Расстались они в вестибюле гостиницы, перед лифтом.
— Ты очень устала? — спросил он и, когда она сказала, да, ощутил какое-то разочарование. — Не ложись пока спать. Я тебе ещё позвоню. — На прощанье они поцеловались, и, продолжая держать сына за руку, миссис Корлисс пылко чмокнула в щеку и Мэрион.
В такси, на пути к дому отца, Мэрион хранила упорное молчание.
— Что такое, дорогая?
— Ничего, — отвечала она, неуверенно улыбаясь. — А что?
Он пожал плечами.
Он собирался попрощаться с ней у её дверей, но камешек беспокойства разросся уже до размеров обломка скалы; он последовал за ней в квартиру. Кингшип уже был у себя в спальне. Они прошли в гостиную, закурили, Мэрион включила радио. Сели на диван.
Она сказала ему, что его мать очень ей понравилась. Он сказал, что рад этому и может заверить её, что она понравилась его матери тоже. Они заговорили о будущем, и по нарочитой небрежности её интонаций он догадался, что с нею творится что-то неладное. Полузакрыв глаза, он откинулся назад, одною рукой обнимая её за плечи. Он слушал её с таким вниманием, какого не проявлял никогда раньше; пытался разгадать значение каждой паузы, каждого подъёма её голоса; и ни на секунду у него не проходил страх, что сейчас наступит конец… Нет, это не всерьёз! Просто невозможно! Он чем-то её обидел, забыл исполнить какое-то обещание, вот и всё. Но чем это могло бы быть? Отвечая, он всякий раз сначала обдумывал каждое своё слово, стараясь предугадать, какая последует реакция с её стороны, как шахматист, трогающий фигуру прежде, чем сделать очередной ход.
Она завела речь о будущих детях.
— Их будет двое, — заявила она.
Левой рукой он пощипывал складку брючины у себя на колене.
— Или трое, — с улыбкой заметил он. — Или четверо.
— Двое, — настаивала она. — Тогда один сможет поступить в Колумбию, а другой — в Колдуэлл.
Колдуэлл. Что-то связанное с Колдуэллом. Эллен?
— Возможно, они оба смотаются в Мичиган или ещё куда-нибудь, — сказал он.
— Или, если у нас будет только один, — продолжала Мэрион, — он может поступить в Колумбию, а потом перевестись в Колдуэлл, или наоборот. — Улыбаясь, она наклонилась вперёд и раздавила в пепельнице сигарету. Куда более аккуратно, чем она обычно тушит свои сигареты, отметил он. Перевестись в Колдуэлл. Перевестись в Колдуэлл… Он молчал и слушал. — Нет, — сказала она. — Я бы не хотела, чтоб он это сделал, — такой настырности, с которой она развивала тему, за нею раньше не наблюдалось, — потому что тогда он потеряет баллы. Перевод может сильно этому поспособствовать.
Продолжая сидеть бок о бок, какое-то время они оба молчали.
— Нет, это не так, — заговорил он.
— Не так? — переспросила она.
— Ну да, — ответил он. — Я никаких баллов не потерял.
— Но ты же не переводился, правда? — Она казалась удивлённой.
— Конечно, переводился, — пожал плечами он. — Я тебе говорил.
— Нет, ты не говорил. Ты никогда…
— Говорил, родная. Уверен, что говорил. Я учился в Стоддардском университете, а после в Колдуэлле.
— Как, ведь там же училась моя сестра, Дороти, в Стоддарде!
— Знаю. Мне говорила Эллен.
— Только не говори мне, что ты знал её.
— Нет. Хотя Эллен показывала мне фотографию, и мне кажется, я видел её там. Уверен, я тебе об этом рассказывал, в самый первый день, в музее.
— Нет, ты не рассказывал. Точно.
— Ну как же. Я учился в Стоддарде два года. И ты хочешь сказать, что ты не… — Она не дала ему закончить фразу, крепким и жарким поцелуем в губы искупая свою вину перед ним.
Несколько минут спустя он посмотрел на свои часы.
— Мне бы надо идти, — сказал он. — Хочу на этой неделе отоспаться, потому что у меня есть предчувствие, что на следующей у меня не получится.
Это означало лишь то, что Лео как-то проведал, что он учился в Стоддарде. Ничего страшного. Ничего! Поволноваться, может, и придётся; все планы на субботу могут пойти прахом — о, Иисусе! — но это ещё не самое страшное, обойдётся без полиции. Ухлёстывать за богатенькими девчонками пока ещё никто не запрещал, нет ведь таких законов?
Но почему так поздно? Если Лео надо было проверить его, почему он сразу этого не сделал? Почему сегодня? Объявление в «Таймс» — ну конечно же! Кто-то его прочитал, кто-то, учившийся в Стоддарде. Сынок одного из друзей Лео или кто-нибудь ещё. "Мой сын и твой будущий зять вместе учились в Стоддарде". И Лео смекает, что к чему; Дороти, Эллен, Мэрион — да это проходимец. Рассказывает Мэрион, вот вам и ссора.
