Ознакомительная версия.
– В прошлый раз вы мне народным самосудом угрожали. А сейчас спидоносцами… Слыхал я, что про вас в городе говорят, какими вы методами работаете. От этих методов ваших люди в петлю лезут.
– Ты в петлю не полезешь. Ты, Трущак, жить хочешь. И как я погляжу, жить желаешь хорошо, богато. Цель у тебя какая-то есть. И цель эта с желанием жить хорошо связана напрямую. Скажешь – нет? Я вашего брата видал-перевидал, ты не суицидный. Ты шибко зацикленный на чем-то.
– Что вам от меня надо?
– Я хочу знать, что ты делал ночью вблизи Сухого переулка, где пришили Половца, который двумя часами раньше пытался застрелить Борщакову?
Симон не ответил, но Кате показалось, что это его молчание было несколько иным, чем прежде – он словно взвешивал и оценивал какие-то шансы. Она вспомнила его такое странное «оccultus» – то ли действительно клятву, то ли издевку над ними. Вспомнила и «подставь другую щеку», как он произносил эту фразу, каким тоном. Между этими фразами была пропасть, заполненная чем-то глубоко личным, сокровенным, какими-то больными фантазиями, мечтами, надеждами.
– Я приехал на улицу Доватора по делу. Я узнал адрес некоего Приходько, – медленно произнес Симон. – Я встречался с бывшим вашим сотрудником стариком Сысоевым, ветераном, и он посоветовал мне обратиться к этому Приходько. Его семья, точнее, его дед когда-то служил в здешнем отделе МГБ, знал некоего Кагулова. Его, оказывается, и старуха Маруся Петровна в детстве знала, он сожительствовал с ее матерью. В семье Приходько, возможно, сохранились какие-то вещи брата моего деда – я так предполагал, такую мысль мне подал этот ваш ветеран.
– Вещи Симона Валенти? – спросила Катя.
– Приходько-старший вместе с этим вашим ветераном и другими сотрудниками выезжал на место убийства, в дом на улице Ворошилова.
– Тот дом давно сгорел, – отрезал Шапкин, – и я не понимаю, чего ты нам опять горбатого лепишь про…
– Часть реквизита я забрал из подвала театра, но это не все, должны быть еще вещи. Должно было остаться кое-что еще. Я предположил, что некоторые вещи до сих пор находятся где-то здесь, в Двуреченске, их можно найти, если очень постараться и хорошо заплатить.
– Это через шестьдесят-то лет найти? – не выдержала Катя.
– Вещи сохраняются не только десятилетиями, веками.
– Например?
– Зеркало. Пара к тому, что я нашел в цирковых ящиках.
– Этот хлам? – хмыкнул Шапкин.
– Это для вас хлам, для меня это семейная вещь, память, если хотите знать – реликвия. Ваш ветеран намекнул мне в разговоре, что часть вещей из дома на улице Ворошилова потом, ну уже после закрытия дела, просто растащили по домам. Приходько-старший что-то себе прихватил для продажи.
– Старое зеркало? – спросил Шапкин. – В облезлой крашеной раме?
– Вы что… такую вещь где-то видели? – Симон резко обернулся к нему.
Шапкин встал, прошелся по кабинету. Катя следила за ним с напряженным вниманием. Он хмыкнул, потер подбородок. За всеми этими жестами он пытался скрыть… а может, вспомнить… Комната в квартире учителя Уткина. Диван, любовница, тусклое зеркало в простенке. Старое, таким место только на помойке, если, конечно, это действительно не семейная реликвия.
– Я чувствую… я мысли ваши читаю, – Симон внезапно вспотел. – Я… вы видели эту вещь. Точно. Видели где-то здесь, совсем недавно. Где? Скажите! Для меня это очень важно. И я… я скажу вам все, абсолютно все, чистую правду.
– А в прошлый раз, рассусоливая перед нами тот ваш фамильный цирковой эпос, ты разве не всю правду сказал? – усмехнулся Шапкин. – Ты ведь клялся-божился.
– Я… Скажите мне то, что я хочу знать, и я тоже расскажу вам, что знаю. Это обмен, честный обмен, несмотря даже вот на это, – Симон потряс скованными руками.
– Ладно. Принято. Значит, мотался на Доватора к Приходько на квартиру. Точно, есть там такие. Сам-то старик давно в могиле, а внук его в городской администрации пашет не покладая рук. Ну и поговорил ты с ним?
– Я звонил в квартиру, там не было никого. Соседка сказала, что их семья на даче, а этот, ну который молодой, приезжает поздно. Я ждал в машине у подъезда. Что называется, до упора.
– И все из-за старого зеркала? Не вешай лапшу.
– Я должен найти и еще кое-что. Одну вещь. Она где-то в городе, наверное, потому что ТАКИЕ ВЕЩИ не пропадают, не сгорают в огне, не тонут, не гниют. Возможно, если я найду эту вещь, то… с нашей семьи снимется тот страшный груз, та каинова печать, которую мы поколениями несем на себе.
– Что это за штука? Как она выглядит?
