Ознакомительная версия.
Дети, к вашему сведению, все на свете, И ЭТО ТОЖЕ, можно объяснить законами физики. Или природы. Или человеческой натуры. Наверное, последнее объяснит все лучше, доходчивее.
Вам пока неясно, о чем идет речь? Вот ты, мальчик, сидящий на задней парте, – да, да, ты. Тебя я что-то не знаю, не видел раньше в своем классе. Ты новенький? А это кто рядом с тобой – сестренка? Но она же совсем малышка, лет пяти всего. Какая она кудрявая, какие смешные у нее ботики на ногах, старомодные ботики. А у тебя что? Губная гармошка? Немецкая, трофейная, такие сейчас в наши дни можно отыскать лишь в музее или на барахолке, а может, в реквизите киностудии. Говоришь, можно найти в старых ящиках в подвале закрытого на ремонт театра? Мы туда потом спустимся, после уроков, и ты нам все, все покажешь сам. Как тебя зовут, мальчик?
Фура останавливается на темной дороге. Двое выходят, один расплачивается. Фура трогается с места. Красные огоньки… багровые угли… зола… тьма…
«Зачем мы здесь? Тут темно!»
Дети, полная тишина, или я буду вынужден пожаловаться вашему классному руководителю. Или завучу. Пожаловаться сам себе – на вас.
Перелив губной гармошки…
Тьма…
Что там тикает во тьме, точно часовой механизм? Будильник? Неужели это будильник может создавать в ночи такой адский шум?!
«Адский» – это ведь что-то связанное с адом, в который физика не верит? С адом, в который все мы и никто из нас никогда не попадет?
Тик-так – губная гармошка в ночи…
Кирилл Кириллович Уткин открыл глаза. В комнате, его комнате, где он – на своем диване вместе со своей будущей половиной, не так уж и темно. Свет фонарей улицы Ворошилова льется сквозь тюлевую штору в окно. Будильник тикает. Самый обыкновенный дешевенький, китайский, тот, что по карману скромному учителю. И зеркало на стене.
Зеркало, перевезенное еще с их старой коммунальной квартиры, зеркало, по словам матери, купленное ею на рынке давным-давно, после войны, как раз в тот год, когда здесь, на улице Ворошилова, в доме, который потом сгорел, убили какого-то заезжего циркача-фокусника и его жену. Зеркало толкнул за червонец на рынке кто-то из милицейских. Вещь явно где-то им уворованная на пропой души. Где, откуда?
Зеркало прослужило их семье верой и правдой много десятков лет. Так много, что уже и не сосчитать. Его мать смотрелась в него еще молодой, еще незамужней, еще не подозревавшей о том, что у нее будет сын, будет внук, который потом…
«ЗАЧЕМ МЫ ЗДЕСЬ? ТУТ ТЕМНО, Я БОЮСЬ!»
Уткин приподнялся на локте. Зеркало… Свет фонарей улицы Ворошилова отражается в нем и пропадет, поглощенный точно черной дырой. А затем вновь возникает – уже там, в глубине, в зазеркалье. Из тьмы выплывает полуразрушенная лестница, спуск куда-то вниз во тьму… Осторожные шаги… спичка чиркает…
Вспыхивает факел – там, в зазеркалье, в кромешной чернильной адской темноте. И все это не что иное, как сон, а может быть, галлюцинация, спровоцированная вином, выпитым на ночь на пару со своей будущей половиной, и натужными занятиями с ней любовью – здесь, на этом диване, на простынях, испачканных пятнами его спермы.
Это сон или галлюцинация…
Тик-так – ход будильника, перелив губной гармошки…
Но отчего же там, в зеркале, все это видно так ясно, так отчетливо?
Спуск вниз, в какое-то помещение, похожее на бункер, – и дорога через лес.
Разрушенная лестница – и корни деревьев, о которые так легко споткнуться.
Свет факела – и свет карманного фонаря. Там он лежит, на шифоньере, этот дохлый фонарик, его надо было выбросить, как и ТУ, ДРУГУЮ ВЕЩЬ, но он пожалел – пригодится еще авось…
В зеркале отразились зеркала, поставленные под углом друг к другу, освещенные пламенем, искажающие видимый мир, превращающий его в одно сплошное зазеркалье.
Три фигуры на фоне зеркал. Там, на темной дороге, их было две. А тут, в помещении, похожем на зазеркальный бункер, их трое: взрослый и двое детей – мальчик и девочка.
КАК ЖЕ ЭТО ВОЗМОЖНО – ТАКОЕ РАЗДВОЕНИЕ? ОНИ – ЭТИ ДВОЕ СИДЯТ В ЕГО КЛАССЕ ЗА ПАРТОЙ, НА ЕГО УРОКЕ ФИЗИКИ, НА ЭТОМ УРОКЕ, КОТОРЫЙ ВСЕ ДЛИТСЯ, ДЛИТСЯ, ДЛИТСЯ ЦЕЛУЮ НОЧЬ – НЕСКОНЧАЕМЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС ВБИВАНИЯ В ГОЛОВУ УЧЕНИКОВ ЗНАНИЙ. И ВОТ УЖЕ ОНИ – ЭТИ ДВОЕ: МАЛЬЧИК И КУДРЯВАЯ ЕГО СЕСТРЕНКА – А МОЖЕТ, ТОЛЬКО ИХ ТЕНИ, ЗДЕСЬ ВО ТЬМЕ?
