— Знаешь, как он бушевал, узнав, что я пригласила тебя пожить у нас? Он сказал, что в конторе это могут неправильно понять. Я посоветовала ему заткнуться.
— Если так, мне лучше съехать от вас…
— Ты остаешься, — отрезала Кейт. Ее глаза сверкали. Я был поражен. Она всегда была спокойной и уравновешенной.
Настороженное изумление, очевидно, отразилось на моем лице.
— Не беспокойся, — Кейт улыбнулась. — Джейми вовремя опомнился. До него все-таки дошло, что он сморозил глупость.
Она сделала еще глоток кофе и посмотрела куда-то вдаль, в сторону холмов за оградой сада.
— В последнее время он меняется. На глазах.
Я промолчал. Но Кейт явно хотела выговориться. Она бросила на меня быстрый взгляд, почувствовав мое нежелание развивать тему, но остановиться уже не могла. — Ты ведь помнишь его в университете. Он никогда и ни к чему не относился слишком серьезно. Всегда веселый, добрый, всегда открытый и живой. Да и после университета тоже. Как он поддерживал меня, когда погиб отец…
Отец Кейт разбился на машине. Джейми показал себя идеальным мужем в тот момент. Он, казалось, всегда знал, когда ее нужно чуточку растормошить, а когда оставить в покое.
— Я всегда считал его своим настоящим другом. В конце концов, он помог мне получить работу. Да, закончилось все печально, но ведь ради меня он рисковал своей репутацией.
— Тоже верно, — Кейт грустно усмехнулась, но тут же снова нахмурилась. — А Оливер? Когда он родился, Джейми от него не отходил. А сейчас он его практически не видит.
— Кейт, это не его вина. Я работал в Dekker. Там приходится пахать — и пахать на износ. Джейми проводит там не больше времени, чем остальные сотрудники. Возможно, даже и меньше.
— Но почему, почему он вообще должен там работать? После всего, что эта работа сделала с тобой? После всего, что она делает с ним?
В голосе Кейт звучала боль. Я знал ответ на ее вопрос. Мне как-то довелось играть с Джейми в регби. Дух соревнования был в нем сильнее, чем в ком бы то ни было. И он никогда не сдавался. Если он решил стать миллионером, то ни Кейт, ни я не сможем свернуть его с пути.
— А знаешь, — вдруг сказала она, — ты молодец.
— Ты о чем? О том, что я уволился? У меня просто не было другого выбора.
— Это я и имею в виду.
Теперь она повернулась ко мне и улыбнулась, как раньше, тепло и по-дружески. Солнце играло в ее волосах. Белая майка и длинная хлопчатобумажная юбка приятно облегали ее чудесную, чтоб она ни говорила, фигуру.
Джейми не заслуживал такой женщины.
Пара дней ушла на то, чтобы разобраться с квартирой. Я встречался с агентами по найму, искал водопроводчика, чтобы он починил бойлер, паковал вещи. И наконец нанял фургон, который перевез мой нехитрый скарб, львиную долю которого составляли книги. Риелторы были уверены, что найдут подходящих жильцов за сумму, которая почти покроет выплаты по ипотеке.
Я возобновил работу над диссертацией. Поначалу казалось, что восстанавливать пропавшие главы будет тоскливо и нудно, но все оказалось не так уж страшно. Я хорошо помнил все, что успел написать, и, хотя приходилось то и дело нырять в немногочисленные уцелевшие записки, работа мне даже начала нравиться. К тому же во второй редакции диссертация выглядела гораздо лучше. Но мне недоставало моих бумаг со ссылками на источники, а ссылки были необходимы. Чтобы их восстановить, придется провести несколько дней в библиотеке факультета русистики в Лондоне. Все остальное я спокойно мог делать здесь, в Докенбуше.
Моя комната располагалась под самой крышей дома. У окна пристроился рабочий стол, на котором уже красовался новехонький компьютер, который я купил в расчете на страховые деньги. Здесь открывался великолепный вид, за деревьями расстилались ячменные поля, а еще дальше виднелись пологие, поросшие кустарником холмы. Идиллическая картина. Я работал как одержимый, с восьми до восьми, делая перерыв на ланч с Кейт и Оливером. Я настолько погрузился в мир Пушкина, что почти забыл о своем собственном. Да, в нем еще существовали братья Росс, Dekker, но где-то совсем, совсем далеко.
Единственным напоминанием о прошлой жизни оставался Джейми, который, возвращаясь домой вечером, словно приносил с собой запах конторы. Однако и этот запах довольно скоро выветрился: никто из нас не стремился касаться скользкой темы. Обстановка в доме значительно улучшилась со времени ссоры супругов в день моего прибытия. Мы засиживались допоздна за бутылочкой вина и разговорами. Не жизнь, а сплошные каникулы.
