Несколько, как он понял, арендаторов других помещений стояли перед распахнутой дверью офиса Джейкоба, питая естественное любопытство по поводу того, что же могло заставить полицию нарушить подчиняющийся многовековой традиции научный и профессиональный этикет, господствующий в Миддл-Темпл-Инне. Никто не обратил внимания на одинокого барристера, который с портфелем в руке сбежал по лестнице, направляясь в расположенный через дорогу суд Олд-Бейли. Служаки, охранявшие вход, были слишком заняты домыслами насчет того, что происходило внутри, и тоже не заметили опаздывавшего в суд барристера, который даже на бегу искал в своем атташе-кейсе какую-то важную бумагу.
Лэнг пересек Флит-стрит и миновал металлодетектор на входе в подобие муравейника, которое являло собой здание древнейшего уголовного суда Лондона, использующееся в этом качестве уже более четырехсот лет (хотя в последнее время слушание большинства уголовных дел перенесли в более новые постройки). Там он остановился возле двери, отмеченной буквами «WC» и стилизованным силуэтом мужской фигуры, и вошел внутрь. Убедившись, что в уборной больше никого нет, оставил парик, мантию и портфель в одной из туалетных кабинок, вышел из суда через боковую дверь и спустился в первый попавшийся на пути вход в метро.
Оставалось лишь сожалеть, что было еще рановато и до нашествия жителей ближних пригородов, среди которых было бы легче скрыться, оставалось не меньше часа. А сейчас Лэнг оказался в почти пустом вагоне. Кроме него, там находились лишь две чернокожие няньки, переговаривавшиеся между собой на каком-то африканском диалекте над завывавшими в колясках младенцами, и еще один мужчина, вдумчиво изучавший программку скачек с большим объявлением, приглашавшим пользоваться услугами букмекерской фирмы «Мерфи и Квинт». Выходя, чтобы перейти на линию «Пикадилли», Лэнг даже с платформы слышал негодующий рев одного из младенцев, упорно отворачивавшегося от бутылочки с соской, которой нянька безуспешно пыталась задобрить его.
Если бы британцы сами воспитывали своих орущих отпрысков, у них ни за что не нашлось бы времени на то, чтобы осенить «Юнион Джеком» более половины мира. Мэри Поппинс[59] — вот кто был краеугольным камнем империи.
Теперь Лэнг оказался в полузаполненном вагоне, большую часть пассажиров которого составляли американские туристы, направлявшиеся в район, славившийся своими магазинами и развлечениями. Лэнг чувствовал себя странно чужим среди них. Он завидовал их смеху и тому, что они спокойно путешествовали для своего удовольствия.
Откуда полицейские узнали, где его искать? Скорее всего, из-за инцидентов, случившихся несколько лет назад, когда они вычислили его знакомство с Джейкобом. Ладно, пусть, сказал он себе. Но как они вообще узнали, что он находится в стране? Ведь в аэропорту его паспорт подвергли самому обычному небрежному электронному сканированию.
И тут, совершенно случайно, его взгляд упал на прикрепленную к потолку вагона телекамеру. Видеонаблюдение. В Лондоне — столь же обычное дело, как «фиш энд чипс»[60]. Его засекли, прежде чем он успел покинуть аэропорт.
И опять вопрос — почему столько шума?
Насколько ему было известно, нарушениями паспортного режима должна заниматься не полиция, а иммиграционная служба Ее величества. Значит, для охоты за ним должна быть другая причина, знание о которой вряд ли прибавит ему бодрости.
Рейлли вышел на Пикадилли и направился на Риджент-стрит, задержавшись по дороге перед конной статуей Вильгельма Оранского в обличье Цезаря. А может быть, в женских тряпках. Лэнг всегда улыбался, видя этот памятник и представляя себе в качестве наездника какого-нибудь из американских политиков. Но ведь те предпочитали оседлывать проблемы, а не лошадей.
Однако сегодня Лэнг не разглядывал памятник, а искал камеры наблюдения и в конце концов обнаружил одну, почти полностью спрятанную за фронтоном, воплощавшим собой (по всей вероятности) викторианское представление о древнегреческих фасадах, а вернее, об архитектуре эпохи греческого Возрождения. Лэнг купил в удачно оказавшемся поблизости киоске газету и сделал вид, будто читает ее на ходу. На самом же деле он просто шел вдоль квартала, закрывая лицо от камер.
Он был совершенно уверен, что в данный момент за ним нет слежки, но все же, чтобы лишний раз убедиться в этом, надолго остановился перед зеркальной витриной и долго рассматривал прохожих.
После этого Лэнг еще раз свернул, вышел на Джермин-стрит и остановился у дома под номером 47. Возле двери не было никаких вывесок, кроме списка жильцов с кнопкой звонка возле каждой фамилии. Под списком блестела металлическая сетка, скрывавшая динамик и микрофон.
