Но обо мне тут же снова забыли.
Мама не приехала за мной в школу, и из-за волейбольной тренировки я уже опоздала на автобус. Я писала ей и даже звонила, но она не отвечала, что было странно, потому что мама обычно отвечала, даже если была слишком занята, она всегда писала смс.
Я написала и папе, но знала, что это бесполезно. Он был ужасен во всем, что касалось телефона, и я была уверена, что папа все равно работает.
Мне пришлось ехать домой со Стейси Пикман, которая жила по соседству и играла со мной в волейбольной команде, ее жалобы не прекращались. С тех пор, как несколько лет назад на моем лице было написано, что я думаю, по поводу ее слишком узких джинс, она пыталась игнорировать меня в школе. Но правда заключалась в том, что у Стейси было еще меньше друзей, чем у меня, то есть ноль, поэтому она не могла быть слишком разборчивой. И она никогда не отказывалась от возможности пожаловаться, едва найдя невольных слушателей.
Она жаловалась на то, что Wi-Fi в кафетерии не работает, что занятия в спортзале должны быть короче, и на то, как она расстроена, что уже похолодало. Мне казалось бессмысленным жаловаться на вещи, с которыми ты ничего не можешь поделать, но для Стейси ни одна тема не была под запретом. Чтобы не слушать все это, я начала считать церкви, которые попадались нам по дороге. Двадцать четыре.
Когда мы, наконец, добрались до дома, я чуть не выбежала из машины в отчаянной попытке свалить как можно быстрее.
— Пока, Стейс! – крикнула я, хлопнув дверью старого седана ее родителей.
Я знала — она ненавидит, когда ее так называют, но не смогла устоять. Она только что жаловалась на деревья. На деревья!
Я направилась по каменной дорожке к дому. Он был похож на другие дома в нашем квартале, на двухэтажные семейные дома в непритязательных тонах. Американские флаги развевались на крыльце. Типичный пригород. За рядами резиденций был лес. В котором мы играли, когда были маленькими, но я больше никогда не видела там местных детей.
Я удивилась, увидев мамину машину, припаркованную перед гаражом.
Если она уже дома, почему не ответила на мое сообщение? Или не перезвонила? Может, у нее телефон разрядился. Но она всегда носила с собой запасную батарею, на случай непредвиденных обстоятельств.
Дойдя до входной двери, я заметила, что она приоткрыта.
Это было жутковато, в духе «Окна во двор» (прим.: детективный фильм Альфреда Хичкока, 1954г.).
Сквозь окно было видно какое-то движение.
— Мам?— прокричала я, распахнула дверь и вошла в прихожую. — Ты дома?
Мой голос эхом отдавался от деревянной лестницы. Я вошла в гостиную. Пусто.
Я не понимала, что происходит. Она все еще на работе? Но тогда почему ее машина здесь?
— Джулс! – мама с криком влетела через скрипящую кухонную дверь в гостиную, напугав меня.
У нее было обеспокоенное лицо. О-о.
— Я так рада, что ты дома! – выпалила она, но ее слова прозвучали быстрее, чем обычно.
— Ты оставила дверь открытой.
Я бросила сумку с книгами на диван.
— И почему ты не ответила на мое сообщение?
— Какое сообщение? — спросила она, подходя к вазе и нервно выбрасывая увядшие цветы.
— Я отправила сообщение, что меня нужно забрать. Стейси пришлось отвезти меня, — объяснила я, делая акцент на Стейси. Мама тоже не была от нее в восторге и считала, что ее родители должны лучше работать над ее ожиданиями.
— Прости, милая. Работа была... — она замолчала.
Она выглядела так, будто на нее слишком много свалилось, поэтому я отстала.
— Не переживай, — сказала я, доставая пульт от телевизора. — Дэни дома?
— Она только что вернулась с прослушивания и поедания замороженного йогурта с Тэрин. Видимо, все прошло хорошо! – ответила она, забрав пульт из моей руки. — Хелен вернется позже.
Я уставилась на пульт в ее руке.
— Мне нельзя сейчас смотреть телевизор?
Она сделала глубокий вдох.
— Я хочу поговорить с тобой.