Чёрт возьми, если бы про Стоддард можно было сказать в самом начале! Хотя, конечно, огромный риск; Лео тут же заподозрил бы его, и Мэрион тогда бы его послушала. Но почему это должно было всплыть сейчас!
И всё же, что у Лео есть на него, кроме подозрений? Должно быть, ничего; откуда старику точно знать, был ли он знаком с Дороти; иначе Мэрион не обрадовалась бы так, когда он сам ей сказал, что не знал её. Или же часть компромата Лео приберёг напоследок? Нет, он постарался бы убедить её сразу, выложив все имеющиеся у него улики. Значит, Лео точно не знает. А может узнать? Как? Тогдашняя студенческая братия, в основном, старшекурсники сейчас, могут ли они вспомнить, с кем в своё время ходила Дороти? Могут. Но Рождество! Каникулы. Они все разъехались по стране. Только четыре дня до свадьбы. Лео ни за что не уговорить Мэрион отложить её на потом.
Всё, что ему остаётся делать, это не паниковать, держать пальцы скрещёнными. Вторник, среда, четверг, пятница — суббота. Если дело запахнет керосином, стоять на том, что искал для себя богатую невесту; а большего Лео доказать не удастся. Ему не доказать, что Дороти не совершала самоубийства. Миссисипи, ему не вычерпать, ради револьвера, на который, наверно, уже нанесло футов двадцать ила.
А если всё будет хорошо, свадьба пройдёт согласно плану. И что сможет сделать Лео, даже если ребята из Стоддарда что-нибудь вспомнят? Устроить развод? Отмену бракосочетания? Ни на то, ни на другое не отыщется достаточно веских оснований; даже если Мэрион и поддастся на уговоры, что вообще-то — вряд ли. Что тогда? Может, Лео предложит ему отступную…
И вот дилемма. Сколько Лео способен отвалить на избавление дочери от отъявленного проходимца? Думается, немало.
Но не столько же, сколько в один прекрасный день попадёт в руки Мэрион.
На что же рассчитывать — сегодняшнюю синицу или журавля потом?
Добравшись до своих меблирашек, он позвонил матери.
— Надеюсь, я тебя не разбудил. Я шел пешком от Мэрион.
— Все нормально, родной. О, Бад, она чудесная девушка! Чудесная! Такая славная — я так рада за тебя!
— Спасибо, мама.
— И мистер Кингшип, такой замечательный человек! Ты обратил внимание на его руки?
— А что с ними такое?
— Такие чистые! — Он рассмеялся. — Бад, — она понизила голос, — должно быть, они богаты, очень богаты…
— Думаю, да, мама.
— Их квартира — как в кино! Боже правый…
Он рассказал ей про квартиру на Саттон-Террас.
— Наберись терпения и увидишь сама, мама! — И про поездку на медеплавильный завод: — Он возьмёт меня туда в четверг. Он хочет, чтобы я познакомился со структурой в целом.
Завершая разговор, она спросила:
— Бад, а как насчёт той идеи?
— Какой идеи?
— Той, из-за которой ты перестал учиться.
— А, этой, — пробормотал он. — Ничего не выгорело.
— О-о. — Она была разочарована.
— Знаешь, такой крем для бритья? — сказал он. — Нажимаешь на кнопку, и он выскакивает из баллончика, как взбитые сливки?
— Ну?
— Так вот, это и была идея. Только меня опередили.
— О-о, — сочувствующе протянула она. — Какая досада… Ты разговаривал с кем-нибудь об этом, нет?
— Нет. Меня просто опередили.
— Ну что ж, — вздохнула она, — бывает. Хотя, конечно, и обидно. Такая идея…
Закончив разговор, он прошёл к себе в комнату и растянулся на кровати, чувствуя себя превосходно. К чёрту Лео с его подозрениями! Всё развивается отлично.
Боже, только одно волновало его сейчас — чтобы она не оказалась бесприданницей.
Поезд, оставив позади Стемфорд, Бриджпорт, Нью-Хейвен и Нью-Лондон, продолжал со скрипом продвигаться на восток, вдоль южной границы Коннектикута; слева от железнодорожного полотна тянулась заснеженная равнина, справа — бесконечная водная гладь; скучное зрелище для узников чрева этой стальной, разбитой на сегменты вагонов змеи. Проходы, тамбуры — из-за Рождественского наплыва пассажиров негде было и яблоку упасть.
В одном из тамбуров, уставившись в грязное стекло окна, Гордон Гант убивал время подсчётом объявлений, предлагающих пирог с треской. Весёленький способ, размышлял он, вот так вот отпраздновать Рождество.
Вскоре после шести часов поезд прибыл в Провиденс.
