Ознакомительная версия.
Таким образом, невозможно было точно определить, кто именно оказался замешан во всей этой истории – священники, коронер, мэр или кто-то еще, однако налицо оставались сокрытие фактов и попытка подпустить тумана в происходящее. У нас появилось чувство, что мы не просто ловим убийцу, а противостоим чему-то большему, и ощущение это, впервые мелькнувшее у нас в головах после убийства Джорджио Санторелли, теперь расцветало и немало беспокоило нас.
Получив, таким образом, зловещих шпор, наш отряд в последующую неделю с удвоенной энергией взялся за расследование. Места убийств и дома терпимости вновь и вновь навещались братьями Айзексонами, которые часами пытались обнаружить не замеченные прежде улики и целыми днями пробовали вытянуть новые сведения из всех, кто мог заметить или услышать что-нибудь подозрительное. Нo всюду им преграждала дорогу знакомая стена молчания, заткнувшая рот отцу Али ибн-Гази. К примеру, Маркус задумал было подвергнуть смотрителя из Кэсл-Гарден более серьезному и обстоятельному допросу, нежели тот, которым пришлось удовольствоваться в ночь убийства, но когда детектив явился в форт, ему сообщили, что смотритель уволился и покинул город в неизвестном направлении. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: куда бы ни исчез этот человек, с собой он прихватил внушительную пачку денег – из тех, которыми по всему городу налево и направо швырялись два неопознанных священника. Тем временем Крайцлер, Сара и я подробнее прорисовывали нашего воображаемого убийцу, в качестве отправных точек используя характерные особенности людей, совершавших похожие преступления. Как это ни прискорбно, в таких «пособиях» недостатка у нас не было: похоже, число их увеличивалось прямо пропорционально улучшению погоды. Как минимум одно такое происшествие, как ни странно, напрямую зависело от погоды. Мы с Крайцлером заинтересовались следствием по делу некоего Уильяма Скарлета, задержанного у себя дома полицией при попытке убийства собственной восьмилетней дочери топориком. Патрульный, прибывший на место, незамедлительно послужил новой мишенью для мистера Скарлета, в результате чего все добропорядочные обыватели по 32-й улице и Мэдисон-авеню много часов кряду не могли уснуть, терпя оглушительные завывания этого безумца. К счастью, дочери и патрульному удалось спастись бегством, не получив при этом серьезных травм. Позже, когда Скарлета наконец удалось усмирить, он объяснил свои действия тем, что его свела с ума сильная грозовая буря, бушевавшая той ночью над городом. Как ни удивительно, Крайцлер удовлетворился подобным оправданием. Скарлет в самом деле души не чаял в своей дочурке, не говоря уже о том, что ни разу не становился на пути закона. И хотя Ласло по обыкновению склонялся к версии, что происшедшее стало результатом застарелого отклонения психики, он все же не исключал возможности, что приступ действительно вызван грохотом разбушевавшейся стихии. Так или иначе, это, вне всякого сомнения, могло служить примером временного помешательства, в связи с чем дело не могло представлять для нас никакого интереса.
На следующий день Крайцлер пригласил с собой Сару для участия в расследовании дела Николо Гароло, иммигранта, проживавшего на Парк-роу: тот серьезно порезал свою невестку и ее трехлетнюю дочь после того, как малышка якобы пожаловалась, что Гароло хотел сделать ей «больно». В данном случае «больно» для Ласло совершенно определенно значило попытку домогательства, а поскольку все действующие лица были иммигрантами, дело представлялось вдвойне интересным. И хотя семейные узы весьма снижали пользу этого примера для нашего расследования, пострадавшая невестка снабдила Сару весьма любопытными деталями, пригодными для постройки образа «воображаемой женщины».
В дополнение ко всему, дважды в день нам приносили газеты, которые надлежало внимательно просматривать в поисках ценных крупиц информации. Процесс был довольно косвенным, поскольку нью-йоркская пресса после случая в Кэсл-Гарден мало-помалу перестала освещать убийства мальчиков-проституток. При этом группа граждан, собравшаяся было нанести визит в Городскую ратушу с целью выяснения всех обстоятельств, так и не организовалась. В итоге краткая вспышка интереса к делу, замеченная за пределами иммигрантских трущоб после убийства ибн-Гази, была умело и быстро потушена, оставив ежедневным изданиям на откуп лишь сообщения о других убийствах в разных концах страны. Их-то мы и штудировали терпеливо, в надежде собрать больше элементов, полезных следствию.
