— Чуть позже.
Фиглер тихо сидел за столом, куря сигарету. Десять минут спустя в кабинет вошел человек: низенький, толстый, темноволосый мужчина с маленькими круглыми глазками, которые сверкали, точно булавочные головки, торчащие из-под ободка шляпы.
— Привет, Лью, — сказал Фиглер.
— А, Джо! — Человек по имени Лью сел. — Ну?
— О, все идет как по маслу. Завтра Фабиан выбывает из игры. Я дам ему пятьдесят фунтов, и все будет чисто. И тогда мы сможем начать сначала.
— С кем-нибудь из борцов ты уже говорил?
— Пока нет. Но это проще простого.
— Надо полагать. Бедные ребята! Подумать только, так надрываться за ужин и ночлег! Дай им нормальную зарплату, оплати их расходы, и они будут готовы на все… Кстати, я придумал название получше, чем «массажный крем».
— Какое?
— Жидкая мазь для мускулов. Жидкая мазь для мускулов «Зок Бранд». Так-то лучше, верно?
— Неплохо, неплохо.
— В наши нелегкие времена, Джо, нужно давать вещам умные названия. Если назвать аспирин ацетилсалициловой кислотой, его можно будет продать в три раза дороже, хотя факт есть факт — это по-прежнему все тот же аспирин. «Жидкая мазь для мускулов» звучит гораздо более внушительно, нежели просто «растирка». Когда я был в Штатах, мне довелось беседовать с одним комиком. Удивительно, какой эффект может оказать на публику одно-единственное слово. Этот комик испробовал на ней некоторые свои шутки. Была там одна хохмочка — он бросает часы в тазик для умывания и говорит: «Лучше ржавые, чем потерянные». Ни единого смешка. Тогда в следующий раз он говорит: «Лучше ржавые, чем пропавшие», и весь зал просто катался от смеха. Странно, но тем не менее это так.
— Да уж. Вот ты рассказываешь об Америке. А ты когда-нибудь слышал, как Гарри Фабиан пытается говорить как американец?
— Нет. Я слышал, что он толковый парень. Это правда?
— Толковый? И да, и нет. Гарри мог бы многого добиться, не будь он таким лентяем и не пытайся все время пускать пыль в глаза. У него просто какая-то потребность казаться значительней, чем он есть на самом деле. Но в то же время ему не откажешь в определенной напористости, самоуверенности; у него даже есть какие-никакие мозги. Но он слишком любит читать американские журналы и попугайничает прямо как мальчишка.
— Ума не приложу, почему сегодня все так хотят быть похожими на американцев? Наверняка из-за фильмов.
— И к тому же он не может сосредоточиться на одном деле. То он хочет писать песни, а через минуту — купить скаковую лошадь. Еще вчера он с ума сходил по борьбе. Сейчас он уже носится с безумной идеей открыть ночной клуб. А ну его, пусть убирается ко всем чертям. Я ничего не теряю. Ты пойдешь со мной на шоу?
— Можно — почему бы и нет?
— Знаешь Али Ужасного Турка? Фабиан уговорил его вернуться на ринг. Он будет бороться с греком.
— Что? Только не старый Али! Я видел его лет тридцать назад. Он разорвал мышцу на руке одного парня — жжик! — вот так просто взял и разорвал. Что ж, неплохая идея. Али уж, должно быть, около семидесяти. Как же ему удалось сохранить силу и гибкость в его-то годы? Ах да, ведь он питается омолаживающими вафлями «Зок Бранд» и растирается жидкой мазью для мускулов «Зок Бранд». Видишь? Чем больше об этом думаешь, тем лучше это звучит, верно?
— Просто музыка… А ты уже договорился насчет пузырьков?
— Да. У нас будут обычные пузырьки с плотно закрывающимися крышечками.
— Но тогда это обойдется нам в лишний пенни за каждый пузырек.
— Джо, люди любят покупать пузырьки. Товар должен быть хорошо упакован. Никто не покупает товар из-за его достоинств. Человек не станет покупать лекарство, потому что оно ему уже помогло; он покупает его, потому что думает, что оно сможет ему помочь.
— После всей ахинеи, которой я вдоволь наслушался за это время от Фабиана, приятно ради разнообразия поговорить со здравомыслящим человеком.
— На что же тогда живет этот Фабиан?
— На сплошной показухе. Он может отказывать себе в еде, чтобы купить сигару за три шиллинга. Вообще-то он живет за счет женщины. Думает, никто не знает. Все знают. И все-то он бежит куда-то, торопится… Он тратит больше энергии, ничего не делая, чем я, зарабатывая себе на жизнь.
— Ладно, поедем посмотрим твое шоу. Будет здорово снова увидеть старого беднягу Али. Тридцать лет! Ужасно, как летит время!
— А ты думал, оно остановилось?
Лью пробормотал:
— В последний раз, когда я видел Али, я ехал на его поединок на омнибусе… Золотые были времена!
