Его отец, должно быть, выложил весь этот арсенал, чтобы запугать мать.
А она, похоже, не испугалась, наверное, подумала, что он — трус, неспособный на решительные действия. Он, конечно, трус, раз поднял руку с дубинкой, пусть это и разводной ключ, на беззащитную женщину, но она недооценила его способность творить зло.
Схватив револьвер, сжимая рукоятку обеими руками, Билли кричит, чтобы отец немедленно прекратил избивать мать, а когда его слова вновь остаются неуслышанными, стреляет в потолок.
Отдача с такой силой выворачивает плечи, что он от изумления едва не плюхается на зад.
Отец поворачивается к Билли, но не для того, чтобы угомониться. Разводной ключ в его руке — воплощение тьмы — контролирует мужчину в большей степени, чем мужчина контролирует этот самый разводной ключ.
— А чье семя ты? — спрашивает его отец. — Чьего сына я кормил все эти годы, чье ты отродье?
Ужас, которым охвачен Билли, нарастает, но когда он понимает, что сейчас или убьет он, или убьют его, то нажимает на спусковой крючок, раз, другой, третий, от отдачи его руки так и прыгают.
Две пули мимо, и ранение в грудь.
Его отец вздрагивает, спотыкается и падает на спину, когда пуля рисует красный цветок у него на груди.
Разводной ключ летит в сторону, подпрыгивает, затихает на плитках пола, и уже нет сердитых криков, нет злобных слов, слышится только тяжелое дыхание Билли да стоны матери.
А потом она говорит:
— Папа? — Язык еле ворочается, от боли голос совсем не ее. — Папа Том?
Ее отец, офицер морской пехоты, погиб в бою, когда ей было десять лет. Папа Том был ее отчимом.
— Помоги мне, — голос больше похож на хрип. — Помоги мне, папа Том.
Папа Том — худосочный мужчина с волосами цвета пыли и желто-коричневыми, как песок, глазами. Губы у него постоянно сжаты, а от смеха по коже слушателя бегут мурашки.
Только в самом крайнем случае кто-либо мог обратиться к папе Тому за помощью, но никто не ожидал, что он откликнется на просьбу.
— Помоги мне, папа Том.
Кроме того, старик живет в Массачусетсе, на другой стороне континента относительно округа Напа.
Критичность ситуации выводит Билли из ступора, сострадание направляет его к матери.
Она, похоже, парализована, только мизинец на правой руке дергается, дергается, все остальное от шеи и ниже неподвижно.
Словно у плохо склеенного глиняного горшка, что-то не так с формой черепа, чертами лица.
Один открытый глаз, теперь ее единственный глаз, останавливается на Билли, и она говорит:
— Папа Том.
Она не узнает своего сына, своего единственного ребенка, и думает, что он — ее отчим из Массачусетса.
— Пожалуйста, — голос переполнен болью.
Разбитое лицо и череп говорят о непоправимых повреждениях мозга, и с губ Билли срывается рыдание.
Взгляд ее единственного глаза смешается с лица Билли на револьвер в его руке.
— Пожалуйста, папа Том. Пожалуйста.
Ему только четырнадцать, он — обычный мальчик, совсем недавно был ребенком, а его ставят перед выбором, который он просто не может сделать.
— Пожалуйста.
Этот выбор, перед которым пасует любой взрослый, и он не может выбрать, никогда не сможет. Но ее боль. Ее страх. Ее душевная боль.
Едва ворочающимся языком она молит:
— Иисус, Иисус, где я? Кто ты? Кто здесь ползает, кто это? Кто здесь, кто пугает меня? Пугает меня!
Иногда сердце принимает решения, на которые не способен разум, и хотя мы знаем, как сердце обманчиво, мы также знаем, что в редкие моменты крайнего напряжения и потери близких оно очищается от лжи страданием.
В грядущие годы Билли так и не сможет прийти к однозначному выводу, что он поступил правильно, доверив в тот момент выбор сердцу. Но он делает то, что велит сердце.
— Я тебя люблю, — говорит он матери и пристреливает ее.
Лейтенант Джон Палмер первым прибывает на место преступления.
И то, что вначале представляется смелым поступком ответственного полицейского, потом, во всяком случае Билли, кажется пикированием стервятника на падаль.
В ожидании полиции Билли не в силах покинуть кухню. Он не может оставить мать одну.
Он чувствует, что она ушла не полностью, ее душа еще здесь и черпает утешение в его присутствии. А возможно, он ничего такого не чувствует и только хочет, чтобы это было правдой.
И все равно он не может смотреть на нее, точнее, на такую, какой она стала. Он держится поблизости, но отводит глаза.
