Никто не произнес ни слова.
Лилиан быстро докурила сигарету, вышла из машины. Остальные двинулись за ней.
В подготовительной школе не горела ни одна лампа, и они не стали зажигать свет.
— Ты останешься здесь, Ян. — Лилиан повернулась к нему. — Хорошо?
Ян молча кивнул.
— И если кто-то появится… ну, в общем, если что не так — сразу звони.
Она вышла на лестницу в подвал, трое молчаливых спутников последовали за ней, и Ян закрыл за ними дверь.
Значит, так. Карл доставляет Рёсселя в комнату свиданий, и его там встречают четверо. Вряд ли он сумет что-то сделать против четверых. Остается только надеяться, что Лилиан и ее спутники сумеют заставить его заговорить. Ян им помочь ничем не может.
У него своя программа.
После их ухода он сидел четверть часа в раздевалке и ждал. Ничего не происходило. Подошел к окну и посмотрел на больницу. Окна светились, но людей не видно.
Пора. Он взял запасную карточку и открыл дверь в подвальный коридор. Там горел свет — Лилиан то ли не хотела, то ли забыла его выключить.
Пора.
Он стоит в прачечной. И что он скажет Рами, когда откроется люк лифта?
Привет, Алис. Поздравляю с возвращением из Дыры.
Эту фразу он заготовил заранее. А потом? Скажет, что думал о ней все эти годы? Что влюбился в нее с первого дня в Юпсике? Как он любил ее… и как боялся возобновить контакт с внешним миром? Настолько боялся, что в то утро попытался воспрепятствовать их побегу, разбудил охрану…
Яна задержали. Она скрылась. Наверное, беспрепятственно доехала на поезде до Стокгольма, к сестре. Во всяком случае, в Юпсик она не вернулась.
Никто о ней не упоминал. Она уже была вне пределов их служебной ответственности, так о чем говорить?
А через неделю выписали и его. Он даже не разговаривал со своим психологом после попытки побега, и вдруг — симсалабим, его выписывают. Должно быть, Тони посчитал, что его психический статус стабилизировался, и препятствий к выписке не нашел.
За ним приехал отец. Он не улыбался.
— Ну как? Разобрали тебя на части и свинтили вновь? — только и спросил он.
И в понедельник Ян пошел в школу. Ночь перед этим почти не спал. Лежал с открытыми глазами и думал о Банде четырех, о Торгни и его приятелях, представлял, как убегает от них, словно мышь от кошки, по бесконечным школьным коридорам.
Он пошел в школу один. Как всегда. Друзей у него как не было, так и нет. Неважно. Рано или поздно он повстречается с Бандой четырех, он это знал. Но удивительно — страха не было. Весна, последние числа апреля, скоро конец учебного года. Не надо заглядывать вперед. Как говорят, будет день — будет пища.
После уроков он учился играть на ударных — выбивал палочками тремоло на телефонном каталоге. Или рисовал комиксы — историю Затаившегося.
Рами никаких признаков жизни не подавала. Ни телефонного звонка, ни открытки из Стокгольма.
Последнюю неделю учебного года выпускники-девятиклассники посвящали по традиции пикникам и палаточным экскурсиям. В четверг утром Ян пришел в школу и сразу заметил — случилось что-то необычное. Ученики собирались в группки и о чем-то перешептывались. О каком-то «чудовищном преступлении».
— Неужели правда? — слышалось там и сям.
Никто напрямую к Яну не обратился, но из обрывков разговоров он понял, что в лесу под Нордбру случилось нечто ужасное. Кто-то умер. Кого-то убили.
А потом учитель все рассказал. В лесу убиты два девятиклассника, а один получил тяжелые травмы. После этого поползли слухи и не умолкали до летних каникул.
Ян воспринял всю эту историю с мрачным удовлетворением. Банда четырех уничтожена. В живых остался только Торгни Фридман.
Договор. Рами каким-то образом выполнила свое обещание.
Но она о себе так и не дала знать. Много позже, через пять лет, он увидел в витрине единственного в Нордбру музыкального магазина диск с именем РАМИ.
Он купил диск. Это был ее дебютный альбом, только что выпущенный. И одна из песен называлась «Ян и я».
Вот она и подала о себе знак. А как же это еще понимать?
Как раз в то время он начал работать в детском садике «Рысь». А осенью увидел, как психотерапевт Эмма Халеви привела своего сына Вильяма в соседнее отделение садика, и сразу вспомнил Юпсик. Психобалаболка, подумал он.
Договор.
Ян вспоминал свои подростковые годы — и вдруг удивился сам себе: ему за все это время даже в голову не приходила мысль поинтересоваться, почему Рами заперли в Санкта-Психо. Почему и за что.
