Выходит, на счету у Эрика тоже есть смерть. Я-то думал, что я единственный убийца в семье, но старина Эрик меня обскакал — угробил собственную мать, да еще прежде, чем появился на свет. Согласен, убийство непреднамеренное — но иногда поступки красноречивее намерений.
Фабрика сказала что-то насчет огня.
Я все думал, к чему бы это, что бы это значило на самом деле. Очевидное толкование — что Эрик подожжет еще собаку-другую, но я слишком давно имею дело с Фабрикой, чтобы этим удовлетвориться; боюсь, тут все гораздо сложнее.
Я даже отчасти жалел, что Эрик возвращается. У меня были планы устроить в ближайшее время Войну, может даже на следующей неделе; но раз уж Эрик возвращается, то я решил повременить. Давненько у нас не было хорошей Войны; последнюю я устраивал между Обыкновенными Солдатиками и Аэрозолями. По тому сценарию все армии солдатиков масштаба 1/72, укомплектованные танками, пушками, тягачами, вертолетами и кораблями, должны были объединиться, чтобы отразить Вторжение Аэрозолей. Аэрозоли наступали широким фронтом, оставляя за собой выжженную землю, направо и налево плавя солдатиков со всей их техникой, но потом один храбрый солдатик прицепился к Аэрозолю, летевшему на базу, и (после множества приключений) вернулся с донесением, что база Аэрозолей — это кухонная доска, расположенная у берега бухты под каменным выступом. В итоге сводный отряд командос разнес базу вдребезги и пополам, а напоследок взорвал каменный выступ и обрушил его на дымящиеся обломки. Хорошая была Война, со всеми полагающимися атрибутами, да и развязка эффектней, чем обычно (когда я вечером пришел домой, то папа даже поинтересовался, что там у меня за взрывы грохотали целый день), — но это дело давнее.
Во всяком случае, раз уж Эрик направляется к дому, то вряд ли имеет смысл затевать новую Войну только для того, чтобы в разгар боевых действий все бросить и вернуться в реальный мир. Я решил отложить сражение до лучших времен. А пока — помазал драгоценными веществами несколько Столбов, из самых важных. И занялся строительством плотины.
Когда я был младше, то много фантазировал, как спасу наш дом при помощи плотины. Скажем, займется трава на дюнах от непотушенного костра или, может, самолет упадет, и тогда единственное, что спасет порох в подвале от неминуемого взрыва, — это поток воды, которую я отведу в дом по каналу, специально прокопанному от плотины. Когда-то у меня была заветная мечта упросить отца купить экскаватор, чтобы с его помощью выстроить настоящую плотину. Но с тех пор я успел выработать куда более изощренный, если не сказать метафизический, подход к гидротехническому строительству. Теперь я понимаю, что против воды не устоишь; вода в любом случае возьмет верх — не подмывом, так просачиванием, в час по чайной ложке. Единственное, что можно сделать, — это на какое-то время преградить ей путь, отвести в сторону, ненадолго принудить ее к тому, чего она совсем не хочет. Все удовольствие — в утонченности компромисса между тем, куда вода желает течь сама (под влиянием силы тяжести и рельефа местности), и тем, чего хотите от нее вы.
Если подумать, мало какие радости жизни сравнятся со строительством плотины. Дайте мне просторный берег с нормальным откосом, без лишних водорослей, да речку пошире — и я буду без ума от счастья целый день, при любом раскладе.
К тому времени солнце было уже высоко и припекало изрядно, так что я снял куртку и положил рядом с вещмешком и биноклем. Верный Удар рубил и резал, кромсал и отбрасывал грунт, возводя огромную плотину с тройным напорным перекрытием, главная секция которой подпирала воду Северного ручья на восемьдесят шагов, что почти полностью соответствовало проекту. В качестве переливного устройства я использовал привычный отрезок железной трубы, который храню в дюнах рядом с лучшим местом для устройства запруды, но самое главное — это акведук, найденный в свое время среди плавника и выстланный старым мусорным мешком из черного пластика. По акведуку водослив шел над тремя участками отводного канала, прорытого за плотиной. Ниже по течению я выстроил деревню — с домами, дорогами, с мостом через то, что некогда было ручьем, и даже с церквушкой.
Прорвать большую крепкую плотину или устроить водосброс — удовольствие ничуть не меньшее, чем конструировать ее или строить. В роли деревенских жителей у меня, как обычно, выступали ракушки. И, как обычно, когда плотину прорвало, ни одна ракушка не уцелела: все утонули, то есть погибли все.
Я успел жутко проголодаться, мышцы гудели, ладони устали стискивать лопату и рыть песок по-собачьи. Проводив взглядом первый устремившийся к морю мутный поток, я двинулся домой.
