– Это и есть письмо? – Брайан поднял глаза на мать.
Она кивнула.
– А с чего ты решила, что оно от отца?
– Я узнаю его почерк.
– Почерк? – Брайан пошелестел бумагой. – Но это ведь… Это даже не… – Он покачал головой: – Это просто бессмысленные каракули.
– Это от твоего отца, – твердо повторила женщина.
Он уставился на грязный лист бумаги, в надежде уловить в этом хоть какой-то смысл и связать этот хаос с аккуратным, застегнутым на все пуговицы мужчиной, которого он знал в детстве. На комоде, среди семейных фотографий, стояло фото его гладко выбритого отца в костюме и галстуке – именно так он предпочитал одеваться, – который походил больше на бизнесмена пятидесятых, чем на оператора компьютера восьмидесятых.
Брайан прекрасно помнил тот день, когда видел отца последний раз. Он только что перешел в среднюю школу. Была среда, осень, и Брайан сидел на низкой стене из каменных блоков перед входом в школу. На коленях у него стояла большая коробка с кучей макетов страниц для школьной газеты. Отец опаздывал. Он должен был появиться час назад и отвезти Брайана в типографию, но так и не появился. В те дни мобильных телефонов еще не было, и Брайан не мог с ним связаться.
Поэтому он ждал.
И ждал.
Наконец на парковку въехала «Субару» его отца. Держа коробку в руках, Брайан спрыгнул со стены, схватил свой рюкзак и двинулся к припаркованной машине. Но вместо того, чтобы открыть пассажирскую дверь, его отец неожиданно выключил двигатель и подошел к Брайану, остановившемуся на обочине.
– Давай прогуляемся, – предложил он.
– Па, в типографии ждут эти макеты! Мы и так уже опаздываем! Если мы не поторопимся, то газета не выйдет!
– Не волнуйся. Мы успеем. Я договорюсь в типографии. Пойдем.
И они пошли мимо школьного здания в сторону огромного спортивного зала с куполом. Брайан ждал, что ему прочтут очередную лекцию или опять заведут разговор о сексе, но идущий рядом отец молчал и смотрел на здание школы. Они дошли до спортзала, повернули назад, и отец вдруг сказал:
– Ты молодец, Брайан. Хороший мальчик.
Прежде чем Брайан нашел, что ответить на столь странное заявление, отец обхватил его за плечи. Мальчик не помнил, чтобы такое случалось раньше, и чувствовал себя неловко.
Но самыми странными оказались следующие слова отца:
– Я люблю тебя, Брайан.
Теперь, по прошествии стольких лет, он понимал, что тогда отец с ним прощался, но в тот момент не осознавал, что происходит. Не зная, как реагировать – он находился в том возрасте, когда смущает само наличие родителей, – Брайан непроизвольно отодвинулся, молясь, чтобы такое проявление нежности не увидел никто из его друзей, не говоря уже о врагах. Они молча вернулись к машине, доехали до типографии, где передали макеты страниц, а потом отец довез его до дома Кенни, приятеля Брайана.
А когда он вернулся домой, отца уже не было.
Мать знала, что отец уйдет, и за это Брайан и его сестра злились на нее многие годы. Злились за то, что не посвящала их в семейные проблемы, за то, что не смогли попрощаться с отцом. Но со временем их гнев перешел туда, куда и должен был, – на отца, потому что оба поняли, что мать тоже была жертвой и что семью разрушил именно он – отец.
Брайан смотрел на грязный листок бумаги, пытаясь уловить связь между детскими каракулями и почерком взрослого человека.
– В чем письмо пришло? – спросил он мать. – Ты сохранила конверт?
– Это был чистый конверт. Обратного адреса не было, так что я его не сохранила.
– А что с почтовым штемпелем?
– Ну, я же не идиотка. Я пыталась его рассмотреть, но мне это не удалось. Там были только какие-то смазанные линии – я ничего не поняла. По правде говоря, он выглядел так же дико, как и письмо.
– Но ты уверена, что это от отца?
– Да, это от твоего отца, – кивнула она.
В этом не было никакого смысла. С листком в руке Брайан вышел в гостиную и позвонил сестре. Он повторил все, что сказала ему мать, а потом описал само письмо, не забыв упомянуть об отпечатках, которые вполне могли быть кровавыми. Джиллиан попросила передать трубку матери, после чего началась беседа на повышенных тонах, которая закончилась тем, что мать разрыдалась и швырнула ему телефонную трубку, а затем убежала к себе в спальню.
– Что ты ей сказала? – спросил Брайан у сестры.
