Но какая агония для моего несчастного солдата! Происходящее давило на него тяжким грузом, и от осознания этого у меня разрывалось сердце. Все эти факты Шон подсознательно связал с той ночью, когда он потерял руку. Террориста, прятавшегося за красной дверью, нужно было отдать под суд. Убить. Мне вдруг до боли захотелось, чтобы он пришел ко мне на сеанс.
К тому же были и другие заботы.
– Дженни, – строгим голосом произнес я, – ты сказала, что Шон прижал тебя к себе. И что было дальше?
Ничего такого. Просто мы с ним какое-то время так и простояли в обнимку. Я ему как сестра, но вместе с тем и как солдат, один из тех, кто был у него в подчинении. Новобранец. Шон говорит, что умрет, сражаясь и защищая меня.
– Понятно. По правде говоря, ты меня обрадовала. Я боялся, как бы ваша дружба не переросла в нечто большее, а это было бы нехорошо как для тебя, так и для него.
Но я его люблю. Шон – единственное, к чему я в последнее время стремлюсь.
– Ничего, это мы поправим. – Я наклонился и взял девушку за руки. – Мы доведем начатое дело до конца. О том вечере ты вспомнишь все. Мы отправим всех призраков спать, и твоя жизнь наладится. Слышишь?
Дженни посмотрела на меня не без некоторого удивления. До этого я еще ни разу к ней не прикасался, а в моем голосе она никогда не слышала такого волнения. Нет, я не утратил над собой контроля, а лишь дал ей немного того, что она получала от Шона.
– Ты меня слышишь?
Да.
– Ты веришь мне?
Не знаю. Я боюсь на это надеяться. И боюсь все вспомнить. Я кажусь себе ядом, и чтобы никого не отравить, мне остается лишь держаться от всех подальше.
– Нет, Дженни, ты не яд, – сказал я. – Ты лекарство.
С Шоном я увижусь только по окончании этой истории, хотя на тот момент я этого еще не знал. Слишком много кукол нуждалось в своем кукловоде.
Детектив Парсонс вяло проверял информацию о Салливане. Боб упрямо настаивал на своем алиби, вводя в заблуждение и его, и Шарлотту. Мать Дженни поверила в его виновность. Жена Боба его покрывала, а адвокат защищал. Мы с Дженни возобновили нашу работу, а Шон без конца прокручивал в голове образ Боба, жестоко насиловавшего девушку и вонзавшего ей в кожу острую палочку. Я обошел вниманием Тома. И моего сына.
Сначала о главнейшем. Я проявил крайнюю нетерпимость к Тому и его навязчивым мыслям о синей толстовке. Нет, я не стал относиться к нему презрительно или питать неприязнь. Совсем наоборот. Том казался мне капризным, непослушным ребенком, не пожелавшим выполнять мои рекомендации.
Я не понимаю, почему судебные следователи в упор отказываются обратить внимание на эту фотографию!
Том держал в руке снимок моего сына из школьного альбома. Разглядеть лицо парня было нельзя.
– Это на школьном матче по лакроссу?
Да! Той самой весной, когда изнасиловали Дженни.
– А почему вы считаете, что судебные следователи смогут сообщить что-то новое? На снимке изображен подросток среднего роста и неприметного телосложения в бейсболке с эмблемой средней школы Фейрвью. Я уверен, что вы разглядывали эту фотографию чуть ли не под микроскопом. Дюйм за дюймом. Я прав?
Том уставился на фото.
Да. Разглядывал. Просто… Послушайте, я знаю девушку, стоящую за его спиной, и парня рядом с ней. Если эту фотографию показать всем, кто присутствовал на том матче, кто-нибудь наверняка вспомнит!
– Возможно. Я уверен, что проблема в том и заключается. Полиция вновь стала допрашивать всех, кто был на той вечеринке. Вполне возможно, они боятся, что кто-нибудь увидит в этом охоту на ведьм. Знаете, а ведь ребята не обязаны приходить в участок на допрос. В соответствии с законом. На данный момент они проявляют добрую волю и отвечают на допросы. Но если окружающие неправильно истолкуют смысл происходящего, все может измениться.
В самом деле.
– Да и потом, мы уже обсуждали ваше чувство вины. Ваших родителей и то, как они повлияли на вашу самооценку. На восприятие вами собственного «я». Если угодно, на ваше подсознание. Если мы даже найдем того, кто изнасиловал вашу дочь, само по себе это ничего не изменит.
Боже милостивый! Неужели мы, имея на руках столь важную улику, будем обсуждать то, что происходит в моем подсознании? Дайте мне поймать этого насильника, а потом я вернусь, выскажу все, что думаю о родителях, открыто выступлю против жены, босса и всех, кого вы мне назовете. Как вам такой вариант?
