Ознакомительная версия.
Людей в этот раз почти и не было. Был сильный прибой, волна поднимала песок, и купаться в такую погоду местные избегали.
Ну, а мне-то выбирать не приходилось! Тем более, что небо было ясным, так что пекло, как и все предыдущие дни – вовсю.
Поэтому я разделся, быстренько обкупнулся, и вышел на берег. Постоял, обсох, и пошел на остановку мотовоза.
Знаете, вот сейчас я вспоминаю – почему-то ведь и не интересовало меня никогда ничего здесь, кроме моря. Я имею в виду, что если бы меня попросили тогда нарисовать примерный план поселка Рыбсовхоза – ну, где находится поссовет, в конце концов – магазины, школа и больница, так ведь я бы не смог!
Могу представить себе остановку, столовую, линия домов, подступающих к морю на высоком обрыве песчаного откоса, и все!
Я теперь вот думаю – почему? Кроме моря, меня там ничего не интересовало! Да и в Яламе самой – тоже. Ну, где клуб – знал, каждый вечер ходили в кино. Парк, рынок, магазины. И все. Я даже не знаю, как выглядит горсовет и где он находится!
И у меня ощущение, что такой вот утилитарный подход – результат своеобразного предвидения – все равно ничего из этого я никогда в перспективе не увижу, мне оно – просто не может пригодиться. Ни в коем случае!
Ну, понятно, коли еще несовершеннолетним я уеду и никогда больше туда не вернусь…
Но я отвлекся.
Так вот, вышел я на остановку, а мотовоз с полчаса как ушел. И, поскольку день был будним, на остановке не было ни души.
Я отошел в тень высокой акации и приготовился ждать.
И внезапно появилась о н а.
Я пытаюсь теперь вспомнить, откуда и как она появилась на площадке – и не могу. Наверное, я просто отвлекся – засмотрелся на что-то, и она неслышно вышла на остановку.
По одной из тропинок, которые вели среди густо растущего кустарника и высоких акаций с разных сторон из поселка на укрытую в густой зелени остановку.
А вот Милу саму – я помню хорошо.
На ней было красное, в мелкий цветочек легкое платьице то ли из ситца, то ли из какой-то подобной ему ткани. На ногах легкие босоножки, по-моему – белые… Или тоже красные.
Ну, что еще я запомнил?
Да ведь особенно нечего и вспоминать-то… Она тихонько прохаживалась по кромке утоптанного песка вдоль рельсов, изредка ковыряла носком босоножки песок и поглядывала на меня.
А я, как дурак, стоял и, в свою очередь, смотрел на нее.
Нет, ну а чего я мог сделать? Вы поймите, семидесятые годы – конечно, не шестидесятые, но вовсе и не восьмидесятые! Да, в восьмидесятых с приходом Горбачева наши моральные устои стали истаивать на глазах. Ведь это сознательно делалось – сначала был изъеден нравственный стержень, а когда в сознании людей все смешалось – то, что считалось хорошим, с тем, что считалось плохим – тогда легко было произвести переворот… Силами столичных интеллигентов и сочувствующих им…
Стоп! Вот только не надо о патриотах! Которые ложились под танки! Буквально на днях в каком-то очередном фильме «о плохих коммунистах» демонстрировались кадры любительской съемки о том, как ложились под танки в августе 1991 года молодые люди, чтобы остановить наступление на Москву. Ага, ложились, а как только очень медленно двигающийся танк приближался – ловко так выкатывались из-под гусениц…
Да все, что делалось тогда и говорится через средства масса-медия сейчас о тех событиях – густо-прегусто замешано на лжи!
Ну хорошо, коммунисты – врали! Пусть так!
Но зачем в борьбе со всем коммунистическим не менее вдохновенно лгать сейчас? Что, «клин клином вышибают»?
Так ведь это – клинья!
Вот вам пример. Коли заговорили мы о разрушенных тогдашних нравственных устоях.
Я собственными ушами слышал в одной из передач признание Владимира Познера, который сказал, что фактически на вопрос американского зрителя в популярнейшей тогда телепередаче «Телемост между Америкой и СССР» (который, кстати, он же и вел вместе со Стивом Донахью): «Как у вас обстоит дело с сексом?» наша женщина ответила не «У нас секса вообще нет», как услышал весь Советский Союз, и что вызвало всеобщий хохот и повсеместные реплики в этот момент по всей нашей стране в среде зрителей, вроде: «Какие же мы идиоты!» и «Нет, ну из нас дураков сделали!»
Так вот, фактически та женщина в студии совершенно верно и честно ответила на вопрос. Она сказала следующее: «У нас секса вообще нет в кино и на телевидении». То есть – н а э к р а н а х.
