В телефонной трубке – мертвая тишина. Как будто провод оборвался.
Но вдруг Энгус подает голос:
– Что за ерунду ты городишь? О чем ты?
– О тебе, Энгус. О тебе и Кирсти.
– Что?
– Ты сам знаешь. Я вычислила тебя. И Лидия рассказала мне. Ты трогал Кирсти. Ты целовал ее, и она тебя боялась. Доктор Келлавей подтвердил это в общих чертах.
– Что? Сара, ты свихнулась!
– Ты обижал ее. Давно. Ты приставал к Кирсти. Сексуально приставал. Трогал ее – вот что ты делал, урод, причем – многие месяцы! А может, и годы! Ты сажал ее на колени, ты ее, скотина, обнимал и трогал – разве не так?! И не говори, мразь, что ничего не было! Она прыгнула с балкона, потому что она тебя боялась, ты ее довел, и она покончила с собой! Спрыгнула! Сделала это из-за тебя, из-за собственного отца! Ты насиловал ее? Насколько далеко ты зашел? А теперь и Лидия сходит с ума, она все знает, ты сломал наши жизни, разбил нашу семью – и теперь…
Я израсходовала свою ненависть, и слова застревают в горле. Меня колотит, телефонная трубка дрожит в руке. Энгус молчит. А какой я ожидала реакции? Гнева? Или отрицания?
Но он отвечает мне ровным тоном, в котором сквозят нотки раздражения.
– Это абсолютная неправда, Сара. Неправда от начала и до конца.
– Неужели? То есть…
– Я никогда не трогал Кирсти, так как ты сказала – НИКОГДА. Как ты могла такое вообразить?
– Мне сказала Лидия.
– Да, я был ласков с Кирсти. Я обнимал ее. Целовал. Я хотел подбодрить ее, пытался быть любящим родителем. Сказать, почему? Потому что ты, Сара, ее игнорировала. Ты, Сара.
– Ты напугал ее.
– Я на нее прикрикнул, один раз. Сара, сбавь обороты. Ты совсем спятила.
– А сейчас и на меня прикрикнуть осмелишься?
– Заткнись, Сара.
Я тотчас умолкаю, словно послушный ребенок. У него до сих пор как-то это получается. Когда он разговаривает со мной подобным образом, я превращаюсь в семилетнюю Сару, и отец снова орет на меня.
Но Энгус не повышает голос.
– Если хочешь знать правду, спроси у своей дочери о том, что произошло на самом деле, – медленно и размеренно произносит он. – Пусть она расскажет тебе то, что сообщила мне шесть месяцев назад.
– Что?
– Спроси ее, Сара. И посмотри в сундуке. Ты в нижний ящик еще не лазила, верно? – он уже не скрывает злость. – Задраивай люки, Сара. Надвигается шторм. Если ты решила переждать его на Торране, то и ладно. Плевать. Но наша дочь должна находиться в доме, обеспечь ей безопасность.
Он меня озадачил. Но, может, он именно этого и добивается. Ярость вспыхивает во мне с новой силой.
– Хватит, Энгус! Не подходи к нам близко и не разговаривай с нами! Понял?!
Я швыряю трубку.
– Ма-ма?
Лидия стоит в столовой. Я не услышала ее шаги, потому что вопила на Энгуса.
– Мама, что такое?
Тошнотворная ситуация. Я успела наломать дров! Меня просто несло, я вообще не соображала! Слышала ли она, как я обвиняла ее отца в том, что он насиловал Кирсти? Что я натворила? Я сделала все только хуже.
Мой единственный выход – притвориться, что ничего не случилось, и вести себя, как обычно.
Я вряд ли смогу наклониться к ней и поинтересоваться, слышала ли она, как я называю ее отца насильником.
– Ничего, дорогая. Мама разговаривала с папой.
– Нет, ты кричала.
Я изображаю фальшивую улыбку.
Она не улыбается.
– Мама, почему ты кричала на папу? Из-за Кирсти, да? Потому что она все время возвращается и он тоже хочет, чтоб она вернулась?
Мне хочется сказать: «Да».
Но я справляюсь с собой, покровительственным жестом кладу ей руку на плечо и увожу прочь – на кухню.
У меня складывается ощущение, что кухня похожа на декорацию из фильма. Это некая иллюзия нормальной жизни. Но стены – картонные, а свет – ненастоящий, вокруг непонятная тьма, и из нее на нас таращатся люди. Безмолвная толпа наблюдает, как мы играем на сцене в свете софитов.
– Выпьем чаю? Хочешь есть?
Лидия поворачивается к холодильнику.
– Не-а.
– Давай, Муми-тролль. В твоем распоряжении – все наши запасы.
– Ммм… Тост с сыром.
– Замечательная идея! Я мигом сделаю тебе симпатичные тосты. А ты пока поиграй в гостиной и посмотри, как там огонь.
Лидия осторожно и подозрительно глядит на меня, а затем, к моему огромному облегчению, удирает.
Теперь я могу взяться за дело.
