— Не имею ни малейшего понятия, — сказал Лиллехорн, и только тут Мэтью осознал, что задал вопрос вслух. — Но я досконально разберусь в этом вопросе без вашей так называемой «профессиональной» помощи, сэр.
Теперь Мэтью увидел еще одну любопытную деталь в этой пьесе, разыгранной вхолодную ночь. За спиной Лиллехорна, с фонарями в руках стояли мужественно красивый доктор Джейсон Мэллори и его прелестная супруга Ребекка — фонари освещали их лица. Они негромко разговаривали и смотрели на руины, но не показалось ли Мэтью, что они оба сейчас глянули в его сторону? Снова поговорили о чем-то и вновь посмотрели на него, а потом отвернулись и пошли прочь?
Взвизгнул свисток — достаточно громко, чтобы прорезать какофонию цыганских скрипок.
Потом еще раз, сильнее, требовательнее. И следующий раз — столь же настойчиво.
— Что за черт?
Взгляд Лиллехорна стал искать источник неприятного звука. Мэтью, Нэк и Берри тоже стали оглядываться. Заинтригованная, подошла группа зевак. Мэтью увидел Мармадьюка Григсби, старого щелкопера и редактора листка «Уховертка». Он стоял за спиной своей внучки, глаза за стеклами очков на лунообразном лице вытаращились от любопытства. Свисток надрывался все пронзительнее.
— Вон там, сэр!
Нэк показал на ту сторону Док-стрит, чуть к востоку от сгоревшего склада.
Рядом с коричневой кирпичной стеной склада, где хранились бочки смолы, якоря, цепи и прочее корабельное имущество, стоял Бенедикт Хэмрик. Усиливающийся ветер трепал его бороду и плащ, а Хэмрик дул в свой свисток, будто посылал в атаку роту гренадеров. И указывал на какую-то надпись на кирпичах.
Мэтью устремился к нему следом за Лиллехорном. Нэк, пыхтя, практически наступал ему на пятки.
— Мэтью! — окликнула его Берри, но он не остановился, хотя ему показалось, будто она предостерегает его не ходить туда — почему-то.
Вокруг Хэмрика выстроилась группа людей, и он резко прекратил свистеть и показал худым искривленным пальцем на два слова, написанные на стене на высоте человеческого роста. От потеков белой краски слова казались похожими на ползущих пауков.
Первое слово было «Мэтью».
Второе — «Корбетт».
Сердце Мэтью забилось с перебоями, а рука Хэмрика переместилась и показала на него.
Лиллехорн взял фонарь у ближайшего горожанина и направил свет прямо Мэтью в лицо. Главный констебль шагнул вперед, еще сильнее сощурившись, будто напряженно рассматривал предмет, который видит впервые.
Мэтью не знал, что делать или что сказать.
— Да, — произнес главный констебль и кивнул сам себе. — Я раскопаю, в чем тут дело. Можете не сомневаться, сэр.
— Я был бы искренне рад услышать объяснение всему этому, — произнес мужчина в сиреневом платье с голубыми кружевами вокруг ворота. В наступившем молчании слегка улыбнулись накрашенные губы. Глаза под тщательно завитым и причесанным париком, подведенные синевой, переводили свой взгляд с одного человека на другого. — Только прошу вас, — сказал мужчина, поднимая руки в белых шелковых перчатках, — говорите не все сразу.
Гарднер Лиллехорн прокашлялся — быть может, немного взрывообразно. В руках он держал треуголку цвета тыквы — такова была сегодня его цветовая гамма.
— Лорд Корнбери! — начал он. — Факты именно таковы, как я изложил.
Мэтью подумал, что он слегка нервничает, но вообще-то всякий, кто смотрел в лицо Эдуарда Хайда, лорда Корнбери, губернатора колонии Нью-Йорк и кузена самой королевы Анны, чувствует, как у него завтрак в кишках ворочается.
— Изложили, — согласился изящно одетый мужчина за письменным столом, — но не обнаружили в них никакого смысла. — Пальцы в белых перчатках переплелись. От вида этой лошадиной физиономии могло бы треснуть любое зеркало. — Этот косноязычный дурень тоже ничего толкового не сообщил. Что это за история с красными фонарями, вторжением голландцев и украденной из лодки рыбой?
Хупер Гиллеспи рассказал все, что знал, перед тем, как зашататься и рухнуть на пол от нервного возбуждения. Его вынесли из кабинета лорда Корнбери на брезентовых носилках. А показания? Мэтью подумал, что им тоже пригодятся носилки, иначе их не вынести. Четвертый из присутствующих сложил губы трубочкой и издал неприличный звук.
— Желаете высказаться, мистер Грейтхауз? — осведомился губернатор.
