— Господи Иисусе! — воскликнул Гиллиам Винсент.
Он побежал по Нассау-стрит на юг, направляясь к очагу пожара — где-то кварталов за девять отсюда. Парик свалился, обнажив бледный череп с кустиками седых волос, замерших в растерянности, словно ошалелые от огня солдаты на пустынном поле боя. Винсенту при всей его суетности парик был менее дорог, чем любимый «Док-Хауз-Инн», его царство, где он пестовал горделивую манеру и надменный прищур. Поэтому стряпчий припустил так, будто на ногах крылья выросли, крича на ходу:
— Пожар! Пожар! Пожар!
Город быстро подхватил тревожный крик. По прежнему опыту Манхэттен знал, что пламя — враг грозный и разрушительный. Мэтью подумал, что если действительно каким-то образом «взорвали», по выражению Винсента, именно «Док-Хауз-Инн», то от его спящих постояльцев мало что осталось.
Огонь выбрасывал в воздух желтые и оранжевые щупальца. Темные султаны дыма затмили бы лик луны, но луна уже была скрыта тучами.
— Люди, вперед! — крикнул кто-то, призывая хватать ведра и бежать к колодцам, расположившимся неподалеку. Некоторые перед этим вернулись в таверну Салли Алмонд за пальто, шарфами, перчатками, шапками, треуголками. Мэтью снял с крюка свой касторовый плащ, натянул серые перчатки и шерстяную шапку, кинул на Берри быстрый взгляд, говорящий: «по-видимому, танцы придется отложить», и поспешно вышел с прочим народом, — кто-то широко шагал, а кто-то бежал к месту огненной катастрофы.
Из домов вываливались люди — многие во фланелевых халатах, с голыми ногами, невзирая на холод. Качались в руках фонари — зимний слет летних светлячков. Ночная стража беспомощно суетилась, металась туда-сюда, размахивая символами власти — зелеными фонарями, но толку в этих символах было чуть. На углу Брод-стрит и Принс-стрит Мэтью едва не столкнулся со старым Бенедиктом Хэмриком, отставным солдатом с длинной белой бородой, достававшей до отполированной пряжки ремня. Хэмрик расхаживал вокруг, дуя в пронзительный жестяной свисток и адресуя невразумительные указания всем и каждому, кто согласился бы его слушать. Только вот войск у него никаких не было, и командовать он мог лишь в своих фантазиях о Колдстримском гвардейском полку.
При всей своей будничной разболтанности, — неряшестве купцов, лошадином навозе на улицах и рабах на чердаках, — в критические моменты Нью-Йорк делался целеустремленным, словно носорог. Как муравьи разворошенного муравейника вскипают вокруг пробоины и принимают оборону, так же поступают и манхэттенцы. Из домов и сараев споро явились ведра. По Брод-стрит прогремела нагруженная пожарным инвентарем телега. Прямо на месте создавались бригады, вооружались ведрами и растягивались в цепи к колодцам — не прошло и нескольких минут после выкрика Гиллиама Винсента. По цепям пошла вода, все быстрее и быстрее. Потом линия разделялась на две и на три, и несколько ведер разом выплескивались в огонь, который, как оказалось, пожирал вовсе не «Док-Хауз-Инн», а склад на Док-стрит, где сплетались и хранились корабельные снасти.
И огонь был очень горяч. Пламя с белой сердцевиной — ему хватало жару опаливать брови и дышать в лица тех, кто стоял слишком близко. Даже Мэтью, работая с другими взбудораженными муравьями на квартал севернее, чувствовал волны жара, прокатывающиеся над головой пыльными буграми. Работа шла лихорадочная, ведра летали туда-обратно, как только позволяли напряженные мышцы, но очень скоро стало очевидно, что склад обречен, и поливать надо окружающие его строения, чтобы предотвратить худшее. В какой-то момент явился старый Хупер Гиллеспи, орущий о нападении голландцев, но на него никто не обратил внимания, и он умчался прочь, чертыхаясь, строя мрачные рожи и плюясь в сторону гавани.
Рухнула последняя стена склада, вопли и крики стали громче. Роем взлетали искры и медленно опускались на землю, где их затаптывали сапогами. От промокших стен соседних домов валил пар, но их продолжали упорно поливать. Шли часы, и самую южную часть города удалось отстоять, но фабрикант канатов Джоханнис Фииг рыдал над кучей дымящегося пепла.
Наконец утомительная работа завершилась. Владельцы таверн вытаскивали бочки эля и срывали с них крышки — ты не можешь знать, когда тебе понадобится пожарная бригада, и прозорливее слыть добрым гражданином, чем мелочиться в такие моменты насчет оплаты. Мэтью взял деревянную кружку и в компании прочих, вырванных из объятий теплых постелей борцов с огнем, пошел к дымящимся руинам.
