Джоди Пиколт - Похищение

«Газета Нью-Гэмпшира» платит мне вовсе не за то, что я хочу — и обязан — сейчас написать. Усевшись за ноутбук, я стираю текст и начинаю с чистого листа.

Помощница Криса Хэмилтона в течение трех дней пытается разыскать людей, живших по соседству с Элизой и Эндрю двадцать восемь лет назад. Вскоре после обеденного перерыва она заходит в мой кабинет.

— Какие новости хотите услышать: плохие или хорошие?

Я выглядываю из-за кипы бумаг.

— А у вас и хорошие есть?

— Если честно, нет. Но я подумала, что вам будет приятно.

— Давайте плохие.

— Элис Янг, — говорит она. — Я нашла ее.

Элис Янг — это девочка, семья которой жила по соседству. Она когда-то даже нянчила Делию.

— И?

— Она переехала в Вену.

— Хорошо, — говорю я. — Отправьте ей повестку.

— Я бы на вашем месте не спешила. Она живет с сестрами Ордена Кровавого Креста.

— Она монахиня?

— Она монахиня, десять лет назад давшая обет молчания, — уточняет ассистентка.

— Господи…

— Вот именно. Тем не менее я нашла вторую соседку, Элизабет Пешман. Она сейчас проживает в каком-то Сансет Эйкрз. Насколько я поняла, это что-то вроде центра для престарелых.

— Вы туда звонили?

— Трубку не сняли.

Адрес — Сан Сити, Аризона. Наверняка недалеко.

— Я сам ее разыщу.

Через два часа я уже в городе, но центров для престарелых там столько, что я вообще не представляю, как найти нужный. Однако продавщица, у которой я покупаю бензин и шоколадку, сразу узнает название.

— Проезжаете два светофора, а там налево. Сразу увидите вывеску.

На первый взгляд «Сансет Эйкрз» — не худшее место для того, чтобы скоротать последние деньки. Свернув с трассы, я попадаю на обсаженную цереусами и усыпанную садами камней аллею. Мне приходится остановиться у будки охраны: пожилые люди, похоже, кого попало к себе не пускают. Внутри ссутулясь сидит мужчина, по возрасту и внешнему виду годящийся в обитатели центра.

— Здравствуйте, — говорю я. — Я ищу Элизабет Пешман. Я пытался дозвониться…

— Связи нет. — Охранник указывает на небольшую парковку. — На машинах туда нельзя. Я вас провожу.

Шагая за ним, я пытаюсь понять, какое учреждение запретит въезд автомобилей к главному зданию. Довольно неудобно, учитывая, что у половины жильцов артрит, а половина — и вовсе инвалиды. Мы поднимаемся на холм, и охранник тычет куда-то пальцем.

— Третий налево.

Впереди простираются бесчисленные акры крестов, звезд и обелисков розового кварца. «Наша дорогая мамочка, — написано на одном надгробии. — Мы никогда тебя не забудем. Твой любящий муж».

Элизабет Пешман мертва. У меня нет ни одного свидетеля, готового подтвердить, что тридцать лет назад Элиза Мэтьюс была алкоголичкой, как уверяет Эндрю.

— Вы, похоже, не из болтливых, — говорю я.

На могиле Элизабет, несмотря на адскую жару, стоят пусть подвядшие, но еще живые цветы.

— К ней часто приходят, — говорит охранник. — Некоторых не проведывает вообще никто, а к ней постоянно ходят бывшие ученики.

— Так она была учительницей?

Разум сразу цепляется за это спасительное слово. Учительница…

— Вы нашли то, что нужно? — спрашивает охранник.

— Похоже на то, — отвечаю я и бегом бросаюсь к машине.

Когда я приезжаю, Эбигейл Нгуйен помешивает макароны. Худощавая, с двумя тугими пучками волос, торчащими, как медвежьи уши, она приветливо улыбается мне.

— Вы, должно быть, мистер Тэлкотт, — говорит она. — Входите, пожалуйста.

Когда детский сад, куда ходила Делия, в середине восьмидесятых закрыли, Эбигейл начала давать уроки в подвале церкви. Номер ее школы был указан третьим в «Желтых страницах», трубку она взяла сама.

Мы садимся на миниатюрные стульчики, на которых выглядим сущими гигантами.

— Миссис Нгуйен, я работаю адвокатом и в данном случае представляю интересы девочки, у которой вы преподавали в конце семидесятых. Ее зовут… Бетани Мэтьюс.

— Та, которую похитили.

Я смущенно ерзаю.

— Ну, это еще предстоит выяснить… Я защищаю интересы ее отца.

— Я следила за этим делом по газетам и сводкам новостей.