– Правду, – ответила Джиллиан, глубоко вздохнув. – Так ты действительно думаешь, что письмо от отца?
– Я вообще не знаю, что это такое, – ответил Брайан, вздохнув. – Я же говорю – это самая странная чертовщина, какую я когда-либо видел. И если это от отца… – Тут он замолчал, так как не представлял, куда заведут его дальнейшие размышления, да и не хотел, чтобы они вообще куда-то привели…
Вскоре они закончили разговор, и Брайан пообещал сестре сделать утром копию письма и выслать ей курьерской почтой.
Он вернулся в столовую и остановился перед комодом, переводя взгляд с замурзанного листка бумаги на улыбающегося на фотографии мужчину в костюме и тщетно пытаясь найти в них что-то общее. В доме стояла тишина. Брайана заинтересовало, не плачет ли его мать до сих пор, и он решил было зайти к ней в спальню, но передумал. Она могла знать больше того, что говорила, и, возможно, если сейчас он оставит ее в покое, потом она будет более откровенной. Вернувшись в гостиную, Брайан сел и опять включил телевизор.
Позже мать спустилась в гостиную, но говорить об отце отказалась наотрез, а когда он попытался слегка надавить на нее, резко оборвала его и велела не совать свой нос в чужие дела.
Но это мое дело, хотел возразить Брайан. Речь идет о моем отце. Однако придется спустить все на тормозах. У него еще есть несколько дней. Так что времени на разговоры хватит.
Письмо он оставил у себя и убрал его в портфель, в котором привез с собой книги и какие-то бумаги.
В ту ночь Брайан спал в своей старой комнате, на своей старой кровати.
И ему снились сны.
В ночном кошмаре он шел по извилистой дороге, вымощенной желтым кирпичом, – совсем как Дороти из сказки «Волшебник страны Оз». Слева от него лежал Лос-Анджелес, справа – Бейкерсфилд, но он не мог попасть ни в один из этих городов, потому что дорога из желтого кирпича накрыта подобием прозрачного колпака, так что двигаться он мог только вперед. Ему казалось, что он идет по ней уже очень долго. Он знал, что в конце его ждет отец. Но когда дорога вышла на плоскую равнину и Брайан увидел ее конец, он остановился. Потому что в конце его ждал не Изумрудный город, а Черная гора, на склонах которой то тут, то там виднелись огромные белые наросты.
Где-то в глубине горы послышалось низкое приглушенное ворчание.
И пронзительный крик его отца.
Арлин настолько устала от перелета, хотя и продремала добрую половину пути от Парижа, что в лимузине по дороге из аэропорта домой отключилась. Джеймсу пришлось осторожно разбудить ее. Когда они подъехали к подъезду, водитель несколько раз повторил ее имя в интерком, прежде чем она сообщила, что проснулась.
Как всегда, Стивена дома не оказалось – он работал даже по субботам, – и Арлин вошла в пустые, безмолвные апартаменты. Может быть, это и к лучшему. Сама мысль о встрече с мужем и о необходимости обсудить с ним детали поездки – а необходимость эта тут же возникнет – заставляла ее вспомнить, как она устала. Джеймс оставил багаж в прихожей, как ему и было сказано, так что Арлин заперла за ним дверь и постояла какое-то время, медленно приходя в себя. Ей надо выпить, пришла она к выводу и, оставив багаж полу в прихожей, пошла к бару и налила себе джина. Через несколько минут позвонил Стивен и пообещал быть к обеду. Она хорошо знала, что его «к обеду» может означать любое время между шестью и девятью вечера. Вдруг у него есть любовница? – лениво подумала Арлин. А ей-то какое дело? – была ее следующая мысль.
Распаковывать чемоданы не хотелось, но пришлось. Если б она послушала Стивена, таких проблем у нее не было бы. За нее это сделал бы слуга или горничная. Но сама мысль о прислуге, которая бы постоянно жила с ними, раздражала Арлин. У большинства ее знакомых такая прислуга была, и все говорили, что у них появилось намного больше времени, чтобы заниматься тем, что им интересно. Но это – ее дом, и мысль о необходимости делить его с чужими людьми выбивала Арлин из колеи.
Закончив разбирать чемоданы, она выпила еще.
День плавно перешел в вечер, а вечер – в ночь. Арлин стояла около восточного окна пентхауса и смотрела на подсвеченные силуэты зданий Нью-Йорка, напоминавшие прямоугольные рождественские ели, и на поток машин на Парк-авеню, которые походили на муравьев с фонариками, двигавшихся между деревьями.
Дальше от Марфы забраться было почти невозможно.
