На крыльцо от мощеных дорожек поднимались и ступени, и пандусы. Саманта воспользовалась лестницей.
На просторном крыльце стояли качающиеся диваны и большие плетеные кресла. В одном сидел веснушчатый мальчишка лет тринадцати, загорелый и босоногий, в шортах и футболке. Он читал книгу и, поскольку рук у него не было, переворачивал страницы пальцами ног.
– Эй, – он оторвался от книги, – тебе кто-нибудь говорил, что ты очень красивая?
– Пару раз такое случалось.
– Как тебя зовут?
– Сэм.
– С таким именем девушка должна быть красивой. Будь я на десять лет старше, обязательно приударил бы за тобой.
– Тебе когда-нибудь говорили, что ты болтун?
– Пару раз такое случалось, – ответил мальчишка и улыбнулся.
Следуя полученным по телефону инструкциям, она открыла сетчатую дверь, которая вела в холл, прошла коридором, обшитым деревянными панелями. Здесь располагалась административная часть ранчо, но никакой деловой суеты не наблюдалось. Наоборот, ощущалась сельская расслабленность, и она не увидела ни одной закрытой двери.
Отца Тимоти Саманта нашла в его кабинете, за столом, как ей и обещали. Высокий, сутуловатый, с иссеченным ветром, загорелым лицом, он мог бы сойти за работника ранчо или ковбоя, если бы не монашеская ряса.
– В этот день мы купаем собак, у Бинни очень много дел. Он не знал точного времени вашего приезда и попросил меня отвести вас к нему.
– Бинни.
– Ох, вы же не знаете, так мы его здесь зовем. Его фамилия слишком хорошо известна, а он не хочет лишней популярности. Вот мы и зовем его Бинни, чтобы никто не догадался.
В ее первом романе одного из персонажей называли Бинни.
Из главного корпуса вышли в парк, который более всего напоминал центральную часть кампуса. Три других здания, похожие на главный корпус, но более новые, окружали просторную площадь, затененную рощей дубов.
На площади кипела жизнь. Дети в инвалидных креслах сидели у низких столиков, лепили, рисовали, что-то вырезали из цветной бумаги. Другие дети, в костюмах для карате, осваивали искусство рукопашного боя. Под одним из дубов дети сидели полукругом вокруг монахини, которая что-то им читала, подкрепляя свои слова энергичными жестами. И повсюду бродили или лежали собаки, золотистые ретриверы и лабрадоры, крепкие, ухоженные, счастливые.
– Братья живут в реконструированном и расширенном главном корпусе, – объяснял отец Тимоти, пока они пересекали парк. – У сестер – монастырь, расположенный в дальней части ранчо. Три других здания – общежития, но нам уже нужно строить четвертое. Мы не делим детей по болезням, ребенок с синдромом Дауна живет в одной комнате с паралитиком, чтобы оба могли учиться ценить духовную силу каждого.
На ранчо Святого Кристофера принимали сирот и оставленных в роддомах детей с врожденными дефектами. Самые маленькие со временем могли обрести семью, но тем, кому перевалило за шесть, скорее всего, предстояло жить на ранчо до совершеннолетия.
Среди прочего братья разводили породистых собак. Хотя это занятие приносило прибыль, непроданные собаки ценились ничуть не меньше тех, которые брали призы на выставках или находили хозяев. Они оставались на ранчо и не просто играли с детьми, но и помогали им обретать навыки общения и уверенность в себе.
От парка вымощенные дорожки вели к конюшням, площадкам для выездки, пастбищам, женскому монастырю и служебным зданиям, в одном из которых находилась ветеринарная клиника и собачий салон красоты.
Отец Тимоти подвел ее к последнему, открыл дверь.
– Не буду мешать вашей встрече. Бинни вы узнаете. Как говорят дети, если б у него было и второе висячее ухо, выглядел бы он точь-в-точь как собаки.
В большом зале Саманта увидела ванны для мытья, столы для расчесывания и собачьи сушилки. Сидевший в одной из них золотистый ретривер печально, словно пленник, посмотрел на нее. Райану помогал подросток с синдромом Дауна. Втирал едко пахнущий гель в уши уже высохшего черного лабрадора.
Еще не замечая присутствия Саманты, Райан попросил подростка:
– Найди его ошейник, Руди, и отведи к сестре Джозефине.
Руди ответил, что отведет, тут увидел Сэм и улыбнулся. Райан понял значение этой улыбки и повернулся.
Сэм никогда не видела, чтобы он одевался с таким пренебрежением к стилю, и однако выглядел Райан очень элегантно в резиновых сапогах и резиновом фартуке поверх вязаной рубашки и брюк цвета хаки.