— Я желаю высказать претензию, — ответил Грейтхауз.
Сегодня он не опирался на трость, она была заброшена на правое плечо. Мэтью заметил темные впадины под смоляными глазами. Он подумал, что нынче ночью Хадсон тоже сражался с огнем, только со своим собственным, когда был разбужен пожаром и криками в коттедже Эбби Донован, и это куда более интимное пламя его здорово опалило. — Как свидетель, дающий показания о репутации Мэтью, я…
— Почему вы здесь, сэр? — перебил сидящий за столом. Мэтью знал, что перебивать этого человека — значит провоцировать его на резкость, пусть даже по отношению к лорду в платье.
— Я здесь, — прозвучал ответ, опасно близкий к фырканью, — потому что в то время, когда я находился в нашем офисе, главный и неподражаемый констебль Нью-Йорка вломился туда и практически арестовал моего партнера. Потащил его сюда «на слушание», как он это назвал. Вот я и пришел — по собственной воле.
— Боюсь, что я не мог бы ему помешать, — сказал Лиллехорн.
— Никто не мог бы мне помешать, — поправил Грейтхауз, мрачно взирая на губернатора в платье. — Я не знаю, что случилось этой ночью, и Мэтью тоже не знает. Да, его имя было написано на стене напротив пожара. Но он не имеет к этому никакого отношения. И не может иметь, потому что танцевал в таверне Салли Алмонд, когда это здание… взорвалось или что там с ним произошло.
— Этой ночью устраивали танцы? — с горестной интонацией вопросил лорд Корнбери у Лиллехорна. — Мы с женой любим танцевать.
— Танцы простонародья, милорд. Уверен, это не те, что вам по вкусу.
Мэтью с трудом подавил страдальческий вздох. Действительно, его сюда привел Лиллехорн, уведя из офиса агентства «Герральд», дом номер семь по Стоун-стрит, с полчаса назад. Чтобы как-то отвлечься от происходящего идиотизма, Мэтью уставился в окно справа, откуда открывался неплохой вид на город вдоль Бродвея. Перед самым рассветом прошел небольшой снег, и сейчас в сероватом свечении утра крыши были белыми. По Бродвею в обе стороны катились, погромыхивая, телеги. Горожане в теплых зимних плащах спешили по своим делам. Шпиль церкви Троицы был очерчен белым, и белые одеяния покрыли надгробные камни на ее кладбище. Сити-Холл на Уолл-стрит щеголял белой глазурью поверх своей желтой кондитерской краски, и Мэтью задумался о том, что сейчас поделывает в своем личном мире чудес на чердаке Эштон Мак-Кеггерс. Стреляет из пистолета по манекенам, чтобы потом измерить диаметр пулевых отверстий?
— Почему же так получается, что там, где оказывается кто-то из вас, сразу происходит какое-нибудь… — Корнбери помолчал, постукивая пальцем по подбородку, словно вызывал нужное слово, — безобразие? Какая-то беда, — быстро добавил он, заметив приближение бури, назревающей на физиономии Грейтхауза, — как будто вы ее притягиваете?
— Наш бизнес, — ответил Грейтхауз, — в том и состоит, чтобы оказываться там, где беда. А ваш, я вижу, — рассиживаться здесь и обвинять Мэтью Корбетта в том, в чем он ни сном ни духом!
— Попрошу вас выбирать выражения, сэр!
Но протест Лиллехорна прозвучал как робкая девичья просьба.
— Я никого не обвиняю, сэр. — Корнбери, когда ему было нужно, умел возвыситься над собеседником. Точно так же сегодня гордо вздымалась его грудь, но Мэтью решил не задерживаться на этом предмете ни глазом, ни мыслью. — Я просто пытаюсь разобраться, почему там было его имя. В частности: кто написал его краской на стене. А также: для какой цели? Вы должны признать, что ситуация весьма странная. Сперва этот… этот Гиллеспи едва не падает замертво, доказывая мне, что видел красный фонарь, призывающий к нападению голландскую армаду, а потом… как же выразился? «Наделал глупостей» этой пушкой, а призрак Устричного острова украл у него треску.
— Трех макрелей и полосатого окуня, — поправил Грейтхауз.
— Не важно, в данном случае это несущественно. Затем сгорает дотла этот склад, и на стене дома напротив — имя вот этого молодого человека. И еще скажу вам, сэр, что сегодня утром в этом кабинете первым побывал Джоханнис Фииг, со своим адвокатом, требуя денежного возмещения. Речь шла о весьма солидной сумме.
— Денежное возмещение? — На грозовое лицо Грейтхауза страшно было смотреть. — От кого? От Мэтью? Фииг со своим цепным адвокатом ни гроша от него не получат, пока я жив!
