Мишель Ловрик - Венецианский эликсир

Охлаждающее выражение

Возьмите курослеп, три пригоршни; огуречник аптечный, шесть пригоршней; корни огуречника, порезанные кружочками, две унции; три пепина; соленый прюнель, две драхмы; белый сахар, полторы унции. Потолочь и вылить на все это отвар лабазника, три пинты; оставить на ночь настаиваться, утром процедить чистый экстракт.

Предназначен для меланхоличных людей, взрослых и с горячим темпераментом, поскольку улучшает дурную кровь, регулирует ее возбуждение, успокаивает ипохондрию, охлаждает перегревшийся мозг, обуздывает возбужденный дух, выводит соли с помощью мочи.

Я поняла слишком поздно, что злоба была такой же неотъемлемой частью его характера, как Большая клоака — частью Рима. Характер помогал ему очищаться — таким образом он избавлялся от всех нездоровых эмоций.

Если он и чувствовал душевную боль, то набрасывался на кого-нибудь, и боль отступала. Неудивительно, что у него была такая гладкая кожа и ослепительная улыбка. Наверняка его морщины и шрамы носили люди, которые любили его. Потому даже тогда, когда я стелилась перед ним, словно подстилка, и лизала его пятки, он все равно ощущал необходимость потоптаться по мне, ругаясь и плюясь, исторгая зловонное дыхание.

И хотя я все еще наслаждалась близостью с ним, поскольку он обладал всеми признаками мужественности, на которые всегда есть спрос, я начала ненавидеть его намного сильнее. За тем первым проявлением злобы последовали другие. В конце концов что бы он ни говорил, меня это задевало. К тому времени его ласки доставляли мне не больше удовольствия, чем барахтанье в грязной луже. Однако, когда он не приходил, меня охватывало отчаяние и казалось, что я никогда не покину монастырь.

Когда он начинал беситься, я просто молча стояла и выслушивала о себе такое, что от заклятого врага вряд ли услышишь. Он оскорблял меня так сильно, что мне приходилось кусать губы, чтобы не расплакаться. Когда он говорил о ненависти ко мне, то упоминал, что я «убога». Я поняла, что он, вероятно, не понимал основного значения этого слова в итальянском языке, хотя и хорошо говорил на нем. По всей видимости, он знал, что женщины иногда так говорят друг о друге, и это должно быть очень оскорбительно.

Бывали моменты, когда он терял над собой контроль и выражал негодование, швыряя в меня ботинки, бутылки и все, что попадалось под руку.

— Только не в лицо! — умоляла я его в такие моменты, потому что я бы не выдержала и умерла бы со стыда в монастыре. Синяки на бедрах и икрах не так страшны, ведь они незаметны для окружающих.

Чего я не могла вытерпеть, так это угроз. Когда он бесновался, вращая дикими глазами и брызжа ядовитой слюной, именно тогда он начинал говорить низким голосом о том, что очень скоро больше не захочет меня. Это было неприятно, потому что подобная перспектива лишала меня надежды на побег. Я всхлипывала, а он расхаживал по комнате и кричал, что видит меня насквозь и что мои уловки на него не действуют, что мне нужно не в монастыре сидеть, а выступать на сцене.

Когда я, хныча, начинала протестовать, он огрызался.

— Почему бы тебе не сочинить музыку для своих истерик? — плотно сжав губы, спрашивал он.

Но я не сомневаюсь, что у нас была любовь. То, что поэты зовут любовью, соткано из потребности и желания, не так ли? Так было и у нас. Мне нужен был он. Он желал меня. Но еще это была такая любовь, что, когда он поднимал руку, я не знала, погладит он меня или ударит наотмашь по лицу.

Он придумал еще один способ унижать меня. Когда я начинала намекать на то, что нам надо пожениться, он всегда холодно отвечал мне:

— Мы об этом не говорим.

Потому он был моим императором, инквизитором, судьей и повелителем. И как любой человек, живущий в ярме, я ощущала горькую обиду на человека, из-за которого я оказалась в подобном положении.

Я гадала: неужели все женщины становятся ему противны, как только их тайна оказывается обычным кокетством, их страхи — мелодрамой, а опасности, преследующие их, превращаются в обычный эгоизм?

Несколько раз он бестактно описывал моих предшественниц, когда его мозг был затуманен выпивкой и заботой о текущих расходах. Сначала, слушая рассказы об этих недостойных женщинах, я чувствовала, что должна быть здесь, ибо моим единственным путем к свободе была его постель. Он определенно считал, что мир ему должен. Неужели эти женщины были такими мегерами? Неужели они действительно совершали эти ужасные поступки? Или просто отвечали на его оскорбления? В мыслях я все больше начинала уважать и жалеть их.

В конце каждой подобной ссоры я извинялась, а он говорил, как ему было нехорошо. Потом я успокаивала его, пока он не засыпал, и тайком возвращалась в монастырь.