Рейлли знал, что у него есть шанс на то, что хоть что-нибудь сегодня пройдет как надо. И этот шанс, действительно, выпал. Нелли все еще не ушла на покой.
В далеком прошлом, еще работая в Управлении, Лэнг был на довольно-таки непродолжительное время прикомандирован к лондонскому отделению. В его расходной ведомости Нелли числилась как безымянный психотерапевт или просто консультант. На самом же деле ее профессия была отнюдь не такой респектабельной, но действительно как нельзя лучше способствовала восстановлению душевного равновесия. Нелли содержала заведение, предоставлявшее «девочек по вызову». Когда кому-то из мужчин — обитателей восточноевропейского рая для рабочих — удавалось благополучно вырваться из-за «железного занавеса», невозвращенцу, как правило, требовались прежде всего три вещи: женщина, приличный виски и американские сигареты.
Все это могла обеспечить Нелли.
Одной из обязанностей Лэнга было посещать ее заведение, выбирать там женщину и доставлять ее на конспиративную квартиру, где велась работа с перебежчиком. Нелли, случалось, упрекала его за нежелание попробовать ее «товар» и даже, бывало, соблазняла даровой «клубничкой». «Нет уж, я только посмотрю, а трогать не буду», — всегда отвечал он. Ему, естественно, не хотелось оскорблять владелицу столь ценного рабочего инструмента объяснениями по поводу того, что он всего лишь очень опасается за свое здоровье. Именно тогда мир узнал о двух новых бичах сексуальной сферы — СПИДе и герпесе, заступивших на место старых добрых венерических болезней, успешно излечивавшихся парой уколов пенициллина. Лэнгу вовсе не улыбалось убеждать Дон, которая тогда была его невестой, в том, что он подцепил заразу, присев на плохо простерилизованное сиденье унитаза в уборной Управления. Плюс к тому если бы сведения о том, что он под прикрытием служебного положения, пользовался на дармовщину услугами проституток, дошло бы до Конгресса, то он оказался бы с ног до головы в таком дерьме, от которого вряд ли удалось бы отмыться до конца жизни.
Однако (может быть, даже благодаря его позиции) они с Нелли подружились. Это знакомство возобновилось несколько лет назад, когда Лэнгу, как и сейчас, требовалась помощь друга, не отмеченного в каких бы то ни было документах, связанных с его персоной.
Он нажал на кнопку звонка.
Довольно долго никто не отвечал, и у Лэнга по спине побежали противные холодные мурашки. Но потом он сообразил, что и сама Нелли, и, тем более, большая часть ее персонала сейчас только-только просыпаются. А рабочий день у них начнется часа через полтора-два, не раньше.
И, действительно, на третью попытку отозвался сонный голос:
— Ктот’м?
Лэнг посмотрел по сторонам и решил, что называть свое имя вслух не следует.
— Скажите Нелли, что пришел парень, который только смотрит.
Он был уверен, что женщина, говорившая с ним, воспримет его слова как намек на какое-то сексуальное извращение, но, к его удивлению, в динамике сразу же послышался другой голос, на сей раз знакомый.
— Лэнг, ты вернулся! Может быть, сегодня?..
— Нелли, — перебил ее Рейлли, — ты бы лучше впустила меня.
Замок щелкнул, и Лэнг открыл дверь.
На первой от входа лестничной площадке стояла и смотрела на него сверху вниз женщина, которой, как он точно знал, давно перевалило за пятьдесят. Тем не менее на вид ей нельзя было дать больше тридцати, разве что с маленьким хвостиком. Профиль у нее был очень четким, не перекошен из-за возрастной дряблости и морщин. Благодарить за это следовало пластического хирурга из Швейцарии, которого она регулярно посещала. Глаза еще сохранили легкую азиатскую раскосость, свойственную восточноевропейцам; это было, пожалуй, единственным указанием на то, что в Лондон она прибыла как Нелешка Дворшик, жена невозвращенца из Венгрии, которого, впрочем, она скоро бросила, обменяв на собственное предприятие, эксплуатировавшее древнейшую из человеческих профессий.
Поднявшись по лестнице на один марш, Рейлли оказался в помещении, больше всего походившем на вестибюль скромной небольшой гостиницы. Диваны и кресла стояли кучками, каждая из которых была повернута к одному из нескольких телевизоров. А вот чего вряд ли можно было бы увидеть в добропорядочных общественных местах, так это изрядного количества юных женщин различной степени раздетости. Эти женщины всех рас и немалой части национальностей, существующих на планете, не проявили к Лэнгу никакого интереса, невзирая даже на то, что клиенты приходили сюда крайне редко — здесь находился дом девочек, база, откуда они обслуживали весь город.