Я позвонил в полицейский участок в Кентиш Таун, чтобы узнать, как продвигается расследование по делу 1521634/Е. Меня не удивило, что полиция не могла похвастаться успехами. Ни одну из украденных вещей обнаружить не удалось. Они допросили Эдуарду, но тот начисто отрицал, что знал что-либо об этом ограблении, а кроме моих подозрений, никаких твердых улик, позволявших связать его с этим делом, не было.
Об Изабель я думал уже не постоянно, а так, иногда. Совесть, конечно, грызла, но я понимал, что так оно и лучше. Ведь мы провели вместе всего несколько дней. Я не раз спрашивал себя: могло ли вообще выйти что-нибудь из наших отношений — и каждый раз убеждал себя: да, могло. Все могло быть просто прекрасно. И тогда я вновь приходил в ярость оттого, что мне не дано узнать, как бы оно было на самом деле.
Я позвонил Луису узнать, нет ли новостей. Он обрадовался моему звонку, рассказал, что помог голландскому банку с хорошими связями в Бразилии связаться с Алвисом, убедив обе стороны обсудить проблемы финансирования проекта favela. Чтобы воскресить проект, понадобится месяца два-три, но Умберту считает что все проблемы разрешимы. Ну-ну, пусть Рикарду попляшет.
— А Изабель?.. — наконец решился спросить я.
Луис надолго замолчал.
— Нет, — с усилием выдавил он. — Ничего.
— Полиция ничего не нашла?
— Нет. Но она жива, поверь мне. Тело не нашли. Если бы ее убили, то нашли бы уже давно. Я знаю, что она жива. Я это чувствую.
— Дай-то бог. — Его уверенность придала мне сил.
Однажды вечером, на второй неделе моего пребывания в Докенбуше, в нашу жизнь вмешался Dekker. Джейми вернулся домой взвинченный до предела, даже стакан вина, который он залпом осушил, не снял напряжения. Похоже, настало время нарушить наше негласное табу.
— Что случилось? — спросила Кейт.
— Да так, на работе неприятности.
— Какие именно?
Джейми искоса взглянул на меня.
— Нику это, наверное, понравилось бы. Судя по всему, у нас начались серьезные проблемы. Рынок всю прошлую неделю катился вниз и, похоже, на этой неделе падение продолжится.
— Но почему? — В последнее время я сознательно избегал читать любые новости, связанные с Латинской Америкой.
— Мексика летит в тартарары. Банки лопаются один за другим, у правительства гигантская проблема с рефинансированием долгов в этом году — в общем, все напуганы до полусмерти.
— А на конторе еще с прошлого месяца висят те два мексиканских миллиарда?
— И это, и еще до черта всего. Мексиканские облигации рухнули на двадцать пунктов, а Рикарду продолжает их покупать. У него такая теория: в девяносто пятом США помогли Мексике своим поручительством — значит, они снова сделают это. Ему вся эта катавасия представляется прекрасной возможностью под шумок скупить облигации по бросовой цене. Дополнительное финансирование он получает от Chalmet, ну ты знаешь, это швейцарский банк, которому принадлежат двадцать девять процентов наших акций. У нас сейчас столько этих мексиканских бумаг, хоть печку топи.
— Сколько?
Джейми поморщился.
— На четыре миллиарда долларов мексиканцев. И еще на два миллиарда прочих аналогичных бумаг.
Я длинно присвистнул.
— Ничего себе! И что же теперь? Рикарду завибрировал?
— Не Рикарду. Конгресс США. Ты что-нибудь слышал о билле Пиннока?
— Нет.
— Это новый законопроект, который потребует одобрения Конгресса для любого пакета иностранной помощи, превышающего некий установленный размер. И проект этот внесен специально для того, чтобы не дать Штатам в очередной раз вытащить Мексику из долговой ямы.
— Но получит ли этот законопроект одобрение? А если президент наложит вето?
— Может, да, а может, и нет. Здесь вообще творится черт знает что: сделки внутри сделок, и никто ничего не знает наверняка. Ситуация вокруг Мексики весьма шаткая. И сразу же некоторые из облигаций Брейди рухнули до тридцати с небольшим долларов.
Ого! Месяц назад они доходили до семидесяти.
— Значит, премии за этот год не будет?
— Все гораздо хуже. В начале года наш капитал составлял полтора миллиарда долларов. При нынешних ценах убытки уже перекрыли эту цифру. Строго говоря, мы просто неплатежеспособны. Банкроты. Конечно, еще не все убытки заявлены и показаны. Никто, кроме нашей группы, об этом не знает, даже лорд Кертон. Есть мизерный шанс, что, если рынок развернется, нам удастся выплыть. Но пока мы зависим от швейцарских денег и творческого подхода к отчетности.