– Я не знаю, как она выглядит, но я непременно узнаю, почувствую ее, когда найду, когда увижу. – Симон был бледен. – Это не зеркало. Это… возможно, это что-то вроде амулета, ладанки, оберега, талисмана, где хранится… Где брат моего деда скрыл то, что он добыл во время оккультного ритуала, когда принес в жертву детей… тех, которых искали, а потом нашли в провале…
– Значит, по-вашему, детей своей ассистентки убил именно Симон Валенти? – Катя повторила тот свой прежний вопрос. – Но зачем? Почему? В голове даже не укладывается.
– Я же говорил вам тогда, он пытался добыть некую силу… неограниченную возможность влияния, он хотел это получить, чтобы потом использовать. С него требовали что-то подобное, понимаете? Гипноз, внушение, факирские трюки с прозрачным ящиком на арене, психологическая обработка диверсантов в разведшколе, тренинг – всего этого было уже мало ему самому и его боссам, его вербовщикам из госбезопасности. Его посылали в Париж к Седиру налаживать контакты, а тот был колдуном, оккультистом. А оккультизм – это не гипноз, не парапсихология, это игра с огнем, с адом, со смертью. И там мало способностей, мало знаний, там нужны жертвы и кровь. Дети – они всегда, во все века считались лучшей оккультной жертвой, дающей максимальный, наивысший, самый мощный результат.
– Вы хотите сказать, что ваш дед-фокусник был сумасшедшим убийцей? – воскликнула Анфиса.
– Они все были сумасшедшими тогда. Брата моего деда возили в Кремль якобы для того, чтобы он лечил сына Сталина от пьянства, но это был только повод. Тогда за власть боролись разные группировки в Политбюро, и в госбезопасности были люди, которые хотели кому-то из боссов помочь в этой борьбе, даже с помощью оккультиста. Понимаете, внезапную естественную смерть своего политического противника нельзя организовать с помощью гипноза. А вот с помощью некой силы, которая получена в ходе оккультного ритуала с жертвоприношением, когда из трупов жертв изымаются органы – сердце, кисти рук и прочее… это порой выходит. Здесь, на Валдае, кое-кто умер тогда из членов Политбюро. И это произошло после того, как брат моего деда убил, принес в жертву мальчишку с девчонкой. Да это было лишь начало – смерть от вроде бы внезапного сердечного приступа тут, на закрытой охраняемой даче. Это была своего рода репетиция, подготовка. Они там, в Кремле, метили выше, подбирались к самому Хозяину, к Сталину. Это был оккультный заговор против его жизни, здоровья, и они хотели, чтобы брат моего деда им в этом помог своим талантом колдуна!
В опорном пункте повисла гнетущая тишина.
КАК БЫЛО РЕАГИРОВАТЬ НА ТАКУЮ ВОТ «ЧИСТУЮ ПРАВДУ»?
– Я вам все сказал, теперь скажите мне, где вы видели то второе зеркало. – Симон встал со стула. – Вы мне обещали. Когда обещания касаются таких вещей, про которые мы говорим, их надо держать.
– Вы знаете, кто убил самого Валенти и Мордашову? – спросила Анфиса.
– А вы разве не имели на эту тему беседы с одной здешней старой клячей? – Симон внезапно рассвирепел. – Ты… заткнись, ты вообще никто здесь и не имеешь права вякать, тешить свое дурацкое любопытство! Когда речь идет о таких вещах, великих страшных вещах, когда…
– Я скажу, у кого было зеркало. Ответь девушке вежливо, – сказал Шапкин. – У нас про то убийство до сих пор разное болтают.
– У него… у Валенти, – Симон словно поперхнулся этим именем, – потом, после всего пошло что-то не так. Он оказался неважным учеником Поля Седира, а может, магия зеркал не сработала. ОНИ вырвались у него из-под контроля, ОНИ вернулись, чтобы отомстить и получить свое, то, что он взял, вырезал из их мертвых тел, там, в провале. Из чего он изготовил ту вещь, талисман, которым хотел пользоваться и распоряжаться сам, плюя на разные там вербовки и органы… Он хотел сам диктовать законы и повелевать чужими судьбами, жизнями. Но что-то пошло не так. ОНИ вырвались на свободу. ОНИ вернулись и отомстили ему и этой бабе, матери, которая отдала их ему, волку, на растерзание. И до тех пор, пока они не найдут, не вернут свое, они не успокоятся. Не угомонятся. Они – ТВАРИ НОЧНЫЕ и приходят по ваши души по ночам. Но это не значит, что здесь и сейчас, в этой вашей грязной ментовке, их нет – вон там за дверью, алчных, стерегущих своего часа!
– Вот адрес, квартира и дом, где я видел похожее зеркало, – Шапкин невозмутимо черкнул что-то на листе бумаги. – Не знаю только, когда ты им воспользуешься, Трущак. Показания твои – не эти, конечно, а насчет улицы Доватора, семьи Приходько и соседки будем проверять, так что должен объявить тебе, что это повторное задержание коротким для тебя не…
Ознакомительная версия.