Что она такого сделала, что ее отправили сюда, да еще в закрытое отделение?
Он не знает, да и не хочет знать. Он ждет ее в подвале.
Он прислушался — где-то завыли сирены. На дороге. Звук все усиливался.
Пожарные машины?
На стене внезапно зажглась еще одна лампочка, на этот раз красная, и начала мигать с равномерными интервалами. Сигнал тревоги. Скорее всего, сигнал тревоги.
Он посмотрел на часы — без четверти десять. Для учений рановато.
Внезапно задребезжал и задергался мобильник в кармане. Он вздрогнул.
— Алло? — сказал он тихо.
Наверное, Лилиан. И что он ей скажет?
— Привет, Ян. Это Мария-Луиза.
Ян сжал изо всех сил мобильник и тут же отпустил. Так и раздавить можно.
— Добрый вечер, Мария-Луиза. Что-то случилось?
— Да… можно сказать, случилось. Я всем подряд звоню, но никто не отвечает. Хотела тебя спросить — ты не видел Лео? Лео Лундберга?
— Лео? Нет… а что?
— Лео сбежал от своих приемных родителей. Играл во дворе. Стемнело, они спустились его забрать. А его и след простыл.
Ян слушает и совершенно не представляет, что на это сказать. Ему сейчас не до детей, но что-то же он должен ответить.
— Лео — мой любимец, — говорит он.
Мария-Луиза отвечает не сразу. Она, очевидно, не поняла, что он хотел сказать. По правде, он и сам не понял.
— Важно его найти… Ты сейчас где, Ян? Дома?
— Да… — понизив голос, говорит он и чувствует себя разоблаченным.
— Хорошо… теперь ты знаешь, что случилось. Мы уже подключили полицию. Если что-то увидишь или узнаешь, сообщи им. Или мне.
— Само собой… Я позвоню.
Ян нажимает кнопку отбоя и переводит дух. Лео… его вечная неуемность, вечное беспокойство. Плохо, что он сбежал, но этим занимается полиция, и Ян ничего не может сделать. Он должен быть там, где он есть. Ради Рами.
И через несколько минут он наконец слышит звук, которого ждал, — с лязганьем и скрипом заработал барабан бельевого лифта.
Сердце екнуло и забилось. Он подошел поближе к люку. Звук нарастает, слышно, как погромыхивает кабина.
Лифт с глухим стуком останавливается. Несколько секунд молчания. Дверца медленно приоткрывается. Там кто-то есть.
Сердце вот-вот вырвется из груди. Ян делает шаг к лифту.
— Ты здесь, — шепчет он. — Наконец-то… Добро пожаловать… поздравляю…
Из кабины появляется рука, за ней нога в джинсах. Спустя мгновение нога безжизненно падает на пол.
— Рами?
Ян приближается к лифту — и дальнейшее происходит очень быстро. Слишком быстро — он не успевает среагировать. Тяжелая дверь с грохотом распахивается и со всей силы бьет его в грудь. У него перехватывает дыхание от боли, и он тяжело опускается на пол.
Какое-то шипение, воздух белеет, Ян падает на спину. Глаза невыносимо щиплет, он не может вдохнуть.
Слезоточивый газ. Кто-то направил на него баллончик со слезоточивым газом.
Рядом с ним тяжело падает тело. Несмотря на ручьем текущие слезы, Ян успевает разглядеть глубокую резаную рану на шее и почувствовать горячую липкую кровь на руке.
Мужчина. Охранник. Он узнает его — Карл. Ударник из «Богемос», тот, кто обещал помочь поговорить с Рёсселем. Кажется, он умирает.
— Карл?
Или уже мертв. Не шевелится, футболка почернела от крови.
Ян пытается проморгаться и сфокусировать зрение. В лифте что-то шевелится, какая-то тень. Помимо умирающего охранника, в кабину втиснулся еще кто-то …
С трудом выбирается из тесного пространства… кто это? Алис? В больничной одежде: спортивная курточка, серые хлопковые брюки, белые кроссовки.
Больной. Пациент. Заключенный.
Но не Алис.
Мужчина.
Он наклоняется над Яном и хватает его за руки. От него пахнет дымом, слезоточивым газом и еще чем-то… бензином?
— Не дури, — говорит он тихо. — Расслабься.
Теперь Ян не может пошевелить руками — они крепко связаны пластиковым браслетом. Почище наручников.
Незнакомец сует баллончик в карман и поднимает Яна с цементного пола. Лицо его в тени, но Ян видит, что помимо баллончика с газом у него есть и еще кое-что. В правой руке он сжимает нож.
Нет, не нож. Опасная бритва, вся в крови.
