Грейтхауз отлично приспособился ходить с тростью, а иногда и без нее неплохо вышагивал, когда чувствовал себя жеребцом, а не клячей, но четыре ножевые раны в спине и последующее пребывание в колодце, где он лишь чудом не утонул, могут довольно сильно состарить человека и открыть ему глаза на горькую истину о его смертности. Да, Грейтхауз был человек действия, тертый калач, он знал все ловушки, поджидающие на опасных путях, но в том, что по лицу Грейтхауза время от времени пробегала какая-то тень, и глубоко посаженные черные глаза казались еще чернее, а морщин вокруг них становилось больше, Мэтью все-таки винил себя. Впрочем, этот ослабленный Хадсон Грейтхауз все равно был силой, с которой надлежит считаться, если кто-то рискнет ее испытать. А решились бы немногие.
У него было красивое лицо с резкими чертами, серо-стальные волосы, перевязанные на затылке черной лентой. Был он на три дюйма выше шести футов, широк в плечах и в груди, да и в выражениях тоже не знал удержу. Он умел завоевать аудиторию, и в свои сорок восемь — столько ему исполнилось восьмого января, — обладал практическим опытом человека, привыкшего выживать. И этот опыт у него был задействован, потому что ни раны, ни трость не заставили его бросить работу в агентстве «Герральд», равно как и ничуть не снизили его привлекательность для жительниц Нью-Йорка. Вкусы у него были самые простые, о чем свидетельствовал серый костюм, белая рубашка и белые чулки над слегка обшарпанными ботинками, которые были горазды, случись что, дать пинка или прищемить хвост. «Мистеру Винсенту надо бы благодарить судьбу, — подумал Мэтью, — что он отделался словесным оскорблением», потому что с тех пор, как Мэтью спас Грейтхаузу жизнь, тот стал ему ближайшим другом и горячим защитником.
Но некоторые шероховатости в их отношениях до сих пор оставались.
— Ты действительно такой дурак? — спросил Грейтхауз.
— Пардон?
— Не строй из себя полного идиота. Я говорю о девушке.
— О девушке, — повторил Мэтью машинально. Он глянул, все ли еще пребывает в центре внимания доктора Джейсона и красавицы Ребекки, но чета Мэллори изменила позицию и теперь вела беседу с румяным сахароторговцем Соломоном Талли — обладателем искусственных челюстей швейцарской работы, на пружинках.
— Да, о девушке, — повторил Грейтхауз с некоторым нажимом. — Ты что, не видишь, что она устроила это специально для тебя?
— Что устроила?
— Это! — Сердитая гримаса Грейтхауза могла испугать кого угодно. — Так, теперь я окончательно убедился в том, что ты слишком много работаешь. Я ведь тебе это уже говорил? Оставь себе время на жизнь.
— Работа — это и есть моя жизнь.
— М-да, — ответил суровый собеседник. — Прямо вижу, как это вырезают на твоем надгробии. Мэтью, ну серьезно! Ты же молод! Ты сам понимаешь, насколько ты молод?
— Как-то не думал об этом.
Ага! Снова Ребекка Мэллори на него смотрит. О чем она думала, Мэтью не знал, но ясно было, что ее мысли связаны с ним. Конечно, из того, что выяснилось после смерти Слотера и Такк, было очевидно, что Мэллори как-то связаны с персонажем, постепенно становящимся черной звездой его личного небосклона. Персонажа звали профессор Фелл. Он являлся императором преступного мира в Европе, в Англии, и в Новом Свете искал место, откуда было бы удобно протянуть хватательные щупальца. Как у его символа, осьминога.
У нас есть общий знакомый, сказала ему Ребекка Мэллори.
Мэтью не сомневался, что Мэллори знакомы с профессором Феллом намного лучше, чем он сам. Он в общем-то знал лишь то, что у этого человека множество коварных планов — некоторые из них Мэтью уже расстроил, — и что в какой-то момент профессор Фелл пометил жизнь молодого решателя проблем «картой крови» — кровавым отпечатком пальца на белой карточке. Это означало, что Мэтью ждет неминуемая гибель. Действует сейчас эта угроза или нет, он не подозревал. Может, неспешно пройтись через зал и спросить супругов Мэллори?
— Ты меня не слушаешь. — Грейтхауз сделал пару шагов и встал между Мэтью и красивой парой, скрывающей свои тайны. Мэтью ничего своему другу не рассказал: не было необходимости втягивать его в эту интригу. Пока что. Тем более нет ее и сейчас, когда великий Грейтхауз стал несколько менее велик и более человечен, убедившись в уязвимости своей плоти. — А если я правильно понимаю, о чем ты думаешь, так перестань об этом думать.
Мэтью посмотрел Грейтхаузу в глаза:
— О чем же?