Кроме дыма, не осталось почти ничего. Мэтью видел и других, бродящих среди пепла, пинающих ботинками угли и потом еще раздавливающих для верности. Запах едкого дыма, жаркой пыли окутывал легкие ворсистой фланелью. Те, кто оказался ближе прочих в борьбе с огнем, бродили почерневшие как головешки, едва ли не сваренные, и устало кивали, когда какая-нибудь добрая душа вкладывала им в руки кружки эля.
— Вот это и правда веселый момент, да?
Мэтью обернулся посмотреть, кто говорит, хотя и без того уже узнал голос Гарднера Лиллехорна, прозвучавший жужжанием осы, ищущей, куда бы ужалить.
Костлявый главный констебль нынче был совсем не в своем щегольски-идеальном виде, потому что светло-зеленый, цвета остролиста, сюртук, отороченный у воротника и на манжетах алой каймой, был весь измазан пеплом. Манжеты, увы, безнадежно запачкались, а белая рубашка приобрела цвет нечищеных зубов. Треуголка под цвет сюртука потемнела от гари, красное перышко на ней обуглилось до черного огрызка. Полосы пепла лежали на вытянутом бледном лице с узкими черными глазами, вздернутым острым носом, идеально подстриженной черной эспаньолкой и черными же усами. И даже серебряная львиная голова на рукояти эбеновой трости казалась обожженной и грязной. Лиллехорн отвел взгляд от Мэтью и стал осматривать толпу.
— Веселый момент, — повторил он. — Особенно для конкурентов мистера Фиига.
Мэтью почувствовал, что сзади кто-то подходит. Повернув голову, он увидел Берри. Волосы девушки растрепались на дымном ветру, на веснушчатых щеках — пятна сажи. Она была закутана в черное пальто. Когда Мэтью встретился с ней взглядом, она остановилась, вняв невысказанной просьбе не подходить слишком близко.
Почти в ту же секунду Мэтью отметил присутствие противного мелкого патрульного и столь же мелкого склочника Диппена Нэка. Сходство его с каким-нибудь ползучим хищником усиливалось от контраста с главным констеблем, который казался идеальным примером для подражания как в надменности, так и в ослиной тупости. Мэтью считал Нэка с его бочкообразной грудью и красной рожей хулиганом, хамом и трусом, который обращает свою дубинку лишь против тех, кто точно не даст сдачи.
— Что выяснилось? — спросил Лиллехорн у Нэка.
Это означало, что главный констебль недавно посылал своего верного клеврета на задание.
— Многие люди слышали, сэр, — ответил Ник в манере, которая казалась бы раболепной, не будь она столь фальшивой. — Да, сэр, многие! И все сходятся на том, что это пушечный выстрел! — И он, будто натирая до блеска проеденное червем яблоко, добавил: — Сэр!
— Пушечный выстрел? — Любопытство тут же развернуло Мэтью к неожиданной информации, как флюгер к ветру. — Откуда?
— У меня нет таких сведений, спасибо, что спросили.
Лиллехорн сморщил нос и осторожно промокнул его зеленым платком. Сквозь запах дыма пробилось резкое амбре крепкого одеколона.
— Некоторые говорят, что вон оттедова. — Нэк показал палкой на юг. — А потом эта штука взорвалась.
— Взорвалась? — спросил Мэтью. Именно так выразился и Гиллиам Винсент. — Почему вы так говорите?
— А ты сам посмотри, — ответил Нэк. Его рожа всегда была готова перекоситься в злобной гримасе. — Это что, по-твоему, нормальный огонь? Куски по всей улице разлетелись! — Он издевательски усмехнулся — специально для Лиллехорна. — Ты же у нас такой великий мозг.
Мэтью не сводил глаз с Лиллехорна, хотя уже появились цыгане и встали неподалеку, безбожно пиликая на скрипках, а их черноволосые девушки танцевали и выпрашивали монетки.
— Вы говорите, что это было сделано одним выстрелом из пушки?
— Я говорю, что был слышен пушечный выстрел. Корбетт, умерьте свое любопытство. Я уже послал людей проведать в гавани, действительно ли это был сигнал с Устричного острова. Сегодня город не расположен платить за ваши способности. — «Прекратите этот шум!» — заорал он на цыганских скрипачей, но пиликанье не уменьшилось ни на йоту.
Мэтью поглядел на закопченную равнину. Настоящие пушки стояли на стенах и внутри форта Уильяма-Генри, ныне форта Анны, в самой южной точке Нью-Йорка. Возле них круглые сутки дежурили пушкари, наблюдая за морем. Одиночная пушка на Устричном острове использовалась в качестве сигнала раннего оповещения при вторжении голландского флота, хотя коммерция и торговые выгоды сделали Лондон с Амстердамом постоянными компаньонами. Никто всерьез не ожидал вторжения голландской армады, стремящейся отобрать бывшие владения, но… почему же выстрелила пушка?
