жертвы чувствовать себя виноватыми. Без сомнения, сегодня трудно представить, в какой степени одиночества и покорности мы все находились. Конечно, я никому ничего не сказала. Что я могла сделать? У меня не было семьи, а единственным авторитетом, к которому я могла обратиться, был именно тот, кто причинил мне боль. Позже я все-таки доверилась подруге, с которой была очень близка; после долгих колебаний она рассказала мне, что однажды, когда была наедине с директором в его кабинете, Брюнер трогал ее.
Менее чем через две недели меня без каких-либо объяснений перевели в исправительную колонию в 30 километрах от Лозанны. Полагаю, доктор и директор сочли, что мое присутствие в стенах дома Святой Марии представляет для них слишком большую опасность. Не буду подробно останавливаться на том, какой стала моя жизнь в новой тюрьме, но вам нетрудно представить, до чего ужасной она была.
Я никогда больше не видела ни Грегори Далленбаха, ни Анри Брюнера и не сомневаюсь в том, что если б не то, что недавно произошло в жизни вашей матери, я никогда не бы заговорила о них. Я узнала, что доктор оставался в доме Святой Марии еще два года после моего отъезда. Что касается директора, я знаю, что он занимал свой пост до закрытия дома в 1972 или 1973 году, но не знаю, жив ли он до сих пор. Учитывая давность фактов, которые я вам сообщаю, сомневаюсь, сможем ли мы предпринять что-нибудь против него.
Я понимаю, что письмо получилось слишком длинным, но хотела бы, чтобы вы рассматривали его как преамбулу к более подробному рассказу, к которому я готова, чтобы помочь вашей матери в ее судебном процессе, принять участие, пусть даже скромным образом, дав свидетельские показания.
С уважением, Николь Керн
Марианна солгала мне; я ни на секунду не поверю, что это может быть чем-то, кроме лжи. У нее есть доступ ко всем архивам дома Святой Марии, никто не знает его лучше, чем она: Марианна не может не знать, когда ее отец стал директором. Я с трудом могу представить стоявшую перед ней дилемму. Вспоминаю наш обед на террасе ресторана, ее растерянность и чувство неизбывной вины — нет, скорее стыда… Как признаться, что ее отец вовсе не тот гуманист, которого она мне описала, что он активно участвовал в репрессивной системе административных интернирований? Ей стыдно, что она всегда знала — или, по крайней мере, чувствовала — то, что открыло мне письмо. Можно ли иметь отца-монстра и не знать об этом? Конечно, я живой тому пример, с той лишь разницей, что никогда в жизни не видел Далленбаха, а Марианна прекрасно знала своего отца. Кого она видела в детстве, когда он приходил вечером домой после рабочего дня? Преданного отца? Уважаемого врача? Или чувствовала, что за личиной респектабельности скрывается преступник?
Присутствовал ли Анри Брюнер в кабинете врача в тот день, когда Далленбах сделал фотографии моей матери? А два следующих раза? Участвовал ли в акте насилия со всеми вытекающими последствиями? Мне кажется, я только сейчас в полной мере осознаю ужас ситуации: да, мы с Йозефом Кирхером не одной крови, но теперь у меня нет уверенности в подлинной личности моего отца.
* * *
Я сижу за письменным столом и думаю, что мне теперь делать. Уничтожить это письмо и притвориться, что смогу продолжать жить так, как будто его никогда не существовало? Или иметь смелость позвонить Марианне и посмотреть правде в глаза? Что может быть болезненнее, чем необходимость делать выбор, ведь каждая из альтернатив кажется хуже другой?
Беру со стола серебряную зажигалку «Зиппо» — подарок на день рождения от моей бывшей жены, которым я почти никогда не пользовался, — придвигаю к себе стеклянную пепельницу и кручу колесико. Манящий язычок огня колеблется. Я подношу его ближе к письму. Пульс учащается. Я чувствую нарастающий гнев. Пламя касается края листа, и тот начинает тлеть. Уголок сгорает, издавая сильный запах. Несколько черных хлопьев падают в пепельницу.
Внезапно какая-то сила останавливает меня: я не могу довести свое дело до конца. Дважды дую на пламя, пальцами придавливаю край тлеющего листа и отталкиваю от себя зажигалку. Взгляд снова останавливаются на письме. Я повторяю вслух одну из первых фраз: «…осознаю: молчание слишком тяжким бременем лежит на моей совести».
Теперь я знаю, что не уничтожу письмо. Не имею на это права. Я не уверен, что делаю это исходя из морально-этических принципов. Скорее это эгоизм, я хочу спасти себя и тех, кто мне дорог. В общем, я усвоил, что правда ранит раз и навсегда, а боль от лжи уходит вместе с ней. Со слезами на глазах я беру телефон и набираю номер Марианны. Такова цена, которую придется заплатить, чтобы навсегда освободиться от прошлого. Каким бы ни было мое будущее, хорошим или плохим, оно будет моим.
Это вымышленная история, основанная — увы! — на ужасной исторической реальности. До 1981 года в Швейцарии было административно интернировано не менее шестидесяти тысяч человек, не совершивших ни одного преступления, только на том основании, что они были бедными, нищими, алкоголиками, беженцами, матерями-одиночками или считались развратными, мятежными или ленивыми. Это массовое явление практически не встречало сопротивления и долгое время было окутано оглушительным молчанием.
В 2014 году Федеральный совет учредил независимую экспертную комиссию для проведения научного исследования этих интернирований и других принудительных мер. В конце 2019 года комиссия представила и опубликовала результаты исследования и выдала ряд рекомендаций, в том числе имеющих цель выплатить компенсации пострадавшим и их семьям. Эти публикации увенчали труд экспертов, считающих тем не менее, что работа по увековечиванию памяти и реабилитации интернированных только началась.
Выдержки из писем, прочитанные профессором Бертле в четвертой главе второй части, были вдохновлены подлинными письмами интернированных или членов их семей в органы власти.
Поскольку действие книги происходит в 2008 году, описанные процедуры действовали до реформы 2011 года, касающейся содержания под стражей в полиции.
Перевод с французского М. Кудинова.
Саронг — традиционная мужская и женская одежда ряда народов Юго-Восточной Азии и Океании. Это полоса цветной хлопчатобумажной ткани, которая обертывается вокруг пояса (или середины груди — у женщин) и прикрывает нижнюю часть тела до щиколоток, наподобие длинной юбки.
«Ла Фемис» (фр. La Fémis) — Национальная школа изобразительных и звуковых профессий, ранее — Институт высших кинематографических исследований (IDHEC).
Ман Рэй (1890–1976) — французский и американский художник, фотограф