Когда входит лейтенант Палмер, когда Билли уже не одинок и ему нет необходимости быть сильным, стресс дает себя знать. Билли начинает бить такая дрожь, что мальчик едва не падает на колени.
Лейтенант Палмер спрашивает:
— Что здесь произошло, сынок?
С двумя этими смертями Билли становится круглой сиротой и уже остро чувствует свое одиночество, страх перед будущим.
И когда он слышит слово «сынок», оно уже не простое слово, а протянутая рука, предложенная надежда.
Билли идет к Джону Палмеру.
Поскольку лейтенант расчетлив, а может, потому, что он, в конце концов, человек, Палмер раскрывает ему объятия.
Дрожа, Билли приходит в эти руки, и Джон Палмер прижимает мальчика к груди.
— Сынок? Что здесь случилось?
— Он ее избил. Я его застрелил. Он бил ее разводным ключом.
— Ты застрелил его?
— Он бил ее разводным ключом. Я застрелил его. Я застрелил ее.
Другой человек мог бы позволить столь юному свидетелю прийти в себя, дать улечься буре в его душе, но лейтенант прежде всего думает о том, как бы стать капитаном. Он честолюбив. И нетерпелив.
Двумя годами раньше семнадцатилетний подросток в округе Лос-Анджелес, далеко к югу от Напы, застрелил своих родителей. Он просил признать его невиновным, потому что, мол, убил, не выдержав многолетнего сексуального растления.
Тот судебный процесс, буквально за две недели до этой, поворотной ночи в жизни Билли, завершился обвинительным приговором. Ученые мужи предсказывали, что юношу оправдают, но детектив, ведущий расследование, оказался дотошным, собрал массу улик и постоянно ловил обвиняемого на лжи.
В последние две недели этот детектив стал героем для прессы. Его все время показывали по тиви. И куда больше людей могли назвать его фамилию, не зная при этом фамилии мэра Лос-Анджелеса.
В признании Билли лейтенант Палмер видит возможность не отыскать правду, а добиться желанного повышения по службе.
— Кого ты застрелил, сынок? Его или ее?
— Я за-застрелил его. Я застрелил ее. Он так избил ее разводным ключом, мне пришлось за-застрелить их обоих.
Уже слышны другие сирены, и лейтенант Палмер уводит Билли из кухни в гостиную. Приказывает мальчику сесть на диван.
Уже не спрашивает: «Что здесь случилось, сынок?» Теперь вопрос другой: «Что ты сделал, мальчик? Что ты сделал?»
Слишком долго Билли Уайлс не улавливает разницу.
Вот так начались шестьдесят часов ада.
В четырнадцать лет он еще не мог предстать перед судом, как взрослый. Поскольку ему не грозили ни смертная казнь, ни пожизненное заключение, копы, конечно же, не должны были допрашивать его, как взрослого.
Но Джон Палмер видит своей целью расколоть Билли, вырвать из него признание, что он сам избил мать разводным ключом, застрелил отца, когда отец пытался защитить ее, а потом добил и мать, пулей.
Поскольку наказания для несовершеннолетних преступников не столь строги, как для взрослых, их права охраняются не так, как должно. К примеру, если задержанный не знает, что он имеет право требовать адвоката, ему могут об этом и не сказать или сказать не сразу.
Если у задержанного нет средств, а потому адвоката ему назначает суд, всегда есть шанс, что попадется неумеха или любитель выпить, который не успел опохмелиться.
Не каждый адвокат так же благороден, как герои телевизионных сериалов, в реальной жизни чаще происходит с точностью до наоборот.
У опытного полицейского вроде Джона Палмера, при поддержке некоторых вышестоящих офицеров, обуреваемого безмерным честолюбием и готового рискнуть карьерой, есть не один способ достаточно долго не подпускать к подозреваемому адвоката и безостановочно допрашивать его сразу после задержания.
Один из наиболее эффективных способов состоял в превращении Билли в «пассажира». Назначенный судом адвокат прибывает в следственный изолятор Напы, чтобы узнать, что из-за нехватки мест в камерах или по какой-то другой надуманной причине его подзащитного отправили в Калистогу. По приезде туда слышит о досадной ошибке: подзащитного в действительности увезли в Сент-Элен. В Сент-Элене адвоката посылают обратно в Напу.
Более того, при транспортировке подозреваемого автомобиль иногда ломается. И час пути может превратиться в три или четыре, в зависимости от сложности ремонта.
Двое с половиной суток превращаются для Билли в непрерывную череду обшарпанных кабинетов, комнат для допросов, камер. Он постоянно на грани нервного срыва, страх не отпускает ни на минуту, кормят его редко, но хуже всего переезды в патрульной машине.
