заявила она. – Должна знать, почему ты боишься музыки.
Дрожь прошла по телу Ллойда, его светло-серые глаза наполнились болью и ужасом.
– Расскажи мне… – Она взяла его за руку.
Ллойд мысленно вернулся в прошлое, выискивая минуты радости в противовес чудовищной истории, о которой знали только он сам, его мать и брат. С каждым новым воспоминанием силы крепли, и когда машина времени затормозила и остановилась в весне 1950 года, он понял, что сумеет рассказать свою историю, глубоко вздохнул и заговорил:
– В пятидесятом году, как раз на мой день рождения, дед с материнской стороны приехал в Лос-Анджелес умирать. Он был ирландцем, пресвитерианским священником и вдовцом. Родственников, кроме моей матери, у него не было. Вот он и решил пожить у дочери, пока рак доедал его. Дед переехал к нам в апреле и привез все свое имущество. В основном всякое барахло – коллекция камней, религиозные побрякушки, чучела животных… Но кроме этого он привез потрясающую коллекцию антикварной мебели – письменные столы-конторки, комоды, шифоньеры – из палисандрового дерева. В полированную поверхность можно было смотреться, как в зеркало. Мой дед был отвратительным и злобным старикашкой, католиков ненавидел до чертиков. Но замечательно умел рассказывать истории. Он уводил нас с Томом – это мой старший брат – к себе наверх и рассказывал об ирландской революции, о том, как доблестные черно-рыжие[39] разогнали католическую шваль. Мне нравились эти истории, но хватало ума понять, что дедушка чокнулся на своей ненависти и не стоит всерьез принимать его рассказы. А вот для Тома все было по-другому. Он на шесть лет меня старше и уже в то время совершенно свихнулся от ненависти. Он верил каждому слову деда, и теперь его ненависть обрела четкие формы. Он начал повторять дедовы выпады против католиков и евреев.
Тому тогда исполнилось четырнадцать, и во всем мире у него не было ни одного друга. Он заставлял меня играть с ним. Он был крупнее, мне приходилось подчиняться, иначе он мог меня избить. Папа работал электриком и помешался на телевидении. Тогда это была новинка, и он считал, что это величайший подарок Всевышнего человечеству. Он устроил мастерскую в сарае у нас на заднем дворе, забив его до отказа телевизорами и радиоприемниками. Отец часами возился там с электролампами, трубками и реле. Он никогда не смотрел телевизор ради удовольствия, был одержим телевидением как электрик. А вот Том обожал смотреть телевизор и верил всему, что видел и слышал в старых радиосериалах. Но он не любил смотреть и слушать в одиночку. У него совсем не было друзей, поэтому он заставлял меня сидеть рядом с ним в мастерской, пока смотрел «Прыгай, Кэссиди», «Мартин Кейн», «Частный детектив» и все остальное. Я этого терпеть не мог. Мне хотелось играть во дворе с моей собакой или читать. Иногда я пытался сбежать, и тогда Том привязывал меня и заставлял смотреть. Он… он…
Ллойд запнулся. Кэтлин заметила его отсутствующий взгляд, как будто он не знал, в каком времени находится, и ласково положила руку ему на колено:
– Продолжай, прошу тебя.
Ллойд снопа глубоко вздохнул, словно втягивая в себя добрые воспоминания.
– Дедушке стало хуже. Он начал кашлять кровью. Я не мог на это смотреть и стал убегать. Сбегал из школы и прятался целыми днями. Подружился с одним старым бродягой. Тот жил в палатке рядом с электростанцией в Сильверлейке. Его звали Дэйв. Он был контужен в Первую мировую войну, и торговцы по соседству вроде как приглядывали за ним – давали зачерствевший хлеб, помятые банки фасоли и супа, которые не могли выставить на продажу. Все считали Дэйва слабоумным, но это было не так. На самом деле у него бывали периоды просветления, а иногда он впадал в мрак. Он мне нравился. Дэйв был тихий и разрешал мне читать у себя в палатке, когда я убегал из дома.
Ллойд помедлил и снова заговорил звучным, ясным голосом. Кэтлин ни разу такого не слышала.