Его слова с треском лопнули в моей голове. Вот черт!
– Ну хорошо, – сказал я, – возможно, вам действительно надо с этим разобраться. Пока, полагаю, нашу работу следует прекратить. Но перед этим примите во внимание следующее: на этом снимке виден только парень в синей толстовке, не более того. Он сделан под таким углом, что рисунок на одежде разглядеть нельзя. А единственная причина, по которой вас так беспокоит эта толстовка, заключается в том, что какой-то торговец наркотиками назвал ее, желая скостить себе срок. Теперь вы понимаете, что меня так тревожит?
По правде говоря, нет. Не понимаю.
Я сложил вместе руки, уперся локтями в колени, наклонился вперед и опустил голову на грудь, кожей чувствуя на себе взгляд Тома, ждавшего от меня слов, которых я, как могло показаться, никак не мог найти. Это в высшей степени эффективный прием. Когда я поднял голову, мое лицо выражало убежденность.
– Последние несколько месяцев мы с вами копнули очень глубоко и разбередили множество эмоций, которые уходят корнями в ваше детство. Сделав это, вы бросили вызов своему гневу на родителей. Да, Том, гнев налицо, какими бы хорошими ни были ваши отец с матерью и как бы хорошо ни заботились о вашей семье. То, как вы воспитываете собственных детей, идет вразрез с методами, которые применяли к вам и сестре ваши родители. Это подсказывает мне, что в душе вы осознаете: отец с матерью причинили вам боль. Нанесли эмоциональную травму. В результате вам кажется, что вы не достойны в этой жизни чего-либо хорошего, что каждый положительный момент вами украден. При этом подсознательно верите, что все зло, что вам выпадает, является возмездием за эти кражи. И за это вас, Том, опять же гложет чувство вины. Вины и гнева.
Том потихоньку двигался вперед, и я мягко вел его по избранному мной пути.
Как же я нервничал из-за этой паскудной толстовки.
– И куда же подевался этот гнев? Куда подевалось чувство вины? – Я взял снимок из рук Тома. – А вот куда! – Я помахал фотографией. – Вы направили их на парня в толстовке. И теперь не в состоянии охватить ситуацию в целом, причем это касается как вас лично, так и расследования.
Вы уже устали от описания моих плачущих пациентов. Но уверяю вас, что это сущая правда. Каждый, кто приходит ко мне, плачет почти на каждом сеансе. Так что считайте сами.
Том заплакал. Если вас это раздражает, не обращайте внимания. Мы движемся к концу, причем движемся быстро.
Я взял его за руку, а потом чуть подтолкнул в нужном направлении.
– Том. Вы учитываете, что полиция располагает и другими сведениями? И что стражи порядка, не исключено, не хотят принимать вас во внимание из-за снедающей вас слепой ярости? Может быть, ситуация под контролем? Может, вам лучше отдать бразды правления детективам и не мешать им делать свое дело? Вам же самому от этого стало бы легче, разве нет?
Том посмотрел на меня с каким-то новым блеском в глазах.
Не хотят принимать меня во внимание? Но я участвовал в расследовании больше года. С того самого момента, когда это случилось!
Я пожал плечами:
– Не знаю, Том. Это всего лишь предположение, но мне хотелось бы, чтобы вы о нем знали. Я надеялся немного успокоить ваши мысли. Отложите на время ваши щит, меч и остальные доспехи.
Мне пора, Алан. Простите меня. Я знаю, что как пациент веду себя плохо. Мы вернемся к вопросам, которые вы подняли. Но не сейчас. Не сейчас.
Мы встали. Я протянул ему руку, а когда он ее пожал, положил сверху другую.
– Том, прошу вас, подумайте над моими словами. Сложите оружие. Не мешайте профессионалам делать свое дело.
Но Том уже ушел.
А теперь о моем сыне.
Откладывать допрос дальше было нельзя, это могло вызвать подозрения. Джейсона сопровождал адвокат Брандино. К ним присоединился и я. Жене сказал остаться дома, потому как она совершенно не умела скрывать свои эмоции. Вопросы задавали двое молодых полицейских. Они устали от всего этого – от Тома Крамера, от ежедневных звонков в небольшие города, расспросов о старых преступлениях на сексуальной почве, от необходимости сидеть за столом, прижимая трубку плечом к уху, что заканчивалось судорогами и головной болью, от невозможности обновлять свои странички в «Твиттере», «Снэпчате» и «Фейсбуке». Они тоже жили в этом городе и поэтому отнюдь не стремились лишний раз действовать кому-то на нервы. Прожить день, когда на тебя то и дело бросают неодобрительные взгляды, совсем не весело.
