Но все равно его не оставляло чувство какого-то смещения. Из-за того, что он находился здесь. И его дезориентация подчеркивалась одним ошеломительным новым фактом: они с Эми начали спать вместе.
Это случилось на вторую ночь их пребывания в Биаррице. Они решили, что с них довольно сидеть в крошечных смежных комнатках их номера в отеле. И потому тихонько отправились к Скале девственницы, самой высокой точке на здешнем мысу, откуда открывался прекрасный вид. И когда они стояли там, робко глядя на фонари, и звезды, и луну над заливом, и на туристов, поглощающих омаров в ресторанчиках внизу, — Эми вдруг разрыдалась.
Ее слезы были совершенно понятны. Она не могла справиться с истерикой не менее получаса. Не зная, что делать, Дэвид проводил ее в свою комнату, и Эми, содрогаясь с головы до ног, зашла в его ванную комнату, чтобы принять душ. А он сидел у окна, прислушиваясь к тому, как льется вода по пластиковым занавескам душа. И начал уже беспокоиться — не случилось ли с ней чего?
А потом она вышла, завернувшись в белое гостиничное полотенце, с порозовевшим лицом и влажными волосами, и ее тело по-прежнему дрожало. Голубые глаза Эми были полны бесконечного горя; она окинула себя взглядом, потом посмотрела на Дэвида, открыто и невероятно печально. И сказала, что чувствует себя грязной, замаранной. Запятнанной.
Дэвид спросил почему. Девушка начала объяснять, потом умолкла; и, наконец, излила душу, и ее слова звучали прерывисто, но отчетливо. Она сказала, что все это потому, что она некогда любила Мигеля. А значит, во всем случившемся виновата она. Во всем. Из-за того, что она его когда-то любила, она отравляет все. Она стала нечистой.
На Эми не было ничего, кроме полотенца. Они находились в нескольких дюймах друг от друга. Дэвид ощущал тонкий запах французского мыла, исходивший от ее розовой кожи. Девушка снова содрогнулась, а потом повернулась к нему и прошептала:
— Мне не следовало любить Мигеля…
То, как она произнесла эти слова, как это прозвучало — необычно, низко, опьяняюще, сочно и уступчиво… И Дэвид ощутил приказ в ее голосе, и понял, что у него нет выбора: он наклонился вперед и коснулся губами ее влажного рта, и слово «Мигель» исчезло в поцелуе, яростном поцелуе, а потом его рука скользнула в ее мокрые светлые волосы, и между поцелуями Эми прошептала: «Очисти меня», и повторила еще раз: «Очисти меня», а потом прошептала: «Возьми меня…»
Это был один из самых прекрасных моментов в жизни Мартинеса — и один из самых запутанных.
Дэвид нервничал и продолжал нервничать, потому что их секс был таким напряженным, таким яростным, таким освежающе необычным… Дэвид никогда ничего подобного не испытывал. Они оба задыхались, покрылись потом, несмотря на то что дверь балкона была распахнута настежь и прохладный ночной воздух омывал их нагие тела. И все это продолжалось снова и снова, страстно и первобытно. Они трахались. Эми оставила на его спине такие глубокие царапины, что когда утром он принимал душ, их основательно пощипывало.
Дэвид время от времени пытался понять, почему их секс оказался таким по-настоящему дикарским… одновременно нежным и звериным. Из-за того, что они оба были невероятно одиноки? Из-за пережитых несчастий? Из-за того, что смерть подкралась к ним так близко? Эми иногда рассказывала кое-что о своей еврейской родне, о смерти отца, о родственниках, погибших во время холокоста… и Дэвид снова отмечал в ней глубоко укоренившееся чувство вины. Вины оставшейся в живых. А может быть, он и сам страдал тем же. Чувствовал себя виноватым в том, что выжил.
Может быть, именно это и рождало в них такую страсть. Они были одиноки — и сумели выжить. Они были подобны умирающим от голода людям, которым за много недель досталась первая крошка еды. Они словно пожирали друг друга, пировали, наслаждаясь друг другом, цеплялись друг за друга, и иногда Эми кусала плечи Дэвида чуть ли не до крови, а он иной раз слишком сильно дергал ее за волосы, а Эми нередко ругалась, когда он переворачивал ее, боролась с ним, потом уступала, потом снова сопротивлялась, и ее слегка загоревшие ноги колотили по простыням. Она кричала в подушку, цеплялась за кровать. Сильнее, просила она, сильнее…
И во всем этом присутствовал призрак Мигеля. Воспоминания о Мигеле, насиловавшем ее в пещере ведьм. Дэвид хотел отбросить все это, но не мог. Мигель постоянно был рядом. Он был рядом даже тогда, когда они занимались сексом. Может быть, даже в особенности в эти моменты он оказывался рядом…
Eusak Presoak! Eusak Herrira! Otsoko.