Она не знала, чем обернется эта встреча, а потому обрадовалась, когда его лицо расплылось в широченной улыбке.
– Вот и ты! – воскликнул он. – Господи, вот и ты!
На глазах у Саманты выступили слезы, и Райан, заметив их, быстренько представил ее сначала Руди, а потом и Хэму, лабрадору, которого следовало отвести к сестре Джозефине.
– Руди станет отличным специалистом по уходу за собаками. – Подросток смущенно опустил голову. – Он уже многое умеет, хотя еще есть чему поучиться.
– Да, – кивнул подросток.
– Позволь, я переоденусь и умоюсь, – сказал Райан, когда Руди увел Хэма. – А потом угощу тебя ленчем. Я его приготовил сам. В смысле ленч. – Он покачал головой. – Ты действительно здесь. Никуда не уходи. Давай выпустим Динь-Динь из сушилки. Она уже высохла. Это моя собака. Она пойдет с нами на ленч.
Ретривер обрадовался обретенной свободе, а еще больше – почесыванию за ухом.
Райан снял фартук, повесил на крюк, снял сапоги, надел кроссовки, потом с мылом вымыл руки до локтей.
– Динь-Динь – прелесть, – заметила Саманта.
– Лучше не бывает. Только удивляется, почему она должна быть со мной, не с каким-нибудь мальчишкой, который целыми днями бросал бы ей мяч.
– Я уверена, она тебя обожает.
– Да, конечно, потому что я подкармливаю ее пирожными.
Райан взял Саманту за руку так естественно, будто они и не расставались, а Динь-Динь повела их вокруг здания по наружной лестнице на крыльцо-балкон второго этажа.
Его квартирка оказалась даже меньше той, где жила она на полуострове Бальбоа: крошечная гостиная с кухней, совсем уж маленькая спальня.
Ленч состоял из куриного мяса, сыра, картофельного салата («Я готовлю фантастический картофельный салат»), свежих помидоров и огурцов. Стол на балконе Райан и Саманта накрывали вместе.
Этот балкон не оплетали ветви перечного дерева, зато над головой была крыша. С балкона открывался вид на бейсбольное поле и пастбища.
– Как книга? – спросил он.
– Продается лучше прежних.
– Отлично! Я тебе говорил. Разве я не говорил? Ты не из тех, кто сдувается на первом романе.
Они беседовали о книжном бизнесе, о ее новой книге, о ранчо Святого Кристофера. О нем Райан, похоже, мог рассказывать не один день и не исчерпал бы весь запас историй.
Она приехала посмотреть, здоров ли он и счастлив, потому что ей очень хотелось, чтобы он обрел и первое, и второе. Когда человек отдает все свое состояние, начинаешь тревожиться: а вдруг он сделал это под влиянием ложной романтической идеи, будто все проблемы исчезнут вместе с грузом богатства, и только для того, чтобы обнаружить, что жить гораздо сложнее, если на твоем банковском счету не лежит сумма со многими и многими нулями. Но Саманта видела, что он безмерно счастлив, и знала, что это совсем не устроенное для нее шоу, потому что его лицо по-прежнему читалось так же легко, как любая детская книжка доктора Зюса.
– Здесь дни, недели, годы до предела заполнены делами, Сэм. Нужно купать собак, красить стойла, выкашивать лужайки, и всегда рядом полно детей, которые думают, что только я могу решить их проблемы, раз уж у меня одно собачье ухо. Я люблю детей, Сэм. Господи, какие же они молодцы. Им так трудно, но они никогда не жалуются.
Он мог восстановить ухо, пластическая хирургия это позволяла, но по причинам, о которых она могла только догадываться, решил оставить все как есть. Так же он отнесся и к шрамам на голове. Не стал привлекать хирургов, поэтому на одних волосы росли в разные стороны, а на других не росли вовсе. Из-за повреждения нервов он чуть подтаскивал левую ногу, но не хромал. Двигался, как и прежде, легко и непринужденно, подстроился под ногу так, будто родился с этим дефектом. Он оставался самым красивым мужчиной из всех, с кем ей довелось встречаться, но обрел еще и внутреннюю красоту, которой не было раньше, не имеющую отношения к внешности.
Они говорили и говорили, и, хотя Саманта не собиралась расспрашивать его о случившемся в тот день, когда его жизнь так радикально изменилась, он сам затронул эту тему, и впервые она узнала о том, что он от нее скрывал… об Исмей Клемм, о снах, о параноидальном поиске заговора, в котором, как он какое-то время верил, участвовала не только ее мать, но и она сама. Он говорил о собственной слепоте, об ошибках с легкостью и смирением, где-то даже с меланхолическим юмором, так что рассказ этот она находила захватывающе интересным.