— Мне послышалось или ты и впрямь вчера вечером говорил по телефону? — спросил папа.
— Послышалось, — ответил я.
Ленч подходил к концу; я доедал свое рагу, папа — шелушеный рис и салат из морской капусты. На отце было Городское Платье: коричневые башмаки, коричневый твидовый костюм-тройка, а на кухонном столе валялась коричневая кепка. Я справился по часам и увидел, что сегодня четверг. Странно, по четвергам он обычно не выезжает — ни в Портенейль, никуда. Спрашивать у него, куда он собрался, я и не думал, все равно соврет. Раньше, когда я спрашивал, он неизменно отвечал: «На Блядки», — утверждая, что есть такой островок к северу от Инвернесса. Что это значит, я выяснил лишь спустя многие годы, и поэтому неудивительно, что в городе на меня посматривали престранно.
— Сегодня меня не будет, — неразборчиво сообщил он, отправив в рот ложку риса. Я кивнул, и он добавил: — Вернусь поздно.
Может, он собирался в Портенейль — напиться в «Рок-отеле» — или в Инвернесс, куда он часто наведывался по своим загадочным делам (подозреваю, это было как-то связано с Эриком).
— Ладно, — отозвался я.
— Я возьму ключ, так что можешь запираться, когда хочешь. — Он бросил нож и вилку на пустую тарелку, те громко звякнули, и вытер рот коричневой салфеткой из вторсырья. — Только засовы все не задвигай, ладно?
— Ладно.
— На ужин сам что-нибудь сообрази, хорошо?
Я снова кивнул, не отрывая взгляда от тарелки.
— И посуду помой.
Я снова кивнул.
— Не думаю, чтобы Диггс опять приехал. Но если приедет — постарайся особо не маячить.
— Постараюсь, — ответил я и вздохнул.
— Значит, можно не волноваться? — вставая, спросил он.
— Мм… угу, — промычал я, подбирая остатки рагу.
— Ну я пошел.
Я поднял голову как раз в тот момент, когда отец, уже в кепке, напоследок окидывал взглядом кухню, похлопывая себя по карманам. Он снова посмотрел на меня и кивнул.
— Счастливо, — сказал я.
— Ага, — ответил он. — Именно так.
— До скорого.
— Ага.
Он повернулся, но замер и снова окинул взглядом кухню, потом еще раз кивнул и, достав трость из угла за стиральной машиной, пошел к выходу. Хлопнула дверь, и стало тихо. Я с облегчением вздохнул.
Выждав минуту-другую, я поднялся из-за стола, оставив почти пустую тарелку, и проследовал через весь дом в гостиную, откуда была видна тропинка между дюнами, ведущая к мосту. Отец шел слегка ссутулившись; вот он снес тростью головки нескольких полевых цветов, и в его движениях чувствовалась какая-то нервозность.
Я взбежал наверх, выглянул в окошко на черной лестнице, дождался, когда отец скроется за поворотом тропинки перед мостом, одолел еще один пролет, метнулся к двери отцовского кабинета и крутанул ручку. Дверь была как влитая — не подалась ни на миллиметр. Пусть не сегодня, но когда-нибудь он все равно забудет ее запереть.
Доев рагу и помыв посуду, я зашел в свою комнату, глянул, как там поспевает мое пиво, и достал духовое ружье. Проверил, достаточно ли пулек в карманах куртки, и отправился на Кроличьи Угодья, что за мостом, между широкой протокой и городской свалкой.
Духовым ружьем я стараюсь пользоваться поменьше, слишком уж у него точный бой. Рогатка — вещь более Внутренняя, с ней нужно слиться. Если неважно себя чувствуешь, обязательно промажешь, и если чувствуешь, что делаешь что-нибудь не то, — тоже промажешь. А вот с ружьем — если стреляешь не от бедра, — это все Внешнее: навел, выстрелил, и все дела, если, конечно, прицел не сбился или ветер не слишком сильный. Стоит взвести курок, и энергия тут как тут, ждет не дождется, чтобы ты спустил собачку. Рогатка же с тобой до последнего мига; она вторит твоим движениям, дышит с тобой одним дыханием, напряжена в твоих руках, готова забиться, готова запеть, содрогнуться и замереть, оставив тебя в этой драматической позе, с раскинутыми руками, пока ты ждешь завершения параболы, поражения цели, восхитительно глухого стука.
Но когда бьешь кроликов, особенно эту хитрую мелкую сволочь на Угодьях, то грех отказываться от лишней помощи. Один выстрел — и они уже врассыпную по норам. Конечно, ружейный грохот пугает их ничуть не меньше, но при всей своей хирургической бездушности духовушка повышает шансы поразить цель с одного выстрела.