– На Рождество родители решили отвезти дедушку на озеро Эрроухед. Последняя загородная прогулка с семьей перед смертью. В день отъезда я поссорился с Томом. Он хотел, чтобы я смотрел с ним телевизор, а я не хотел. И тогда он избил меня, привязал к стулу в папиной мастерской и даже заклеил мне рот изолентой, чтобы я не кричал. А когда настал час ехать на озеро, Том бросил меня в этом сарае. Я слышал, как он на заднем дворе говорит маме и папе, что я сбежал. Они ему поверили и уехали, оставив меня одного в сарае. Я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, не мог издать ни звука. Так и просидел целый день. Все тело затекло, мне было страшно больно. И тут я услышал, как кто-то ломится в сарай, и очень испугался, но потом дверь открылась, и я увидел Дэйва. Но он не спас меня. Включил в сарае все телевизоры и радиоприемники и приставил нож к горлу. Он заставил меня трогать его и брать в рот. Он жег меня электродами, совал оголенные провода мне в зад. Потом он меня изнасиловал, избил, снова изнасиловал, и все это время телевизоры и радиоприемники работали на полную мощность. Он мучил меня два дня, а потом опять привязал к стулу, заклеил мне рот и ушел. Он так и не выключил звук. Шум становился все громче и громче… Наконец моя семья вернулась домой. Мама прибежала в сарай. Сорвала с моего рта изоленту, развязала меня, обняла и спросила, что случилось. Но я не мог говорить. Я так долго кричал с заклеенным ртом, что сорвал голосовые связки. Мама заставила меня написать, что случилось. Когда я написал, она сказала: «Никому не рассказывай. Я обо всем позабочусь».
Мама позвала доктора. Тот пришел, промыл мои раны и сделал укол снотворного. Я проснулся в своей постели много позже и услышал, как Том кричит у себя в спальне. Я пробрался туда украдкой. Мама лупила его ремнем с медными бляшками. Я слышал, как папа спросил, в чем дело, а мама велела ему заткнуться. Я спустился вниз. Примерно через час мама вышла из дома. Она не взяла машину, пошла пешком. Я последовал за ней на безопасном расстоянии. Она шла до самой электростанции в Сильверлейке и прямиком направилась к палатке Дэйва. Тот сидел на земле и читал страницу комиксов в газете. Мама вынула из сумки револьвер и шесть раз выстрелила ему в голову, потом повернулась и ушла. Увидев, что она сделала, я подбежал к ней. Она обняла меня, и мы вместе вернулись домой. В ту ночь она позволила мне лечь в постель вместе с ней и дала свою грудь. Она снова научила меня говорить, когда вернулся голос, и все время рассказывала мне истории. Когда дедушка умер, она стала водить меня на чердак. Мы сидели там и разговаривали, окруженные антикварной мебелью.
Слезы неудержимо текли по лицу Кэтлин, ее сердце разрывалось от ужаса и жалости.
– И? – шепотом спросила она.
– И мама заложила основы моего ирландского протестантского воспитания и заставила меня дать слово, что я не струшу и буду защищать невинность. Она рассказывала мне истории и помогала стать сильным. Сейчас она не может говорить: много лет назад после удара у нее отнялся язык. Поэтому теперь я разговариваю с ней. Рассказываю ей истории. Ответить она не может, но я точно знаю: все понимает. А я не трушу и защищаю невинность. Я убил человека во время беспорядков в Уоттсе. Очень плохого, очень злого человека. Я его выследил и убил. Никто так и не заподозрил маму в убийстве Дэйва. Никто не заподозрил меня в убийстве Ричарда Беллера. И если мне опять придется убить, никто не заподозрит меня в том, что это я избавил мир от Тедди Верпланка.
Услышав имя Тедди Верпланка, Кэтлин оцепенела от ужаса, не в силах расстаться со светлыми воспоминаниями, опутавшими ее подобно паутине.
– Тедди Верпланк? – переспросила она. – Я его хорошо помню по школьным временам. Он был слабым, ни на что не годным мальчиком. Очень добрым мальчиком. Он…
Ллойд знаком велел ей замолчать.
– Это он – твой безымянный любовник. Он был одним из «клоунов Кэти» в школьные времена, просто ты об этом не знала. В убийствах замешаны еще два твоих одноклассника. Человек по имени Делберт Хейнс и убитый вчерашней ночью Лоренс Крэйги. Я нашел подслушивающее устройство – магнитофон – в квартире Хейнса, и тот вывел меня на Верпланка. А теперь послушай меня… Тедди убил больше двадцати женщин. Мне нужна информация о нем. Все, что ты знаешь…
Кэтлин вскочила с постели.
– Ты с ума сошел, – прошептала она. – После стольких лет все еще играешь в эти полицейские фантазии, чтобы себя защитить? После стольких лет ты…
– Я не твой безымянный возлюбленный, Кэтлин. Я офицер полиции. И должен исполнить свой долг.
Кэтлин упрямо покачала головой.
– Я заставлю тебя это доказать. У меня до сих пор хранится стихотворение, которое он прислал мне в шестьдесят четвертом году. Ты его скопируешь, а потом мы сравним почерки.
