Глаза Оксаны слипались, она уже почти погрузилась в сон. И в полудреме увидела улыбающегося трехлетнего мальчика с белокурыми вьющимися волосиками. И с лучистыми, голубыми глазками. Он обнимал ее за шею – беззащитно и нежно. Она чувствовала аромат его молочного тельца, необыкновенную нежность детской кожи.
«Сашенька, ручки крошечные! Как я скучаю по тебе, мальчик мой! Только ты моя радость в жизни! Мое сокровище! И никто больше нам не нужен. Все сделаю для тебя, мой маленький. Вылечу тебя, найду для этого любые деньги, чего бы мне это ни стоило!»
На плите кипел чей-то чайник. Недолго думая, сибиряк воспользовался чужим кипятком для заварки и через две минуты уже входил в комнату Валентины. Та переодевалась за ширмой.
– Ты волшебник? Так быстро.
– Там вскипело, – простодушно сознался он.
– Что? – поднялась над верхним срезом ширмы голова Валентины. – Ты взял чужой кипяток?! – И уже тише:
– Чужой кипяток? – Совсем тихо:
– Чужой…
– А что случилось-то? – Фаломеев забыл и про ширму, и про то, что она переодевается, а может, помнил, но хитрил.
Одним словом, зашел.
За ширму.
В воздухе повисла пауза. Сначала она прижала к груди какое-то белье – Фаломеев не рассмотрел, что именно, – потом руки ее медленно опустились и она осталась так. Нагишом.
В эти секунды все решает жест, движение, блеск глаз, который никому еще не удавалось скрывать. Фаломеев понял ситуацию по-своему. Надо сказать, понял правильно. Он просто подошел и обнял ее. Начал целовать. Вдруг ощутил слабое сопротивление. Между тем был готов при первых же признаках неудовольствия свернуть атаку и извиниться.
– Ты долил? – спросила она.
– Что? – не понял он.
– В чайник долил?
На кухне громыхнули крышкой, и они в комнате услышали неразборчивый гундеж.
– Не долил, – констатировала она.
– А надо было?
– Безусловно. Теперь меня будут звать воровкой кипятка.
Последнюю фразу она произнесла в момент перемещения на диван. Фаломеев поднял ее на руки, и тело женщины показалось необыкновенно легким. Такого с ним еще не бывало. Когда нес свою бывшую от здания конторы, где совершался священный акт бракосочетания, до балка, пришлось изрядно попотеть. Сапоги застревали в густой грязи, и один, помнится, так в ней и оставил. Затем было много водки, привезенной с Большой земли, пива и консервов. Ничего свадьба была. Потом белоснежное тело, не ведающее загара – где в Нягани загоришь, – и стоны. Фаломеев мысленно сравнивал прошлое с настоящим, и оно, настоящее, явно выигрывало. Мужики всегда сравнивают. Не верьте, что в этот момент, охваченные любовным экстазом, они ни о чем не думают. Сексологи даже различают секс по типам. Многие, например, фантазируют и этим добиваются наивысшего наслаждения.
Другие представляют себе физиологию. Третьи видят совершенно другую женщину. Но никто и никогда не признается партнеру, что происходит с ним на самом деле.
Женщины не хуже и не лучше. Виолетта сравнивала. Сравнения шли не постоянным потоком, а как бы выплывали из памяти.
И плечи у него мощные какие. И пахнет особенно. И родинка трогательная на спине у основания шеи. Она погладила родинку, и он застонал. Ага, это, оказывается, самое чувствительное место. Сделав маленькое открытие, внутренне успокоилась и напрочь выкинула из головы своего прежнего. Нынешний занял все ее существо. Валентина отдалась своим внутренним ощущениям с легкостью и готовностью, как долго ожидавшая счастья женщина.
Боже мой, если бы она только знала, если бы знала, билось в мозгах у Алексея. Невероятно, но в этот момент напрочь вылетели из головы все книжные премудрости. Он не знал, что должна была знать про него и его чувства она.
Может быть, то, что сейчас, сомкнув глаза, он видел проносящиеся в своем воображении картины. Как ОНА вошла. Как ОНА шла. Как блестели ЕЕ глаза. Как шевелились губы. Всю ЕЕ. Видел и знал – это бесповоротно.
А она?..
Боже, благослови меня. Я падаю перед тобой на колени, сделай меня такой, какой я должна быть. Благослови меня на этот день, на этот час, на эту минуту и, может… на этот путь. Благослови меня на этот год, даже если он будет для меня последним.