Но теперь, когда они провели здесь уже пять дней и Дэвид понял, что влюбился в Эми, он пытался понять, что же им делать дальше.
Молодой человек вернулся с балкона в номер. Он услышал, как в замочной скважине поворачивается ключ; вернулась Эми. Он вопросительно посмотрел на нее, когда она вошла. Девушка ходила в интернет-кафе, она бывала там по нескольку раз в день… они вместе решили, что ее свободное знание французского и испанского языков сделает девушку более неприметной. И поэтому она ходила туда чаще, чем он.
По лицу Эми Дэвид без труда понял, что она принесла какие-то новости.
— Пришло письмо?
— Да, — она села на кровать и сбросила с ног сандалии.
Эми была одета в джинсы в обтяжку и серый кашемировый джемпер; осенью в Биаррице было хоть и солнечно, но прохладно. Глядя на ее голые лодыжки, Дэвид подавил всплеск желания; они уже занимались сексом утром, и это было бы уже слишком. Да и вообще все это было слишком. Но это было прекрасно. Дэвид ощущал голод. Ему хотелось съесть огромный завтрак, с бриошами и багетом, со сладким confit de cerise[53]. Ему хотелось видеть Эми обнаженной, касаться ее израненной кожи, кожи волчицы, подстреленной охотниками, истекающей кровью на снегу… Все было слишком.
— Элоиза прислала письмо.
Она легла на кровать. Уставилась в потолок. Голубые глаза, смотревшие вверх, были как голубое небо, раскинувшееся под солнцем.
— Ты был прав. Она в Намибии. Сообщает, что с ней все в порядке. Мы не должны о ней беспокоиться… И пишет, что если мы хотим приехать, она может нам сообщить, куда лучше направиться. Она дала мне… инструкции.
— О чем ты?
— О Намибии. Она не написала в точности, где именно находится, но обещает, что там мы будем в безопасности. Мы должны кое с кем встретиться в отеле, когда туда доберемся. И он уже объяснит нам дальнейшее.
— Так она с тем парнем. С Ангусом Нэрном.
— Как ты и предполагал. Нэрн снабдил ее деньгами. Видимо… — Эми потянулась к Дэвиду, когда он подошел поближе, и взяла его за руку. — Видимо, это Нэрн убедил ее приехать на некоторое время в Африку.
— Вот как?
Эми крепче сжала руку Дэвида. И продолжила:
— Он хотел провести исследования ее крови, ее и ее родных.
— Потому что они каготы.
— Разумеется. Он несколько месяцев убеждал их согласиться, но ее отец и мать отказывались, хотя он предлагал им деньги.
Ее волосы все еще пахли цитрусовым шампунем. Дэвид поцеловал ее в шею. Эми мягко оттолкнула его.
— А потом, после тех убийств, она испугалась. И после, видимо, Ангус Нэрн снова предложил ей безопасное убежище — когда она была с нами в Кампани, и она сбежала, получив от него письмо по электронной почте. Он предложил ей увезти ее на самолете куда-то очень далеко. Туда, где никто не сможет до нее добраться. — Эми пожала плечами. — Могу ли я ее за это винить? Последняя из известных каготов в целом мире… Да еще в репродуктивном возрасте.
— Если не считать Мигеля.
Эми вздрогнула. Дэвид погладил ее по щеке.
— Может, и нам следует туда отправиться? — сказал он. — Пляжи Намибии. Там и вправду может быть безопаснее… Да наверняка там будет лучше!
Он погладил волосы Эми, прижал ладонь к ее щеке; ему искренне хотелось не влюбляться в нее; Мартинес знал, что это слишком опасно. Нырнув в эти глубины, он вполне мог сломать шею, потому что ему до сих пор ничего не было известно о том, что таится в темных водах. Он снова поцеловал Эми, хотя и не желал этого делать; он поцеловал ее, потому что должен был поцеловать.
Но она снова отстранила его.
— И она сказала кое-что еще. Это мне напомнило…
— О чем?
— О том, что говорил тебе Хосе.
— Что ты имеешь в виду?
Лицо Эми напряглось, стало жестким.
— Вот что. Она сказала, что вся эта тайна, все дела Нэрна, вообще все, что с нами случилось, куда более значимо, чем мы можем себе вообразить, вообще грандиознее всего. Это имеет какое-то отношение к холокосту, к нацистам, к евреям… не знаю.
— Она так сказала?
Эми вздохнула.
— Ну, вроде того… — А потом вдруг, совершенно неожиданно улыбнулась. — Значит, мы едем туда. Или мы не едем туда. Иди ко мне…
Она уже потянулась к пуговицам его рубашки.
Но тут их прервал короткий стук в дверь номера.
