Протолкавшись через толпу слоняющихся по церкви туристов, Малоун подошел к дальнему концу народного алтаря. Вход в алтарь был перекрыт толстыми бархатными канатами, установленная рядом табличка сообщала, что дарохранительница, сделанная из чистого серебра, создана в период между 1674 и 1678 годами ювелиром Жуаном ди Созой. Даже с расстояния в пятьдесят футов серебряный сосуд с богатым орнаментом поражал воображение.
Малоун повернулся и посмотрел назад, через неф, мимо колонн и рядов скамей для прихожан. Его взгляд был направлен на нижний клирос, под которым они прошли, войдя в церковь.
А затем он увидел то, что искал. Оно находилось на верхнем клиросе, позади толстой каменной балюстрады. Со стены, с высоты в пятьдесят футов, на него смотрел огромный глаз – круглое окно диаметром в десять или даже больше футов. Посередине окна сверкали вертикальные стойки и ажурные витражные переплеты. Ребра свода изогнутой тропинкой тянулись к окну и растворялись в его сиянии – ослепительном, как свет театрального софита, и заливающем все внутреннее пространство церкви.
Архитектурный элемент, типичный для многих церквей Средневековья и названный по его форме.
Окно-роза. Оно выходило на запад. И в конце дня сияло, словно солнце.
Но и это еще было не все.
Посередине балюстрады верхнего клироса высился большой крест. Малоун шагнул вперед и увидел, что крест стоит прямо напротив окна. Сияющие солнечные лучи омывали его и текли в неф.
«Где заходящая звезда находит розу, пронзает деревянный крест и превращает серебро в золото».
Похоже, они нашли это место.
47
Вена, 16.30
Торвальдсен восхищался парком Херманна – фантастической феерией цветов, струящейся воды и мрамора, чудом, созданным неустанным трудом нескольких поколений. Тенистые тропинки тянулись от шато к поросшим травой лужайкам, вдоль выложенных кирпичом дорожек стояли статуи, негромко шелестели прохладные струи фонтанов. То там, то здесь чувствовалось, что влияние французской школы ландшафтного дизайна пасует перед явной тягой к итальянскому стилю.
– Кто те люди, которые владели этим поместьем? – спросил Гари.
– Семейство Херманнов обосновалось в Австрии очень давно, как и многие семьи в Дании. Они весьма богаты и влиятельны.
– Хозяин дома – ваш друг?
Учитывая имевшиеся у Торвальдсена подозрения, это был интересный вопрос.
– Еще несколько дней назад я считал его другом, но теперь уже не уверен в этом.
Ему нравилась любознательность мальчика. Он знал историю с отцовством Гари. Когда после прошлогоднего летнего визита Гари в Данию Малоун отвез мальчика домой, вернувшись из Америки, он рассказал Торвальдсену то, что услышал от Пэм. Познакомившись с ней совсем недавно, датчанин сделал вид, что ему ничего не известно. Пэм Малоун была взвинчена и находилась на грани нервного срыва, и именно поэтому он велел Джесперу дежурить за дверью отведенной ей комнаты. К счастью, женщине все же удалось взять себя в руки и немного успокоиться. Сейчас она должна была находиться на пути в Джорджию, однако человек, позвонивший ему из Тель-Авива, ясно сказал: «Похоже в эту минуту Малоун и его экс-супруга направляются в Лиссабон».
Что же происходит? Какого лешего их туда понесло? И где Когти Орла?
– Мы приехали сюда, чтобы помочь твоему отцу, – сказал он Гари.
– Папа ничего не говорил о том, что нам предстоит эта поездка. Он велел мне оставаться на месте и соблюдать осторожность.
– Но он также велел тебе делать то, что я говорю, не так ли?
– В таком случае, когда он начнет на меня орать, принимайте огонь на себя.
Датчанин улыбнулся.
– С удовольствием.
– Вы когда-нибудь видели, как убивают людей?
Старик знал: воспоминания о событиях, свидетелем которых Гари стал во вторник, не дают ему покоя, хотя он и вел себя с мужеством взрослого человека.
– Да, несколько раз.
– Папа застрелил того человека. Но знаете, мне наплевать.
Бравада мальчика заставила Торвальдсена покачать головой.
– Осторожнее, Гари! Привыкнуть к убийству – непозволительно, пусть даже его жертва в полной мере заслуживает смерти.
