В итоге он меня все-таки укусил, выгнув шею сильнее, чем это мне представлялось возможным, цапнул за указательный палец на правой руке, аккурат в костяшку.
Это оказалось последней каплей. С диким воплем я что было сил рванул резинку, вытянув на всю длину руки, запрокинув голову и кубарем покатившись назад; при этом я ударился коленом о приклад полузасыпанной песком винтовки.
Лежа в низкорослой траве у подножия холма, я душил кролика черной резинкой — у меня даже костяшки пальцев побелели от натуги. Морда его болталась на уровне моего лица, меня тоже трясло, так что не знаю, чьи это были конвульсии — его или мои. Потом резинка лопнула. Кролик шмякнулся мне в левое запястье, а обрывок резинки стеганул по правому; руки мои раскинуло в стороны, и они больно ударились о землю.
Я лежал на спине, под щекой у меня хрустел песок; я смотрел на кролика, за которым извилистым черным следом тянулась резинка, запутавшаяся в железной рамке рогатки. Кролик был недвижим.
Я поднял глаза к небу и, сжав левую руку в кулак, замолотил ею по земле. Снова перевел взгляд на кролика, затем, встав на колени, склонился над ним и вгляделся повнимательней. Точно, дохлятина. Голова болтается, шея сломана. На левой задней лапе запеклась кровь от моей пульки. Здоровенный кролик, с целого кота размером; в жизни таких огромных не видел. Слишком давно я не наведывался к кроликам, иначе наверняка заметил бы такого зверюгу.
Я пососал ранку на пальце. Моя рогатка, гордость и радость моя, Черная Смерть, сама погибла, и все из-за кого — из-за кролика! Да нет, резинку можно и новую, конечно, найти или попросить старика Камерона порыться в скобяной лавке — но это же совсем не то. Потом, наводя новую рогатку на цель (живую или нет), я каждый раз буду вспоминать этот момент — Конец Черной Смерти.
Я встал, отыскал присыпанное песком ружье, поднялся на вершину холма, огляделся и решил рискнуть — оставлю все как есть. Прижав ружье к груди, я на Критической Скорости припустил к дому, уповая на удачу и адреналин, а то не хотелось бы оступиться и рухнуть на траву, ловя ртом воздух, с открытым переломом бедренной кости. На резких поворотах я балансировал ружьем, но вообще-то земля и трава были сухие, так что еще ничего. Свернув с нахоженной тропинки, я взбежал на дюну и скатился по дальнему склону, где выходит из песка и пересекает ручей ведущий к дому бетонный кожух с электрическими кабелями и водопроводными трубами. Перелетев через шипы ограждения, я приземлился обеими ногами на бетон, с трудом удержав равновесие, и через несколько секунд уже спрыгнул на остров.
Добежав до дома, вернее, до моего сарая, я оставил ружье, проверил содержимое Вещмешка, перекинул лямку наискось через плечо и быстро завязал тесемки пояса. Снова запер сарай и легкой трусцой направился к мосту, восстанавливая дыхание. Миновав калитку посредине моста, я рванул, как спринтер.
На Кроличьих Угодьях все оставалось по-прежнему — задушенный кролик, изувеченная рогатка, взрытый песок. Все так же колыхались на ветру трава и цветы — и никакого оживления в животном мире; даже чайки еще не заметили падаль.
Для начала я достал бомбу, изготовленную из двадцатисантиметрового отрезка железной трубы. Разрезал кролику задний проход. Проверил исправность бомбы, убедился, что белые кристаллики взрывчатой смеси не отсырели, вставил в специально просверленное отверстие пластиковую трубочку-запал, сыпанул немного взрывчатки и заклеил изолентой. Всю конструкцию я засунул внутрь еще не остывшего кролика и худо-бедно усадил его мордой к откосу, к норам. Потом достал из Вещмешка несколько бомбочек поменьше и распихал их по норам, притоптав каблуком мягкую землю, так чтобы наружу торчали только запалы. Наполнил пластиковую бутыль из-под моющего средства, изготовил к стрельбе спиртовую горелку, оставил всю конструкцию на откосе над норами, потом вернулся к первой заблокированной норе и поджег зажигалкой запал. В ноздрях засвербило от вони горящего пластика, в глазах заплясали яркие искры вспыхнувшей горючей смеси, а я метнулся к следующей норе, бросив взгляд на часы. За сорок секунд я поджег запалы всех шести бомбочек.
Я сидел на откосе над норами; пламя горелки Огнемета казалось в солнечном свете почти прозрачным, и через минуту с небольшим ухнул первый взрыв. Я ощутил вибрацию земли и ухмыльнулся. С небольшим интервалом сработали остальные бомбочки; прежде чем сдетонирует основной заряд, у входа в нору вскипал фонтанчик земли, запал выстреливал дымное облачко. Землю разбросало по всем Угодьям, воздух дрожал от взрывов, и я улыбнулся. На самом деле шума было очень мало. Дома, скажем, никто ничего не услышал бы. Почти вся энергия взрыва уходила на выбрасывание земли наружу, на то, чтобы загнать воздух внутрь.