Мамины “разговоры” никогда не приносили ничего хорошего. Они всегда были о неловких вещах: был случай, когда мы "говорили” о смерти моей бабушки; тот раз, когда мама и папа сказали мне, что они превращают нашу игровую комнату в офис для папы; и хуже всего, разговор S-E-X, который был фестивалем неловкости. Тактика моей мамы в решении неловких ситуаций заключалась в том, чтобы двигаться сквозь них как можно медленнее. В этом конкретном выступлении она подробно рассказала о различных формах контрацептивов и всех известных человечеству болезнях, передаваемых половым путем, и все это заставило меня не думать о сексе в течение очень долгого времени. Или просто стать монахиней.
Но здесь было что-то другое. Мама казалась рассеянной. Почти испуганной. Что-то определенно было не так.
— Ты в порядке?
– Ну конечно! — сказала она слишком уверенно.
Явно врет.
— Я сделала что-то не так? — спросила я, прокручивая возможные причины ее необычного поведения.
— Вовсе нет, — быстро ответила она. — Ты… Я люблю тебя.
Внезапное проявление маминой любви сбивало меня с толку.
— Мам, серьезно, что случилось? Ты меня пугаешь.
Мама пригладила свои и без того прямые волосы.
— Почему бы тебе не пойти на кухню?
Затем она крикнула:
— Даниэль, не могла бы ты спуститься, пожалуйста?
Мама подошла к двери и распахнула ее для меня. Желая как можно быстрее разобраться в том, что происходит, я шагнула вперед.
В кухне было жутко тихо, как будто это была одна из тех звуконепроницаемых комнат, где мягкие стены поглощают любой шум, будто в ней совсем не было воздуха.
За нашим кухонным столом сидела девочка-подросток.
На вид она была моей ровесницей. У нее были блестящие черные волосы, которые свисали на плечи, длинные и влажные. Ее тонкие плечи опустились вперед, что создавало впечатление, будто она пытается защитить себя. От чего именно, я не знала. На ней была слишком большая розовая толстовка с блестящей кошкой. Которая казалась неуместной. Большая толстовка делала еще тоньше, чем она уже была: рукава обрамляли тонкие запястья. Ее брюки были похожи на синюю униформу, которую носили люди в маминой больнице. Все это выглядело так, будто ее одели в больничном Бюро находок.
— Присаживайся, — попросила мама.
Я села за стол напротив девушки. Под лампой, висевшей над кухонным столом ее лицо было бледным и как будто принадлежало призраку. Огромные ярко-зеленые глаза были сосредоточены на тарелке перед ней, где лежало арахисовое масло и бутерброд с желе, который мама, вероятно, сделала для нее. Еда так и стояла нетронутой.
Хотя на ней не было макияжа и она выглядела так, как будто не спала несколько месяцев, девушка была действительно красивой. Как модель. Я почувствовала волну зависти и быстро попыталась ее подавить. Я даже не знала эту девушку; у меня не было причин делать поспешные суждения о ней. Но кто она и почему сидит на нашей кухне?
Мама прочитала мои мысли.
— Джулс, — начала она, усаживаясь на стул, — Это Мэй. Мэй, это Джулс — мой средний ребенок.
Меня возмущало, что меня называют “средним ребенком”, но по какой-то причине мама вела себя не так, как всегда. Поэтому я ничего не сказала об этом.
— Привет, — я помахала девушке, которая даже не подняла глаз.
— Привет, — пробормотала она в ответ, натянув рукава толстовки на запястья.
Сидеть напротив этой Мэй было... странно. У нее было сильное притяжение, как будто в ней было что-то магнетическое.
Я не знала, почему эта девушка находится в нашем доме, но она явно чувствовала себя неуютно, поэтому я сделала все возможное, чтобы разрушить повисшую тишину.
— Классная толстовка, — сказала я в надежде растопить лед.
Мэй опустила глаза на блестящую кошку на толстовке. Затем она подняла свои большие зеленые глаза на меня и вздрогнула.
У меня перехватило дыхание. Я не знала, что сказать. Что-то в том, как она смотрела на меня, заставляло меня чувствовать себя беззащитной, как будто она могла заглянуть в мои мысли.