— Уф… Просто ты был тогда моложе. Сегодня жизнь стала лучше, уверяю тебя.
Лью нажал на педаль акселератора своего новенького «Бьюика»:
— Ну не знаю… Тогда вполне можно было прожить на пару фунтов в неделю, и у всех было столько возможностей…
— Сейчас их тоже предостаточно, можешь мне поверить.
— Знаю, но, чтобы чего-то добиться, нужно буквально пройти по трупам.
— Можно подумать, ты раньше не прошел бы. Просто сегодня это тяжелей, потому что ты уже немолод. Конкуренция стала жестче, это да. А чего бы ты хотел? Чтобы деньги сыпались с неба?
— Я хочу скопить достаточно денег, чтобы спокойно уйти на пенсию, — сейчас или никогда.
— А сколько тебе нужно, чтобы уйти на пенсию?
— Двадцать тысяч.
— Я бы ушел и с половиной этой суммы. А чем бы ты занимался на пенсии?
— А Бог его знает. Ничем. А ты?
— И я ничем.
Лью засмеялся:
— Глупо, правда?
— Что?
— Работать как вол всю свою жизнь, чтобы в конце концов ничем не заниматься. Словно безумец, который бьется лбом о стену, а едва перестав, вздыхает с облегчением.
— А что тебе нужно? Небо в алмазах?
— Нет. Но, по-моему, это безумие чистой воды — прийти к тому, с чего начал. Мне надо было жениться, завести детей…
— А зачем?
— Не знаю…
Он остановил машину около «Олимпии» в Марилебон.
Здесь, в одной из раздевалок, Али готовился к поединку. Али был толст, невероятно толст. Когда он разделся, стало видно, какую злую шутку сыграло с ним время: оно обезобразило тело, раздув, как воздушный шар, и оттянув к земле, как переполненный мешок. Его грудь висела, как у старухи. Живот обвис.
Он расчесал усы, выдавил на них немного крема и ловким движением пальцев загнул кончики кверху.
— Кратион попытается ухватиться за них, — сказал Адам, — просто ради того, чтобы посмешить толпу.
— Пусть только попробует!
— Али, почему бы их не сбрить?
Али проворчал, что он скорее отрежет другой мужской атрибут. Он надел необычный пояс шириной в целый фут, сшитый из резины и брезента.
— Затяни его потуже, пожалуйста, — так туго, как только можешь, — попросил он и добавил извиняющимся тоном: — Не хочу, чтобы люди увидели, что я чуточку располнел…
Адам потянул завязки, и мягкий жир на животе Али выдавился из тугого пояса, подобно зубной пасте из тюбика.
— Али, а ты уверен, что это необходимо? Пояс сдавит тебе живот. Если Кратион ударит туда или пнет ногой…
— Пусть только попробует! — Али натянул черное обтягивающее трико, а поверх него — красные шелковые трусы. — А теперь помоги мне надеть кушак. — Он протянул Адаму длинную ленту из потертого красного атласа, вышитую арабскими письменами. — Этот кушак мне подарил Абдулла Хамид…
— Али, ты что, сошел с ума? Зачем так сдавливать себе живот?
— Тьфу! — Али гордо выпрямился и скрестил руки на груди. — Скажи мне, я хорошо смотрюсь?
У Адама на глаза навернулись слезы.
— Великолепно!
— Когда-нибудь я позволю тебе вылепить мою скульптуру.
— Спасибо, Али. Слушай, ради всего святого, будь осторожен.
— Друг мой, ты забываешь, что я выиграл сотни поединков, что меня ни разу не смогли победить!
— Знаю. Но мне страшно не хотелось бы видеть, как тебя изобьют.
Али рассмеялся:
— Профессор Френер сломал мне ребро, так что оно прорвало кожу, но я все равно его победил, а на следующий день я снова вышел на ринг. За всю мою жизнь никто ни разу не слышал, чтобы я вскрикнул! Никто ни разу не видел, чтобы я хлопал ладонью по ковру и просил пощады. Леблон взял мою ногу в захват приемом из джиу-джитсу. «Сдавайся, а не то я сломаю тебе лодыжку!» — сказал он. А я ответил: «Ломай, Леблон, — Али никогда не сдается». И он сломал мне лодыжку, а я встал на одну ногу и уложил его на ковер. Я сказал: «Никто не может сделать больно Али. Но уж кого Али хватает, о том Бог забывает! Таков Али!»
— О, я уверен, что ты победишь. Я на тебя поставил.
— Молодец! А как они оценивают мои шансы?
— Очень высоко.
— Не лги мне. Они думают, что я уже старый. Они смеются надо мной. Ладно, Бог с ними. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. В конце концов, когда они заплачут горькими слезами, я рассмеюсь им в глаза и скажу: «Старый волк еще не растерял своих зубов». Хорошо я смотрюсь?
