– Поедешь?
– Как разрешит начальство.
– А сам как полагаешь?
– Полагаю, что после известия об архиве Сосновского меня туда просто вытолкают. И если Иванов действительно Враг, или человек, близкий к Врагу, нас могут ожидать и другие сюрпризы. Сколько там у нас на часах?
– Не рано для звонка? – спросил Игорь Петрович, увидев, что Виктор Николаевич поднимает телефонную трубку.
– Имею строгое предписание звонить в любое время дня и ночи. А ты можешь пока идти отдыхать.
Игорь Петрович улыбнулся:
– На пенсии отдохну. Пойду лучше поработаю.
4 ноября 1999 года, четверг, 9-30 по Киеву, Город.
В цистернах что-то рвануло, разбрасывая в стороны ошметки металла. Потом еще раз. И еще. Взрывной волной вышибло стекла в домах.
Люди, жившие возле завода, вскакивали с постелей, бросались к окнам, некоторые выбегали на улицу. Стояли и смотрели, как со стороны заводских корпусов медленно накатывается облако, подсвеченное изнутри сполохами пожара. Потом раздался крик. Люди почувствовали, наконец, жжение в легких и глазах. Кто-то закашлялся.
Потом закашлялся второй, третий. Упала женщина, захлебываясь рвотой. А потом начался ад. Поняв, что это приближается смерть, люди бросились бежать. Некоторые метнулись в дома, кто для того, чтобы спрятаться, кто за родными. Смерть не гналась за ними.
Смерть вошла в квартиры через выбитые окна и ожидала беглецов там, по пути убив всех, кто был в доме. Смерти не нужно было торопиться. Людей было много, а небольшой ветерок подталкивал клубы ядовитого дыма дальше в глубь жилого массива.
Застигнутый врасплох рейсовый автобус, потеряв управление, врезался в идущий навстречу грузовик и перевернулся. Закричали, падая, пассажиры, их закрутило, сминая и разрывая плоть, ломая тела. Скрежет металла и страшный крик, потом скрежет стих, стал стихать и крик – дым плотно укутал искореженный автобус, и смерть быстро успокоила всех, раненых и тех, кто уцелел…
…Я, кажется, не закричал. Точно, не закричал. Я просто открыл глаза и попытался успокоить свое дыхание и сердце. Спокойно, это только сон. Только сон. Ничего подобного не случилось, не могло случиться. Не могло. Это просто я слишком много думал об этом. Просто я не мог забыть тот список, в котором, в начале каждой строки стояла простенькая аббревиатура СДЯВ – сильнодействующие ядовитые вещества.
Не нужно бросать на город бомбу. Нужно просто привезти с собой грамм сто взрывчатки. Или еще проще, сунуть какому-нибудь козлу, потерявшему ввиду беспробудного пьянства и отсутствия денег всяческий человеческий облик, и этот самый урод все сделает, где нужно откроет, где нужно закроет, а где нужно – подожжет.
Я сел на постель, опустив ноги с дивана. Мы живем на пороховой бочке. На бочке со СДЯВ. И не знаем об этом. Или даже некоторые и знают об этом, но… Жизнь такая. Никто не хочет, или не может… Мы ведь сейчас как крысы на потерпевшем крушение корабле. Кто не успел сбежать перед катастрофой, тот сидит в трюмах и грызет остатки груза. Его пока много, пока не нужно грызть глотки друг другу, но мы ведь только крысы, мы не можем следить за тем, чтобы вода не залила трюмы, чтобы не вспыхнуло вдруг от удара молнии горючее.
Мы суетимся среди остатков и руин, максимум, на что мы способны, это свалить один ящик, чтобы он не мешал нам добраться до содержимого другого. И нам наплевать, что в первом ящике могут быть мины, или крысиный яд. Нам наплевать, что, кажется, на капитанском мостике кто-то еще есть, а тому, на капитанском мостике, наплевать на то, что вся команда разбежалась.
Главное, чтобы все другие именовали его капитаном, и чтобы ему перепадало капитанское жалование, и чтобы он мог продавать понемногу обломки своего корабля на металлолом… А крысы… Крысы пусть сами о себе заботятся.
В дверь комнаты постучали. Сестра.
– Ты уже проснулся?
– Да.
– Завтракать будешь сейчас?
– Да, сейчас иду. Сейчас, – я встал с дивана, убрал постель, включил по дороге компьютер.
Туалет, ванная, кухня – все как обычно. И одновременно… Я просто не вышел еще из сна. Я еще помню, как умирали люди, внезапно застигнутые газовой атакой.
– Как голова? – спросила мама.