И это был тяжкий, монотонный труд. Если Нью-Йорк по праву считался американской столицей насилия, в частности – обращенного на детей, остальные Соединенные Штаты тоже изо всех сил старались не уронить свою статистику в грязь. Скажем, взять бродягу из Индианы (некогда помещенного в клинику, но не так давно признанного вменяемым и отпущенного на волю): он жестоко убил детей женщины, которая имела неосторожность нанять его для работ по дому. Или тринадцатилетнюю девочку из Вашингтона, которую нашли в парке Рок-Крик с перерезанным горлом – при полном отсутствии подозреваемых, равно как и мотивов злодеяния. А чего стоил святой отец из Солт-Лейк-Сити, убивший как минимум семерых девочек и сжегший их останки в печи. Мы не пропустили ни одного из этих дел, больше того – каждый день приносил с собой новое леденящее душу событие или злодея, с которыми сопоставлялся проступающий портрет нашего убийцы. Разумеется, подавляющее большинство инцидентов совершалось в состоянии временного помешательства: обычные вспышки ярости, вызванные алкоголем и наркотиками, – эти миновали с восстановлением трезвости, – либо мозговые расстройства (как это бывает при редкого типа эпилептических припадках), перетекавшие в ремиссию сами по себе. Но иногда нам попадались преступления, тщательно спланированные и подготовленные. И если при этом результаты психиатрического освидетельствования просачивались в печать, или же публиковались репортажи с судебных заседаний, у нас появлялся шанс выискать в тексте зерна смысла.
К поискам Крайцлер привлек даже слуг – либо как живые иллюстрации, либо непосредственным участием. Я уже повествовал о собственных теориях касательно Мэри Палмер и возможной параллели между ее делом и нашим. Все мои мысли надлежащим образом были взвешены и тезисно занесены на доску, хотя Мэри пребывала в неведении относительно собственного скромного участия в расследовании, поскольку Ласло продолжал настаивать, чтобы ее как можно меньше посвящали в суть нашего дела. Сайрус же наложил лапу на большую часть материалов, розданных нам Крайцлером, и поглощал тексты с жадностью. Присутствуя на собраниях, он хранил молчание, рот открывал лишь в тех случаях, когда к нему обращались с прямым вопросом, но в такие моменты являл чудеса проницательности. К примеру, как-то раз на очередном полуночном заседании, когда мы разбирали по косточкам особенности умственного и физического состояния убийцы непосредственно после совершения преступления, коса наших умов уперлась в камень полного отсутствие у всех нас подобного опыта. Все мы, разумеется, помнили, что среди нас имеется тот, кто хотя бы раз отнял жизнь другого человека, но расспрашивать об этом Сайруса никто не решился – кроме, разумеется, Крайцлера, который без малейших колебаний облек наш интерес в простой и доступный вопрос. Сайрус так же просто ответил ему, подтвердив, что сразу после акта насилия он бы не был способен ни адекватно планировать что-либо, ни выполнять тяжелые физические действия. Но поистине все мы изумились, когда слова свои он подкрепил интересными рассуждениями о Чезаре Ломброзо – итальянце, почитаемом едва ли не отцом современной криминологии.
Ломброзо постулировал существование человека «криминального типа» (по сути – отката к первобытному дикарю). Сайрус же заявил, что считает теорию малоубедительной – с учетом того, что на преступное деяние человека может подвигнуть множество разнообразных мотивов и моделей поведения, как он сам недавно об этом узнал, и примером тому – его собственный случай. Любопытно, что пресловутый доктор Г. Г. Холмс, массовый убийца, по-прежнему дожидавшийся петли в Филадельфии, на своем процессе заявлял, что полагает себя классическим представителем криминального типа синьора Ломброзо. Его действия оправдываются умственным, нравственным и физическим вырождением, утверждал Холмс, поэтому уголовная ответственность за них должна быть смягчена. На суд эти доводы впечатления не произвели; поэтому, обсудив этот и прочие случаи, мы пришли к выводу, что зверства нашего убийцы могут быть приписаны эволюционной регрессии не более, чем Холмсовы. Ибо в обоих случаях явленный преступниками интеллектуальный потенциал был слишком значителен, чтобы им пренебречь.
Но вот настал тот день, когда за мной заехал юный Стиви Таггерт, с тем чтобы отвезти под Бруклинский мост на встречу с братьями Айзексонами. К слову сказать, Стиви по-прежнему «бегал у меня на посылках», и процесс сокрытия этого обстоятельства от Крайцлера постепенно выковал между нами связь, здорово облегчившую наше общение. Как бы то ни было, в то утро нам сообщили, что две девочки-подростка, игравшие под аркой Бруклинского моста на Роуз-стрит, наткнулись на брошенный фургон, где обнаружили человеческий череп, руку и кисть. Хотя по стилю преступление не походило на работу нашего убийцы, то обстоятельство, что фургон обнаружили под мостом, и памятуя о странной склонности этого человека к воде и строениям неподалеку, мы решили, что взглянуть на мрачный груз будет не лишним. Части тела, как выяснилось, принадлежали взрослому и опознанию не подлежали. Не найдя знакомых отпечатков ни на останках, ни на фургоне, братья с чистой душой передали зловещую находку старшему коронеру. Чтобы избежать лишних расспросов, я уехал, не дожидаясь появления людей из морга. А на обратном пути Стиви вдруг спросил:
Ознакомительная версия.