Вылезли первые оглушенные кролики, двое; у них шла носом кровь, не более того, но они спотыкались на каждом шагу, чуть не падали. Я сжал пластиковую бутыль, брызнул струей бензина, а в нескольких сантиметрах перед горлышком держалась спиртовая горелка на дюралевом палатном колышке. Бензин с ревом прорезал воздух, накрыл кроликов огненной пеленой. Те с треском занялись, метнулись было выписывать по Угодьям дымный зигзаг, но надолго их не хватило — рухнули догорать, только лапы рефлекторно подергивались. Ветер доносил бодрое потрескивание пламени. На срезе ствола Огнемета вспыхнул оранжевый язычок, и я поскорей его задул. Появился еще один кролик, поменьше. Я накрыл его струей пламени, но он рванул к речке, за холм, на склоне которого меня атаковал злобный самец. Одним движением я извлек из Вещмешка духовой пистолет и спустил курок, но промахнулся. Кролик исчез за холмом, волоча за собой шлейф дыма.
Я спалил еще трех и решил, что хватит. Напоследок я обдал струей горящего бензина зачинщика всей этой баталии, который сидел на переднем краю Угодий и оцепенело кровоточил, начиненный взрывчаткой. Вокруг зверюги вспух огненный, с черными переливами, шар. Через несколько секунд сработал запал, а еще секунд через десять громыхнул взрыв; чтото черное и дымящееся подлетело в воздух метров на двадцать, если не больше, куски разметало по всем Угодьям. Этот взрыв ничто не заглушало, грохот прокатился над дюнами, как удар бича, даже я невольно вздрогнул, и в ушах зазвенело.
Останки кролика приземлились далеко у меня за спиной. Я нашел их, ориентируясь по запаху паленого. Это была голова с куском хребта и ребрами и примерно с половиной шкуры. Скрипнув зубами, я подобрал останки за горячий кончик хребта и, вернувшись к откосу, закинул на середину Угодий.
Ласково пригревали косые лучи желтого солнца, ветерок разносил зловоние горелого мяса и паленой травы, дымили норы и трупики, серые и черные, сладковато пах вытекающий из оставленного Огнемета бензин, а я стоял и дышал полной грудью.
Остатками бензина я облил погибшую рогатку, добавил к ней пустую пластиковую бутылку от Огнемета, поджег и уселся, скрестив ноги, на песок, к самому костру. Я смотрел на пламя с наветренной стороны до тех пор, пока от рогатки не осталась только обугленная железная рамка, и тогда похоронил ее там, где она и нашла свою гибель, — у подножия холма. Теперь у холма появилось название — Холм Черной Смерти.
Огонь всюду потух — трава была молодая и слишком сочная. Да мне-то что — хоть гори оно все синим пламенем. Я подумал, не подпалить ли кусты дрока, но каждую весну они покрывались такими веселыми цветочками, да и пахли в свежем виде лучше, чем сожженные, — так что не стал. На сегодня ущерба хватит, решил я. Рогатка была отмщена, самец — или то, что он символизировал, возможно его дух — смешан с грязью, получил суровый урок, и чувствовал я себя просто великолепно. Если с винтовкой все в порядке, если песок не забился в прицел или еще куда-нибудь, где трудно вычистить, то, можно сказать, оно того стоило. Покупку новой рогатки мой Оборонный Бюджет выдержит, правда, с арбалетом придется неделю-другую подождать.
Я упаковал Вещмешок, наслаждаясь чувством удовлетворения, и устало побрел домой. На ходу я обдумывал происшедшее, прикидывал, что, зачем и почему и какой можно из всего этого извлечь урок, какие разглядеть знаки.
По пути я наткнулся на кролика, который, как мне казалось, улизнул. Тот лежал у самой воды — почерневший и неестественно скрючившийся, с укором уставив на меня остекленелый взгляд.
Я спихнул его в речку.
Другого моего покойного дядю звали Хармсуорт Стоув, но он не был моим родным дядей, поскольку происходил из семьи матери Эрика. У него была какая-то фирма в Белфасте, и Эрик с трех до восьми лет жил у них. Хармсуорт покончил с собой при помощи электродрели и сверла диаметром четверть дюйма. Он просверлил себе дырку в виске и, обнаружив, что еще жив, хотя боль была довольно сильная, доехал до ближайшей больницы, где вскоре и умер. На самом деле к его смерти я тоже в каком-то смысле причастен, поскольку он взялся за дрель менее чем через год после того, как Стоувы потеряли своего единственного ребенка, Эсмерельду. Они не знали — да, собственно, и никто не знал, — что Эсмерельда одна из моих жертв.