Я аккуратно вынимаю хлеб из проволочной корзины над головой, беру упаковку чеддера из холодильника. Я смотрю в окно – серые облака как ни в чем не бывало бегут по небу мимо побледневшей от страха луны. Деревья опять стонут – ветер крепчает.
А если Энгус прав насчет шторма?
Мне нужно накормить дочь.
Когда сыр на хлебе плавится и на нем выступают пузырьки, я вынимаю тосты из электрогриля, раскладываю на тарелке, режу на маленькие кусочки – на один укус – и несу в столовую, где терпеливо ждет Лидия. На ней теперь голубенькие носочки, вероятно, только что надела. Снова появился плюшевый леопард – он сидит на столе возле нее, и его застывшая игрушечная улыбка направлена прямо на меня.
Лидия берет свои детские вилку и нож из оранжевой пластмассы и начинает с аппетитом расправляться с тостами. Рядом с ее тарелкой лежит книга. Обычно я не позволяю ей читать за едой, но сегодня я не собираюсь ее одергивать.
Лидия кажется мне на удивление довольной – несмотря ни на что.
Крупные облака полностью закрыли луну, жалобы деревьев сделались громче. Дождь бьет по стеклу со злостью и презрением. Лидия ест, читает и мурлычет себе под нос песенку: «Мой милый в далекие страны…»
Это любимая колыбельная Кирсти.
«Вернись, вернись, вернись же, мой милый, ко мне!»
Я пытаюсь сохранять спокойствие. Но внезапно мной завладевает неодолимое чувство, что передо мной сидит Кирсти. Она находится в нашей сумрачной гостиной, в отсыревшем доме на острове Торран, который сжался в предчувствии надвигающегося шторма. Каждые девять секунд маяк посылает над водами пролива настойчивые отчаянные сигналы: «Помогите, помогите, помогите».
– Лидия! – зову я.
Никакой реакции.
– Лидия.
Никакого результата. Ест и гудит себе под нос. Плюшевый Лепа улыбается, сидя на столе. Мне надо обязательно вернуть себе способность логически мыслить: здесь сидит Лидия, я обозналась из-за стресса.
Я откидываюсь назад и делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться и внести ясность по отношению к дочери. Нужно быть объективной.
На ум приходят слова Энгуса: «Спроси у своей дочери о том, что произошло на самом деле. Пусть она расскажет тебе то, что сообщила мне шесть месяцев назад».
Здесь есть нечто мучительное, пробирающее до костей, и его отрицание педофилии звучит наполовину убедительно. Я не верю ему, однако меня терзают сомнения. Неужели я поторопилась, сделав неправильные выводы?
Что мне делать?
Штормит уже по-настоящему. Где-то хлопает дверь, раскачиваясь туда-сюда. Наверное, во дворе, думаю, в сарае. Мне не нравится звук – будто створка вот-вот сломается.
Надо все закрепить, «задраить люки».
В общем, у меня почти нет никакого выбора на ближайшее будущее. Распоряжается нынче погода. Я тянусь через стол и ласково касаюсь руки Лидии: она настолько увлеклась книгой, что даже перестала напевать эту жутковатую песенку.
– Дорогая, подожди меня здесь. Скоро будет буря, и мне надо проверить дом снаружи.
Она рассеянно смотрит на меня и вяло пожимает плечами:
– Ладно, мама.
Я встаю и направляюсь в спальню, стараясь не смотреть в зеркало. Надеваю толстый джемпер и самую теплую куртку с капюшоном – «Норт Фейс». Потом иду на кухню, влезаю в резиновые сапоги и открываю дверь на улицу.
Ветер свиреп и беспощаден. Опавшие листья, петли водорослей, пожухлые спутанные папоротники летят сквозь холод и мрак. Из-за гулкого рева волн маяк как будто сделался меньше, и его мерцание совсем не обнадеживает меня.
Хорошо бы закрепить входные двери. Но очередной порыв ветра едва не опрокидывает меня на скользкую траву, когда я, шаркая ногами, огибаю угол дома. Раньше я никогда не оказывалась в эпицентре урагана – да, тут Гебриды, а не мягкий климат южной Англии. Дождь хлещет меня по щекам, и капли жалят, как мелкие острые камушки. Мне становится страшно. Очень.
Дверь в сарай хлопает на ржавых петлях, они скрипят. Что, если они сейчас развалятся? Я с трудом закрываю дверь и задвигаю деревянный засов, мои пальцы коченеют от холода.
А раньше я спрашивала себя, почему на всех входных дверях имеются такие засовы! Теперь-то я поняла. Они должны защитить от штормов Громового острова – Эйлен Торрана.
Я потратила на проверку дома двадцать минут. Теперь самое сложное – я должна затащить промокшую лодку как можно выше на берег. В темноте я спотыкаюсь, падаю, врезаюсь коленом в гальку и еле-еле поднимаюсь.
– Господи! – кричу я во весь голос. – Сара, иди!
Вихрь уносит мои слова и швыряет их в море.
– Ну же!