С точки зрения любви это была нелепость, но пока он не повел меня под венец, я готова была это терпеть.

Я планировала отомстить ему за все в замужестве. Сколько обидных прозвищ я придумала для него, сколько презрения заготовила для его мерзких ласк! Я собиралась вести наше общее хозяйство спустя рукава и подсыпать слабительные порошки в его стакан. На каждое оскорбление у меня был припасен достойный ответ.

Подобные фантазии смягчали горечь от его насмешек и побоев, пока однажды он не совершил нечто, чего я не ожидала.

Успокаивающая микстура

Взять полпинты хереса; четыре унции крепкой воды с корицей; розовую воду, белую сахарную конфету, всего по две унции; процеженный сок кермеса, одну унцию; две драхмы растения, называемого Laetificans Galeni; золотые листья, четыре штуки; масло мускатного ореха, четыре капли; перемешать.

Помогает мыслительному процессу, полезно для здоровья, снимает опухоли, усиливает природное тепло, бодрит беременных, укрепляет слабый плод, предотвращает выкидыш, придает силы для акта деторождения.

Я была такой дурой, что сразу не догадалась.

Я была наивной глупышкой, потому, когда однажды ночью он за мной не пришел, я очень удивилась и расстроилась. Я уже давно ходила к калитке без сопровождения монахини, потому была очень рада, что никто не видел моего унижения и позора.

Долго стояла я возле калитки, ожидая услышать шаги с другой стороны. Я была одна в темноте, и очень скоро моя уверенность дала трещину. Через полчаса я поняла, что он не придет.

Я пыталась представить, что могло ему помешать: деловая встреча, нападение бандитов, высокая вода в каналах. Но потом перед моим внутренним взором возникла решетчатая калитка другого монастыря, куда он пришел, чтобы выбрать другую монахиню для своих утех. У меня был дурной нрав, к тому же я носила его дитя, потому очень скоро в его глазах должна была превратиться из любовницы в некое подобие матери. Таким образом, место любовницы становилось вакантным. Возможно, он уже нашел мне замену. Возможно, в тот момент он как раз рассматривал кандидатуры.

Поскольку он отпустил меня, мне было все равно, как он развлекался. Я подумала, что ему не нужно было даже жениться на мне. Главное, чтобы он обеспечил мое содержание. Это было самое малое, что он мог сделать, особенно учитывая то, что я носила его ребенка. Он мог себе это позволить. Я мало знала о его делах, кроме того, что он преуспевал и ему часто приходилось иметь дело с аптеками, винными магазинами и лодочниками в Каннареджо.

Стоя возле монастырской стены, я гадала, не хотел ли он наказать меня. Я решила больше не ждать его, пытаясь таким образом сохранить остатки достоинства.

Возвращаясь в келью, я замечала язвительные усмешки на лицах монахинь, встречавшихся мне на пути. Как же быстро они прознали о моем падении! Я бубнила себе под нос:

— Я ошиблась днем. Мне назначено на завтра.

Однако я слышала, как в коридоре возле моей кельи сплетницы оживленно обсуждали что-то. Я услышала свое имя, затем сухой смешок. Я не обзавелась подружками среди монахинь. Никто меня не защищал, даже те девушки, которые были вовлечены в такие же амурные похождения. Мы были всего лишь сообщницами, между нами не возникло теплоты. На следующее утро в трапезной семьдесят пар глаз с триумфом уставились в какую-то точку над моим левым ухом.

Если бы я быстро не вернула расположение любимого, мой статус мог бы ухудшиться. Использовав нашего обычного посыльного, помощника мясника, который каждый день приходил к воротам монастыря за заказами, я послала ему нежное письмо. Я обещала исправиться. Я уверяла его в преданности, в нежной любви. Но все равно, когда я пришла к калитке следующим вечером, он не появился. Наутро помощник мясника сказал, что мой любимый отказывается платить за доставку еще одного письма от меня.

На третий вечер я украдкой вышла из монастыря и направилась к Riva degli Schiavoni. Мой возлюбленный давно уже выделил мне личный ключ. Мы обычно встречались в тени возле церкви. Но у меня не было безопасной гавани, где я могла бы провести необходимое время. Я навряд ли добралась бы до его апартаментов в Риальто. У меня не было денег, чтобы нанять гондолу, мне было противно от мысли о том, что меня могло в ней ожидать. Потому я ходила по улице туда-сюда, останавливаясь, чтобы посмотреть на торговцев уродами и диковинами, которые нахваливали гермафродитов, пигмеев, русалок, найденных на берегу возле Акапулько, и египетских мумий, то есть все то, что так нравилось венецианской публике. Однако я была в слишком дурном расположении духа, чтобы глазеть на них, потому сосредоточила внимание на шарлатанах, продававших панацеи с безвкусно разрисованных подмостков.