Весь Феникс следил.

— Я хотел бы попросить вас, миссис Нгуйен, рассказать мне немного о Бетани.

— Хорошая была девочка. Тихая. Все всегда делала сама, сторонилась коллектива.

— А с ее родителями вы были знакомы?

Учительница на миг отводит глаза.

— Иногда Бетани приходила в садик непричесанная или в грязной одежде… Это нас насторожило. Я, кажется, даже звонила ее матери… Как ее, говорите, зовут?

— Элиза Мэтьюс.

— Да, точно.

— И что Элиза вам сказала?

— Не помню, — отвечает миссис Нгуйен.

— А что-нибудь еще об Элизе Мэтьюс вы помните?

Учительница кивает.

— Пахло от нее, как от винокурни, если вы об этом.

Я чувствую, как кровь у меня в венах начинает течь быстрее.

— Вы не сообщали в органы опеки?

Учительница явно нервничает.

— Никаких следов насилия на ней заметно не было.

— Но вы сказали, что она приходила непричесанная…

— Мистер Тэлкотт, одно дело — когда ребенка не купают ежедневно, и совсем другое — когда мать и отца пора лишать родительских прав. В наши обязанности не входит следить за личной жизнью семьи. Уж поверьте мне: я видела детей, которым родители гасили об пятки сигареты, детей, которые приходили в садик с поломанными костями и рубцами на спинах. Я видела детей, которые после занятий прятались в шкафах, чтобы родители не забрали их домой. Миссис Мэтьюс, возможно, была любительницей выпить, но свою дочь она обожала, и Бетани, очевидно, это знала.

«Очевидно, да не очевидно», — думаю я.

— Спасибо, что уделили мне время, миссис Нгуйен. — Я даю ей свою визитку, на которой карандашом приписан телефон офиса Криса Хэмилтона. — Если вспомните что-нибудь еще, пожалуйста, перезвоните.

Едва я успеваю завести мотор, как в окошко машины стучатся. Миссис Нгуйен стоит, скрестив руки на груди.

— Был один случай, — говорит она, когда я опускаю стекло. — Миссис Мэтьюс опаздывала. Мы звонили домой, звонили и звонили, но никто не брал трубку. Я отвела Бетани в группу продленного дня, а потом сама повезла ее домой. Миссис Мэтьюс мы обнаружили на диване, она была пьяна до беспамятства… Поэтому я забрала Бетани к себе и оставила ночевать. На следующий день миссис Мэтьюс рассыпалась в благодарностях.

— А почему вы не позвонили отцу Бетани?

Ветер выпутывает прядь волос миссис Нгуйен из пучка.

— Родители как раз разводились. За неделю до инцидента мать настоятельно попросила нас не позволять отцу контактировать с ребенком.

— Почему?

— Если я не ошибаюсь, он ей угрожал, — говорит миссис Нгуйен. — У нее были основания считать, что он в любой момент может похитить Бетани.

Эндрю, похоже, похудел, хотя, возможно, виновата мешковатая тюремная форма.

— Как там Делия? — задает он стандартный вопрос.

Но на сей раз я не отвечаю. Терпение мое на исходе.

Руки я держу в карманах.

— Вы говорили, что поддались внезапному импульсу. Что это была спонтанная реакция в форс-мажорных обстоятельствах. Вы говорили, что, вернувшись за одеялом Делии, застали Элизу на диване без чувств и поняли, что пора принять решительные меры. Я правильно вас понял?

Эндрю кивает.

— Тогда как вы объясните тот факт, что угрожали похитить дочь до, собственно, похищения? — Я в отчаянии пинаю стул, который летит по конференц-залу. — О чем еще вы умалчиваете, Эндрю?

На шее Эндрю напрягаются мускулы, но он не отвечает.

— Сам я с этим не справлюсь, — говорю я и выхожу из комнаты не оглядываясь.

За тридцать дней до начала суда государство определяет список свидетелей. Я в ответ делаю то, что делал всегда: запрашиваю досье на всех, кого планирует вызвать прокурор. Это простейшее правило для обреченных адвокатов: пытайся придраться ко всему, что тебе мешает.

Конверт из почтового ящика я вытаскиваю на бегу, торопясь на слушание 404В, назначенное Эммой Вассерштайн. В ожидании приема я его распечатываю. На Делию, разумеется, никакого досье не заведено вообще, так что в руках у меня только две распечатки. Отсутствие криминального прошлого у детектива ЛеГранда, ныне пенсионера, меня не удивляет. Внимание привлекает второй отчет — досье на Элизу Васкез. Мать Делии судили за вождение в нетрезвом виде, приведшее к ДТП в семьдесят втором году.