– Я не в том смысле. Просто он был плохим человеком. Он грозился убить маму.
Они прошли мимо мраморной колонны, на которой стояла скульптура Дианы. Легкий ветерок шевелил ветви деревьев, и на траве танцевали их тени.
– Твой отец сделал то, что должен был сделать. Ему это было вовсе не по душе, но другого выхода не оставалось.
– И я бы на его месте поступил так же.
Черт бы побрал генетику. Гари все же сын Малоуна! И, несмотря на то что ему исполнилось только пятнадцать, он, как и его отец, легко приходил в неистовство, особенно если кто-то начинал угрожать его близким. Гари знал, что его родители отправились в Лондон, но не ведал о том, что мать все еще находится рядом с отцом. Он заслуживал того, чтобы узнать правду.
– Твои папа и мама едут сейчас в Лиссабон.
– Это сказал тот, кто только что вам звонил?
Торвальдсен кивнул и улыбнулся. Мальчик отнесся к новости деловито, по-взрослому.
– А почему мама все еще с ним? Она ни словом не обмолвилась об этом, когда звонила вчера вечером. Они с отцом не очень-то ладят.
– Честно говоря, понятия не имею. Нам с тобой придется подождать, пока кто-нибудь из них не позвонит снова.
На самом деле Торвальдсен и сам отчаянно хотел знать ответ на этот вопрос.
Впереди показалось то самое место, куда они шли, – круглая беседка из цветного мрамора с позолоченной крышей. Она стояла на берегу прозрачного, словно хрусталь, пруда, серебристая поверхность которого была укрыта тенью деревьев.
Они вошли внутрь, и Торвальдсен подошел к ограде балюстрады. Внутри беседки стояли большие вазы с душистыми цветами. Херманн позаботился о том, чтобы и это место напоминало выставку.
– Кто-то идет, – произнес Гари.
Торвальдсен даже не оглянулся. В этом не было нужды. Он видел ее мысленным взором: низкорослая, кряжистая, с тяжелой одышкой. Он же смотрел на пруд и упивался сладким запахом травы, цветов и осознанием собственного профессионального опыта.
– Она идет быстро?
– А откуда вы узнали, что это женщина?
– Со временем ты поймешь, Гари: нельзя выиграть поединок, если твой противник не является хотя бы немного предсказуемым.
– Это дочь мистера Херманна.
Датчанин продолжал любоваться озером, наблюдая за семейством уток, плывущим к берегу.
– Не говори ей ничего и ни о чем. Слушай, а говорить старайся как можно меньше. Именно так проще всего узнать то, что тебе нужно.
Он услышал шарканье подошв по мраморному полу беседки, но повернулся только тогда, когда Маргарет подошла совсем близко.
– Прислуга сообщила мне, что вы направились сюда, и я сразу же вспомнила, что это ваше любимое место.
Видя, как она довольна, Торвальдсен улыбнулся.
– Здесь можно насладиться уединенностью. Далеко от шато, а деревья дарят покой. Мне здесь действительно нравится. Насколько я помню, это место было любимым и у твоей матери.
– Отец построил эту беседку специально для нее. Именно здесь она провела последний день своей жизни.
– Ты скучаешь по ней?
– Она умерла, когда я была еще совсем маленькой, поэтому мы так и не успели стать близкими людьми. Но папе ее недостает.
– Вы не скучаете по своей маме? – спросил Гари.
Хотя мальчик нарушил его инструкции относительно того, чтобы слушать, но не говорить, Торвальдсен не возражал против такого вопроса. Ему тоже было бы интересно услышать ответ на него.
– Конечно, мне ее не хватает. Просто между нами не было близости, какая обычно бывает у матери и дочки.
Торвальдсен почти видел, как мысли ворочаются в голове Маргарет. Она унаследовала скорее тяжеловесность своего отца-австрияка, нежели прусскую привлекательность своей матери. Не то чтобы та была записной красавицей – темноволосая, кареглазая женщина с тонким вздернутым носиком. Но вправе ли был судить о красоте он – со своим скрюченным позвоночником, всклокоченными волосами и побитой временем кожей. Иногда он думал о том, сколько у нее могло быть ухажеров, но сама мысль об этом казалась нелепой: эта женщина просто не могла принадлежать кому-то. Она привыкла брать сама.