Если больному после операции на глазах не сделали повязку, а сразу же вывели под ослепительный свет, последствия могут быть очень печальными и необратимыми. Примерно то же самое произошло с Алексеем и Валентиной – свет ярчайший. Но, в отличие от больных, они были здоровы. Правда, в душе каждый нес свой крест и свою обиду, жизнь обоих не блистала безоблачным небом, а ворох обязательств по отношению к близким еще требовал трудоемкого и неприятного разбирательства.
Прежде всего и он и она должны были честно ответить себе на главный вопрос: зачем мне все это нужно? Но где вы видели людей, между которыми проскочила божественная искра, задумывающихся о будущем или задающих себе подобный вопрос? Их нет в природе, если, конечно, искра – божественная.
В общем, они перестали думать вообще и ничто в мире больше для них не существовало. Ласкали друг друга, открывая для себя все новые и новые возможности для получения блаженства. Она находила на его теле другие, неведомые в прежней практике секса участки, лаская которые добивалась того, что он весь то вытягивался в струну, то выгибался дугой. Она играла на инструменте его тела, как Ван Клиберн на рояле, как Павел Коган на скрипке, четко зная лишь одно: не нужно стучать все время по одной и той же клавише, так же как и по всем сразу. Достаточно знать, что они существуют.
Фаломеев даже не подозревал, что такое может с ним твориться. Откуда что взялось? И главное, не испытывал ни смущения, ни животного ослепления.
Он задыхался от собственной нежности к ней.
Не чувствуя ни усталости, ни времени, они могли заниматься этим бесконечно. Давно уже скатились с дивана и, по причине малой площади комнаты, оказались под столом. Сложилась и с глухим стуком рухнула ширма с двумя китайцами и павлином…
За окном раздался противно продолжительный гудок «Икаруса». Оба замерли на мгновение. До чего же въелось во внутренности наши чувство рабской покорности судьбе и выдуманному долгу.
Виолетта оделась быстрее Фаломеева. Галстук никак не давался. Она проделала эту операцию быстро и уверенно. Фаломеева сей факт задел. Он надул губы.
– Нечего кукситься. А галстук я своему отцу всегда сама завязывала, – догадалась Виолетта.
Фаломеев не смог сдержать улыбки. Но чтобы как-то уколоть сибиряка, Виолетта добавила, что бывший муж терпеть не мог галстуки и надевал их только по крайней необходимости. Но Фаломеев все равно продолжал улыбаться.
– Чего ты улыбаешься?
– Я тебя люблю.
– А я-то все ждала, когда у тебя язык от неба отлипнет. Ну, думаю, немой, и все тут. Тебе ни разу не захотелось застонать?
– Хотелось. Еще как. Но я не привык.
– Тогда все в порядке. Вылечу. У некоторых бзик – не позволяют целовать в губы. Или – я никому этих слов до свадьбы не скажу… Смешно. В постель лечь можно, а сказать никак.
И опять Фаломеев приметил слово «вылечу». Значит, встреча не последняя.
Ему мужики много понарассказывали и про столичных женщин, и про южнокурортных.
Были в бригаде «знатоки». Вот, говорят, приезжает женщина на курорт, безразлично откуда. И с ней происходит метаморфоза прямо на перроне южного города. Или воздух такой заразный, или сквозь плавкий асфальт от земли через подошвы идет, но мандраж в коленках начинается. Готова прямо тут же на перроне… А московские, те вообще… Что – вообще, так и не объяснили, но вздохнули, закатив глаза.
Да ну их, советников, к бениной маме. В прошлом году отправляли Семена домой. Пожаловался парень, что Питера не видел, взяли билет через северную столицу, а деньги наказали зашить в телогрейку. Кругом в Питере одни мазурики.
Денег много. На дом. На обзаведение. Из кассы. Он напился и попал в милицию, а там телогрейка лопнула – и посыпалось, и посыпалось… Месяц сидел. Все выясняли происхождение суммы. Запрос – ответ. Жди-пожди. Из деревни, рассерженная долгим молчанием сына, мать вообще ответила, что нет у нее такого сына. Вот и слушай советы бывалых людей.
Садясь в автобус, оба заметили загадочную улыбку Александра.
– Ну его к черту, – шепнула Валентина. – Пошли в конец салона.
И они сели сзади, к большому неудовольствию Победителя. Фаломеев поймал себя на мысли, что держит руку Виолетты в своей с того момента, как они вышли из дома на Басманной. Совсем как Ромео и Джульетта на вокзале.
А вот и сам вокзал.
– Пойдем. Мы все-таки должны выпить кофе. Я себя чувствую так, словно по мне проехался паровой каток, – сказала Валентина.
Фаломеев тут же надулся от гордости.
– Что это с тобой? Это вовсе не комплимент. Как партийцы говорили – тебе еще надо учиться, учиться и еще раз учиться.