— Сам знаешь. Что ты все еще несешь бремя, что ты обвиняешь себя и тому подобное. Что было, то было, и оно прошло. Я тебе не раз говорил, что на твоем месте поступил бы так же. Черт побери, — буркнул он с рычащими нотками в голосе, — я бы точно так поступил. А сейчас со мной все в порядке, поэтому забудь все и начинай жить. И не наполовину — полностью. Ты меня слышишь?
Он слышал. Грейтхауз был прав, пора отпустить прошлое в прошлое, потому что иначе оно испортит ему и настоящее, и будущее. Вряд ли он вот так, в одно мгновение, сумеет вернуться к полной жизни, и все-таки сейчас надо было ответить:
— Да.
— Хороший мальчик. В смысле, наш человек. — Грейтхауз подался чуть ближе, и глаза его отразили свет, в них блеснули чертенята веселья.
— Послушай, — сказал он тихо. — Девушка тебе симпатизирует. Ты сам это знаешь. Девушка очень милая и умеет расшевелить мужчину, если ты понимаешь, о чем я. И должен тебе сказать, она в этом смысле скрывает больше, чем показывает.
— В каком смысле?
Мэтью почувствовал, что губы его невольно расползаются в улыбке.
— В смысле любви. — Это было сказано почти шепотом. — Знаешь, есть поговорка: щель у милашки меж зубов — к жаркой схватке будь готов.
— Правда?
— Еще бы. Истинная правда.
— Хадсон, вот ты где!
Из толпы, шурша лимонными юбками, выбралась женщина с выражением приятного удивления на милом лице. Она была высокая и гибкая, а обильный водопад светлых волос, вопреки строгой моде, свободно рассыпался по голым плечам, что само по себе говорило многое и о ее натуре, и о будущем современных женщин. А на горле, во впадинке, имелась мушка в форме сердца. Мэтью подумал, что в далеком и давнем городке Фаунт-Ройяле такую бесстыдную женщину наверняка бросили бы в темницу, заклеймив как ведьму. И вряд ли она бы стала там отмалчиваться.
Женщина подошла к Грейтхаузу и обняла его за плечи, потом посмотрела на Мэтью теплыми манящими карими глазами и сказала:
— Это тот самый молодой человек.
Не вопрос — утверждение.
— Мэтью Корбетт, познакомьтесь с вдовой Донован, — представил ее Грейтхауз.
Она протянула руку без перчатки.
— Эбби Донован, — произнесла она. — На той неделе приехала из Лондона. Хадсон мне очень помог.
— Он из тех, кто помогает, — ответил Мэтью.
Похоже, его рука надолго запомнит на удивление твердое пожатие женщины.
— Да, но еще из тех, кто уходит. Особенно когда говорит, что сбегает за сидром и мигом вернется. Думаю, что «миг» для Хадсона означает несколько иной промежуток времени. Не тот, что для прочих людей.
Все это было произнесено с едва заметным намеком на улыбку. Карие глаза внимательно глядели на человека, о котором шла речь.
— Всегда был не тот, — признал Грейтхауз. — И останется таковым.
— Он и сам не тот, что другие люди, — добавил Мэтью.
— Мне ли не знать, — ответила дама и улыбнулась так, что почти засмеялась.
При этом между передними зубами обнаружилась щель, по сравнению с которой зазор у Берри смотрелся как малая трещинка в земле рядом с каньоном. Мэтью был настолько шокирован собственной мыслью о том, что могло бы эту щель заполнить, что густо покраснел и вынужден был, скрывая это, промокнуть лоб платком.
— Да, здесь действительно тепло, камин рядом, — отметила вдова Донован, которая, подумал Мэтью, наверняка своего незабвенного сожгла между двух простыней в уголья. Но как бы там ни было, сейчас пусть Грейтхауз проявляет отвагу на пожаре, потому что женщина стояла к нему очень близко и жадно смотрела на его лицо, и Мэтью удивился, как жарко может пройти неделя для одних и при этом сохранить ледяные синие глаза у других.
— Извини нас, — сказал, помолчав, Грейтхауз. Переступил с ноги на ногу — наверное, надо было переставить трость. — Мы сейчас уходим.
— Тогда, конечно, не смею задерживать, — ответил Мэтью.
— Что вы! — возразила женщина, приподнимая светлые брови. — Когда Хадсон решит уйти по-настоящему, остановить его невозможно.
Всего неделя! — подумал Мэтью. А он-то тут еще мрачно раздумывает над инвалидностью великого человека! Может быть, Грейтхауз и лишен возможности танцевать — в вертикальном положении. Но в остальном…
— Доброй ночи, — сказал Грейтхауз, и со своим новым котенком — на самом деле кошкой, потому что ей было явно слегка за тридцать, но сохранилась она для своего возраста просто идеально, — двинулся прочь, и пара шагала настолько синхронно, насколько вообще могут идти два человека не на военном параде. Мэтью в голову немедленно пришла мысль о некоторых видах салюта, и он снова покраснел, но тут женский голос рядом тихо произнес:
