…Мне показалось, что взгляд его потеплел, хотя я все равно не решился бы его погладить.
Привели лошадь, которую я арендовал у герра Штраупа на несколько дней. Закрыв Брута в комнате, я повел кобылу в стойло, которое служило фрау Шнайдер сараем, поскольку лошадей она после смерти мужа не держала.
Дверь была заперта на висячий замок, и я привязал лошадь к дереву неподалеку. Тучи рассеялись – выглянуло солнце. От земли шел пар. Мне не хотелось оставлять кобылу под открытым небом, и я решил открыть замок. Повозившись с ним, я достиг результата – щелкнув, он растворил свои металлические челюсти. Но моему плану поставить туда лошадь не суждено было сбыться. У порога она встала на дыбы, и я, как ни старался, так и не смог заставить ее зайти внутрь. Животное отворачивало морду и жалобно ржало. Тогда пришлось ослабить поводья и зайти внутрь самому.
Прямо перед своим лицом я увидел страшную голову с клыками: на меня смотрел секач. Все пространство сарая сверху донизу было завалено чучелами. Совы, глухари, медведь, волки, собаки и даже обыкновенная кошка таращили на меня стеклянные глаза…
Я поспешно закрыл за собой дверь и защелкнул замок. Привязав лошадь к другому дереву так, что ее было видно из окна, я сел дожидаться фрау Шнайдер и Анхен.
Дамы вернулись к вечеру, и привезли из города всякой снеди. Позади их двуколки ехала наемная повозка с парой вороватых крестьян. Они сновали туда-сюда, заполняя подвал вином, сыром, мясом и еще кучей разнообразной провизии. Фрау Шнайдер, расплатившись, отпустила их, однако я заметил, что рубаха одного из молодчиков подозрительно оттопыривается. Догнав его, я извлек у него из-за пазухи сырную голову. Воришка осыпал меня проклятиями, но в глазах женщин я стал героем.
– Герр Алекс! Я не успею сделать сегодня фирменные колбаски, но завтра обязательно! – тепло сказала фрау Шнайдер. – А зачем тут эта лошадь?
– Я одолжил ее на несколько дней у герра Штраупа, фрау Шнайдер. Хочу завтра отправиться в Т* на пару-тройку дней.
– Как так? – всплеснула руками Анхен. – А колбаски?
– Приеду, и попируем! – подмигнул я.
– Но, герр Алекс, Вы помните о своем обещании не делать глупостей? – озабоченно спросила фрау Шнайдер.
– Помню! – не моргнув глазом, соврал я. – Но куда бы мне пристроить эту фрау на ночлег? – Я кивнул в сторону кобылы, и дамы засмеялись.
– Идите за мной, – продолжая смеяться, сказала фрау Шнайдер. – У меня два сарая, дорогой мой. В одном чучела, которые у меня никак не поднимется рука сжечь, а другой вполне подходит для лошади. Я держу там кур.
Действительно, в кустах акации и бузины был спрятан небольшой аккуратный сарайчик, откуда доносилось кудахтанье. Туда лошадь герра Штраупа пошла охотно.
Наконец, мы сели за стол. Я разлил по стаканам ароматное вино. Женщины нарезали сыр, хлеб и копченое мясо. Вечер выдался влажным, но теплым.
Вскоре вино разморило нас, и я попросил хозяйку:
– Расскажите о своем супруге, фрау Шнайдер. Говорят, он был лучшим в этих краях чучельником.
Трактирщица вытерла платочком сухие глаза:
– Генрих был превосходным мастером своего дела – это правда. Но человеком был… откровенно говоря… Я была беременна, на сносях, а чучела были повсюду. Я ненавидела их. На них скапливалась пыль, и я начинала чихать. Чихала по нескольку часов. Я просила Генриха убрать их, но он только смеялся. Поставил у изголовья нашей кровати огромную голову вепря. Представьте: я ложилась и видела налитые кровью глаза зверя, огромные клыки… Подолгу не могла уснуть, стала нервной и злой. И однажды я не выдержала и подговорила служанку. Вдвоем мы сняли ужасную голову со стены и, оттащив подальше в лес, подожгли. Муж был в ярости. Оказалось, что в этой самой голове он, втайне от меня, хранил деньги, полученные им за какое-то грязное дело… Он бил меня и никак не мог остановиться. Его лицо исказилось до неузнаваемости – это был не человек. После этого я родила мертвого ребенка, и… когда это случилось…
Плечи фрау Шнайдер затряслись, по щекам потекли слезы, она взяла стакан и осушила до дна.
– …Я заключила сделку с дьяволом, – глухим голосом произнесла вдова и сжала свой стакан с такой силой, что раздавила его, сильно поранив руку.
Анхен, увидев кровь, вскрикнула и стала суетиться вокруг старухи, тело которой вдруг стало содрогаться от каркающего злобного смеха. Седые волосы растрепались, она стала похожа на Медузу Горгону, изображение которой я видел в Эрмитаже. Больше ни о чем расспрашивать я не решился, и поднялся к себе, захватив немного копченого мяса для собаки.
Войдя в комнату, я зажег свечу и осмотрелся. Брут лежал на полу у кровати, положив морду между лап, и, как мне показалось, был настроен весьма дружески. Я дал ему мяса, и он проглотил его, не жуя.
– Брут, дружище, завтра мы отправляемся на охоту! – сказал я, но погладить его все еще не решался.
Окинув глазами комнату, я нашел, что искал – плетеный короб, куда могла бы поместиться собака.
– Ну, – подмигнул я псу, – давай спать, что ли! – И задув свечу, лег.
Когда я проснулся, было еще темно, но небо на востоке уже начинало светлеть. Стараясь не шуметь, я взял ружье, надел на пояс патронташ и пристегнул к ошейнику пса поводок. Брут не выразил ни малейшего недовольства этим обстоятельством. Прихватив короб, я вышел на улицу. Пробравшись в курятник, вывел кобылу и, открыв короб, приказал собаке сесть в него. Брут попятился назад и тихо зарычал. Положение было глупейшее. Отбросив короб в курятник, я отцепил поводок и вскочил в седло.
– Черт с тобой, проклятая псина! – бросил я через плечо и, вставив ноги в стремена, легонько стукнул лошадь в бока.
Кобыла резво помчалась по утренней росе к городу Т*, через который лежал мой путь.
Каково же было мое удивление, когда я, спешившись у колодца, чтобы попить самому и напоить лошадь, услышал прерывистое собачье дыхание! Пес бежал за мной не менее трех часов! На него было жалко смотреть: язык вывалился и свисал чуть ли не до земли, на боках и груди – налипли семена трав и колючки.
– Молодчина, Брут! – в первый раз за все время нашего знакомства я потрепал его за ухом.
Отдохнув немного, мы отправились дальше. Я на кобыле герра Штраупа и Брут. Однако через две-три версты собака стала отставать. Я перекинул пса через седло, словно тушу, и мы продолжили путь. Лошадь тоже прилично выдохлась, и остаток пути мы уже не мчались во весь опор, а шествовали чинным шагом. Я желал попасть в замок до темноты, ибо помнил, что в С* нет даже масляных ламп.
Мы как раз проезжали виноградники, когда я заметил странную фигуру, закутанную в плащ. Человек шел в направлении замка. Обгонять идущего мне не хотелось, но выбора не было. Поравнявшись с ним, я остановился. Путник заметил меня и, скинув капюшон, поприветствовал кивком головы. Это был монах. Я понял это, увидев тонзуру с пятак на его голове.
Я спешился. Странник произвел на меня самое благоприятное впечатление. У него был высокий, умный лоб и очень ласковые, лучистые глаза, от которых к вискам разбегалось множество морщинок, – было видно, что их обладатель часто улыбается. Монаха в нем выдавало и солидное брюшко, подпоясанное кушаком, за который он прицепил котомку для подаяний. Я вытащил несколько марок и протянул ему.
– Спасибо, брат мой, да сохранит тебя Господь! – монах склонил голову, снова продемонстрировав маленькую лысинку. – А можно полюбопытствовать, что это за замок? – Он махнул широким рукавом в сторону замка.
Не люблю описывать пейзажи и прочие красоты природы, но не могу удержаться: замок С* в лучах заходящего солнца был торжественно прекрасен. В такие моменты я жалею, что не родился поэтом, ибо в самом величии этой красоты, в этих розово-сиреневых отблесках на расплавленном золоте неба и есть та сущность, дающая нам, простым смертным, осознание присутствия Бога. Передать весь восторг от этого осознания сухим языком прозы, увы, невозможно…
Наконец, удалось отлепить взгляд от очертаний замка, и я кивнул монаху:
– Это замок С*. Но, простите мое любопытство, зачем он вам?
Монах с готовностью полез в котомку и достал книгу наподобие амбарной. Проведя пальцем по одной из строк, он сказал:
– Я обошел всю Баварию. Этот замок последний в моем списке. Орден поручил мне сбор пожертвований, и пока мне везде жертвовали, кроме… – он опять посмотрел в свои записи, – кроме Эйхофа. Надеюсь, здешний хозяин окажется щедрее. Как вы думаете?
– Не знаю, – ответив, я отпустил Брута на дорогу и пошел рядом с монахом, держа лошадь под уздцы.
Монаха звали Йоганом, и судя по легкому акценту, он был поляк. В конце концов, мы перешли на русский язык, которым брат Йоган владел не хуже, чем немецким. Мы спорили о разном: об индульгенциях, инквизиции и прочих нелицеприятных вещах. Сумерки уже не страшили меня. Я был откровенно рад, что Господь послал мне попутчика, и хотя было уже достаточно темно, золотые лучи заката, которые я впустил в свою душу, озаряли пространство вокруг и разгоняли тьму, так и норовившую сгуститься над нами.