– Нормально, – кивнул я самоуверенно.
Голова отреагировала легким покалыванием в правом глазу. Ничего, терпеть можно. До приступа еще далеко. Очень далеко.
– А как твое горло?
– Нормально, – сказал я и удивился. Действительно, горло вело себя вполне прилично, не понять даже, лекарства помогли, или теплое питье, или то, что мой сон вогнал меня в пот лучше малинового варенья.
– Горло не болит, – сказал я. – Не болит.
Зазвонил телефон. Людмила взяла трубку, потом позвала меня.
– Кто, – на ходу спросил я.
– Мужской голос.
Или Игорь Сапожников, или, не дай Бог, Репин, или кто-то из команды. Ни фига. Не нужно умничать, все равно не угадаешь. Потому, что мне звонил Паша Ковальчук.
– Добрый день, – сказал Паша.
– Добрый день, – ответил я.
– Не разбудил?
– Нет, поднял из-за стола.
– Извини. Ты в течение часа никуда не уходишь?
– Вроде бы нет.
– Я зайду к тебе, нужно поболтать.
– А моего мнения ты спросить не хочешь?
– Нет, не хочу.
Есть в наших милиционерах, даже в лучших из них, такая вот прямота, доходящая до наглости. «Не хочу». А если это я не хочу, чтобы ко мне в дом приходил Павел Ковальчук?
– Я могу не открыть дверь.
– А я могу дверь вынести. Нам нужно поговорить. Нам очень нужно поговорить.
– А ты не боишься, что телефон могут прослушивать?
– Не боюсь.
Вот теперь хоть возникла определенность – да, слушают, это не горячечный бред.
– Тебе хватит пятнадцати минут на то, чтобы позавтракать?
– Вполне.
– Тогда я буду через пятнадцать минут.
Они будут через пятнадцать минут. Я потоптался перед телефоном. Через пятнадцать минут. Очень нужно поговорить.
– Кто звонил? – поинтересовалась Люда.
– Так, знакомый, сказал, что зайдет.
– Ну, ладно, тогда допивай чай.
Я допил чай, убрал с глаз долой ксерокопии военных секретов и, от греха подальше, спрятал разрисованную карту Украины.
Ровно через пятнадцать минут в дверь позвонили.
Я открыл.
– Привет, Паша.
– Привет, я не один.
Я посмотрел на того, кто пришел вместе с Пашей:
– Добрый день.
– Здравствуйте, Александр Карлович. Вы, говорят, приболели?
– Кто говорит?
– Слухи, – засмеялся Михаил, – слухи.
– Не нужно верить слухам и сплетням, – буркнул я, – и чужие телефоны прослушивать – тоже не хорошо.
– Мы больше не будем, – пообещал Михаил и, заметив мою сестру и мою маму, вежливо кивнул, – здравствуйте.
– Мы можем пройти? – спросил Паша.
– А ордер у вас есть?
– А он нам и не нужен. Куда проходить?
– Только тапочек я вам дать не смогу.
– Ничего, мы босяком, – засмеялся Михаил.
Что-то у него слишком хорошее настроение. Просто пыжиться, стараясь выглядеть веселым и остроумным. Глаза только у него остались прежние, глаза обиженной собаки. Больные глаза. Как тогда, в девяносто пятом, в лесу.
– Прошу на диван, – я указал на свой диван-кровать, а сам сел на стул возле письменного стола.
Алиска делала мне в свое время замечание. Когда я располагаюсь таким образом, свет из-за окна падает на лица сидящих на диване, а мое как бы оставляет в тени. Некоторых это раздражает. Я очень надеялся, что и этих моих гостей тоже:
– Чем обязан?
– Давно не виделись, – улыбнулся Михаила.
Я промолчал. Если он заговорит о погоде, видах на урожай или еще о чем подобном, я буду молчать. Я вообще предпочел бы просто молчать, чтобы мои гости быстро перестали быть моими гостями.
– Ладно, – понял мое настроение Михаил, – без преамбул. Вас предупреждал Паша?
– О том, что обо мне вспомнили на самом верху?
– Да. О вас действительно вспомнили на самом верху.
– И еще мне посоветовали быть поосторожнее.
– Посоветовали.
– Что дальше?
– Александр, я прошу вас…
– А мне насрать на вашу просьбу, – я с удовольствием выговорил эту фразу, как давно я мечтал сказать что-нибудь подобное Михаилу, или Петрову. – Это вы пришли сюда говорить, поэтому говорите и проваливайте туда, откуда явились.
Паша вздохнул и встал с дивана. Я подозрительно покосился на него, но он просто подошел к стеллажу и стал рассматривать книги.