Да нет, именно Познер признался в одной из нынешних своих несколько лет назад, я сам слышал! А он ведь и вел с советской стороны этот телемост. Эти два слова сознательно были вырезаны.
Вот так нам и внушили то, что хотели внушить.
Но я совсем уж отвлекся. Знаете, я ненавижу ложь в любых формах и из любых уст. А также – необязательность. А сам… Я ведь из-за этого всего сейчас вот и морщусь здесь на полке…
Ну, да это вы сами сейчас поймете. Что именно я имею в виду.
Итак, я стою столбом, Мила-японка ходит рядышком (да даже не ходит – вышагивает так, очень не спеша!) по кромке песка вдоль рельса узкоколейки, поглядывает на меня. И оба мы, как два дурака, понимаем, что н у ж н о же что-то делать: подойти кому-то первому, сказать что-то…
Нет, это теперь я понимаю – девочка, которая была несомненным авторитетом для молодежи крупного поселка, девчонка, лет в 17—18 имеющая спортивную степень «Мастера спорта СССР», говоря современным языком, «в вопросах взаимоотношения полов» была столь же неопытной и чистой, как и я сам.
Да-да-да! Сам я в отношениях с девочками был тогда совершеннейшим болваном. Вот у меня был друг, он с четырнадцати лет уже вовсю спал с девчонками. Причем как-то у него получалось это проделывать летом, то есть тогда, когда я уезжал на Кавказ.
А вот разгребать последствия приходилось мне.
Начинался учебный год, и примерно в начале сентября он прибегал ко мне о очередным письмом от своей летней пассии (а гулял он почему-то с приезжими), в котором ему сообщалось, что, возможно, он станет папой.
И я садился и сочинял ответ. Ну, не помню, что я писал от его имени – что-то о том, что он слишком молод, школьник, материально семью обеспечивать не сможет, и тому подобное…
И знаете, папой он так и не стал! То есть письма мои срабатывали!
Да, так вот, он не раз мне, конечно же, рассказывал, как знакомился, как целовал первый раз очередную свою любовь, ну, и так далее – весь процесс обольщения до конца!
Да и сам я знакомился уже не раз с девчонками – гулял с ними, за ручку держал. А вот ведь даже не целовался ни разу.
Да, такое было тогда время. И такими были мы…
Так что, скорее всего Мила тоже была такой же – чистой, неопытной, интуитивно чувствующей, что вот он, тот, кто так нравится, так хочется обнять его – и он уезжает!
Но как бы то ни было, она была пусть волевой, пусть натура у нее была сильной, но она же – женщина! И это – Кавказ! Она никогда не подошла бы первой.
Да нет, эти все рефлексии результат моих нынешних раздумий. А тогда… Наверное, тогда я сделал глупость.
Мотовоз пришел чуть позже расписания, на платформу сели несколько человек. И мне нужно было садиться…
Я посмотрел на Милу – она стояла, смотрела на меня, безвольно опустив руки.
И я решился. Я подошел к ней и очень осторожно обнял ее за плечи и прижал к себе.
Знаете, я помню как сейчас – она была, как натянутая струна.
На несколько мгновений мы застыли. Я запомнил горьковатый запах ее волос, твердые маленькие груди, которые я чувствовал кожей тела. Ее маленькое ушко оказалась возле моих губ.
Не нужно мне было говорить того, что я прошептал в это ушко. Я легонько коснулся его губами:
– Я приеду! Ты жди…
Вот и все! Всего лишь эти четыре слова… Дурацкие четыре слова!
Для меня они не значили ничего. Ну, не знаю, что меня заставило сказать это!
А что потом? Да ничего не было потом! Я легким движением прикоснулся губами к ее губам, и побежал к тронувшемуся мотовозу. Вскочил на ступеньку. Это не было поцелуем в том смысле, в котором мы понимаем обычно это слово. Именно, что просто прикоснулись мы друг к другу – и все!
Мила смотрела мне вслед. Я поднял руку – нет, не помахал – только пошевелил пальцами…
И уехал. Чтобы больше никогда не приехать сюда вновь.
А она – осталась. И принялась ждать.
Нет-нет, именно п р и н я л а с ь ждать. Это ведь – девочка необычная, чрезвычайно сильная и целеустремленная, умеюшая ставить цели и добиваться их достижения.
Если бы я понял это тогда… Ну, теперь что говорить!
А тогда я на следующий день уехал. Чтобы, вернувшись в Барнаул, жить себе поживать, ни о чем не думая.
Я закончил школу, потом поступил в институт. Какое-то время я переписывался с ребятами. И забыл постепенно и о Миле-японке, и о своем обещании.
Ознакомительная версия.