Они стоят спиной к взрослому, лица которого не видно, не дай бог увидеть в этот момент. Они стоят. Девочка тихонько хнычет. Мальчик хмурится – он не понимает происходящего. Ему объяснили по дороге сюда, что это только фокус, новый трюк, репетиция последней программы, которую лучше пока не показывать никому из коллег по цирку, потому что секреты могут подсмотреть, украсть, а затем использовать в собственном номере. Дело-то в общем обычное, и все цирковые это хорошо знают. А дома, в съемной квартире на улице Ворошилова, не особо-то порепетируешь, не особо-то развернешься. А тут, в этом тихом уединенном месте, им никто, совсем никто не помешает.
«Зачем мы здесь? Тут темно!»
«Ты же сам хотел поучаствовать в номере. Ты ведь хочешь стать знаменитым артистом, Марат?»
«Очень хочу, только…»
«Тише, повернись спиной, смотри в зеркало и ни о чем не беспокойся…»
Дети, помните старую считалку: море волнуется раз, море волнуется два… Так можно считать до тысячи, до миллиона. Это что-то вроде гипноза или тайного заклинания.
Девочка продолжает хныкать. Мальчик расправляет плечи и старательно, как ему велели, устремляет свой взор туда – в зазеркалье. Когда на голову его обрушивается удар тяжелого железа, он ничего не успевает понять. Как жертвенное животное под молотом, он падает. Фонтан крови… Огромная алая клякса пачкает зеркальную поверхность. Девочка истерически кричит. Она пытается вырваться, выскользнуть из этого стеклянного угла, из этой ловушки, из этого зазеркалья. Она визжит так, что если бы не толстые стены бункера, то от этого истошного визга, от этого вопля проснулся бы весь спящий город. Но никто не слышит ее криков.
Сильная мужская рука хватает ее за волосы, сворачивает набок кудрявую головенку. Но девочка еще сопротивляется, ее зубы, как клыки маленького зверька, впиваются в мужское запястье. Она уже не визжит, лишь хрипит и стонет. Пальцы смыкаются на ее горле. Взрослый рывком приподнимает ее, душит, лишая сил, воздуха. Тащит полузадохшуюся, описавшуюся назад в стеклянный угол, потому что этого требует ритуал, тащит, прижимает лицом к зеркальной поверхности, буквально расплющивает, распяливает ее на зеркале и с размаха бьет тяжелым ритуальным железом по затылку. Ему нужна ее кровь, горячая юная кровь.
Алый фонтан…
Звон стекла…
Зеркало разбилось.
Он не рассчитал своих сил, ударил слишком яростно, слишком мощно…
Багровое пятно на зеркальных трещинах, упавшие на пол бункера осколки, их хруст под тяжелыми торопливыми шагами. Факел все еще чадит, догорает, звук тупых ударов – точно это мясник разделывает тушу. Тьма…
Тик-так – ход будильника.
Дети, урок окончен.
Звонок…
«ПАПА, ЗАЧЕМ МЫ ЗДЕСЬ? ТУТ ТЕМНО!»
– Кирюша, тебе пора вставать? – Анжела по прозвищу Аптекарша спросила это сонно и нежно, проворковала как горлица. Придвинулась, намереваясь прижаться поплотнее. И не обнаружила его рядом с собой на их брачной постели. Приподнялась, удивленная.
За окном уже начало светать. Ее будущий супруг Кирилл Уткин – в одних трусах скорчился на полу возле дивана. Уткнувшись лицом в матрас, он закрывал голову руками.
Где-то далеко, как эхо, как тень эха – наяву или во сне, перелилась из пустого в порожнее сладчайшая ангельская мелодия – то ли валдайский колокольчик, то ли небесная гармоника.
Послышался скрип тормозов. Кто-то приехал на улицу Ворошилова в такую рань.
Фотографий в альбоме было около двух десятков. Катя испытала острое разочарование. Снимки были действительно старыми, довоенными, послевоенными, однако самыми что ни на есть обыкновенными. Услышать столько всего ПРО НИХ, пусть даже бреда, пусть даже лжи, причудливой, как кружева, и в конце концов убедиться, что ОНИ по крайней мере в объективе ничего такого собой не представляют – демонического, инфернального. И клыки у них не растут, и тень они в солнечный полдень отбрасывают, и вообще весьма мило улыбаются на этих кусочках картона, смотрят из своего времени на день сегодняшний снисходительно и безмятежно.
Безмятежность и нищета – вот что поразило Катю больше всего. Мужчины – братья Трущак: жонглер-эксцентрик – низенький и плотный, в мятой кепке, в косоворотке и брюках из белой рогожки, и второй – выше ростом, жилистее, в темном костюме в полоску с подложенными плечами, в мягкой шляпе, с бритым актерским, но, в общем-то, весьма заурядным лицом. И это тот самый маг и чародей Симон Валенти? Вот он уже на арене цирка в окружении рабочих – в полосатой фуфайке, в брюках-галифе. Фотография женщины в цветастом крепдешиновом платье, с пышно взбитым «коком» на голове и забавно накрашенными губами – этакий «бантик». И черная мушка на правой щеке – и это она, ассистентка Валенти Ася Мордашова? Кате при взгляде на это фото вспомнилась Ида. Она копирует стиль сороковых, а тут вот он, этот стиль, без всякого гламура с аляповатой расцветкой тканей, с грубой косметикой… На другой фотографии ассистентка была запечатлена рядом с Валенти в цирковом костюме – что-то восточное: жилетка, шальвары, все какое-то бутафорское, чудное, мешковатое.
Ознакомительная версия.
