Я повернулся и побрел в свою комнату.
– Какой материальный, Самсончик?! – развлекался за моей спиной Кутилин. – Материальный-то откуда?!
– А кожа?! Кожа лба новая пачти! – пыхтел разгневанный дворник.
Я затворил поплотнее дверь и, накрыв голову подушкой, завалился спать. Очнулся я оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. С трудом подтянув к лицу запястье, я глянул на часы-. Прошло минут двадцать.
– Шилобреев тебя требует! – дышал мне на ухо Кутилин. – Долго спишь, Санек!
– Ты что – охренел?! – Закипая от злости, я подскочил на диване.
– Шилобреев экстремальную картину заделал! – томясь от нетерпения, сообщил мой сосед. – Тебя хочет! Па экспертизу!
– Меня-то за что?! – оторопел я.
– Там, понимаешь, мнения разделились, – хмыкнул Кутилин. – Самсон говорит: «Вещь!», а Егоров: «Дерьмо!» Третейский суд необходим! Шилобреев только тебе доверяет. «Ты, мол, беспристрастен, как мать Мария!»
– Какая мать? – продолжал я еще вяло сопротивляться. – Бросьте жребий – и все! Орел – «дерьмо». Решка – «вещь».
И тут дверь в мою комнату, опрокинув стоящую за ней вешалку с одеждой, настежь распахнулась. Впереди процессии, напоминавшей весьма отдаленно крестный ход, выступал Шилобреев. Его «экстремальное» полотно, вознесенное, словно образ, над головой, едва прошло в проем. Позади Шилобреева торжественно вышагивали участковый Егоров и дворник Самсон.
– Руфи Аркадьевны на вас нет, – пробормотал я обреченно.
Процессия замерла посреди комнаты. Шилобреев взял мой стул и торжественно водрузил на него, прислонив к спинке, произведение.
– Ну?! – спросил он как бы небрежно. – Что?!
– Вещь! – держась за лоб, крикнул Самсон.
– Дерьмо! – более строго оценил Егоров. – Постабстракционизм!
На картине, если мне окончательно не изменяла память, был изображен «Черный квадрат» Малевича, только почему-то не черный, а ядовито-желтый.
– Как называется? – спросил я, пытаясь вникнуть в суть произведения.
– «Сжатое поле для гольфа»! – поспешил с разъяснениями Шилобреев. – Тут игра слов: «сжатое» и «сжатое»! Вы как филолог меня понимаете, Александр?! Сжатое в смысле масштаба и сжатое, то есть скошенное!
Созерцая полотно, я призадумался.
– Дерьмо! – нетерпеливо махнул рукой Егоров.
– Вещь, ара! – Самсон опять выгреб из кармана мелочь. – Сколька стоит, я куплю!
– Не давите на экспертизу! – вмешался Кутилин.
Шилобреев, напустив на себя отрешенный вид гения, безучастного к досужему мнению суетной толпы, отошел к окну.
– Что-то в этом есть, – признался я честно.
– Есть, баджанак! – обрадовался дворник. – Тут многа есть! Ни саринки! Чистый, эли, цвет золата! Чтоб у нас двор так блистел!
Испустив едва уловимый вздох облегчения, Шилобреев молча взял «Сжатое поле» и вышел из комнаты. Вернее было бы сказать, так не выходят, так – покидают. За ним, перебивая друг друга, повалили все остальные. Причем оставшийся в явном меньшинстве Егоров дал слабину, пытаясь на ходу обосновать свое заблуждение. Не признать ошибку в такой момент значило остаться не только в меньшинстве, но и без дармовой выпивки.
Я прилег и сразу провалился в беспамятство, близкое к обмороку. Забвение мое, как и в предыдущем случае, было кратким.
– К тебе гость! – все тот же Кутилин тряс меня все за то же плечо. – Сань! Проснись и пей!
Я с отвращением отстранил протянутый мне стакан и зашлепал в коридор.
На лестничной площадке стоял генеральный директор финансово-промышленного комплекса «Третий полюс» Пал Палыч Рогожин. Он же – Верин муж. Взгляд его был строг и сосредоточен. За спиной Рогожина застыли два бодигарда. Какой у них был взгляд, осталось для меня тайной за темными очками.
– Господа не желают присоединиться к застолью?! – поинтересовался Кутилин, прежде чем исчезнуть в мастерской.
– Господа уже завтракали, – ответил я за всех и посмотрел на часы. – Тогда – обедали.
Рогожин открыл рот в намерении что-либо сказать, по, передумав, закрыл. И так – несколько раз подряд.
– Вы по личному вопросу или с поручением? – пришел я ему на выручку.
– По личному! – Щека Пал Палыча нервно дернулась.
– В таком случае господа телохранители могут спуститься. Уверяю, здесь вам ничто не грозит. – Я отступил, пропуская Рогожина внутрь.
– А вам?! – прищурился зять Маевского.
– И нам, – успокоил я его. – В квартире круглосуточно действует опорный пункт милиции.
Словно в подтверждение моих слов, за стеной отшумела спущенная вода, и в лихо заломленной на затылок шапке из туалета вышел Егоров.
– Ваши документы! – обратился он к Рогожину, козырнув свободной ладонью.
В правой руке он сжимал треснувшую стеклянную кружку. Пал Палыч небрежным кивком отпустил охранников и полез во внутренний карман. Телохранители, подозрительно оглядываясь, уползли вниз по лестнице.
– Я жду! – Егоров нетерпеливо затопал шерстяным носком о паркет.
Паспорт Рогожина был изучен во всех подробностях от первой до последней страницы. Участковый даже попробовал рассмотреть его на свет. При этом зажатая под мышкой Егорова преступная улика постоянно стремилась выскользнуть.
– Карточка старая, – сделал внушение Егоров, возвращая паспорт хозяину. – Карточку поменять и в течение суток доложить об исполнении!
– Ну, ты где пропал, засранец?! – Из мастерской в коридор выглянул Шилобреев.
– Это дружинник, – ободрил я теряющего уверенность генерального директора.
– Ваши документы! – заметив меня, потребовал Егоров.
– Долго ждать?! – окликнул его автор экстремальных полотен. – Водка греется!
– Зайдете с шестнадцати до семнадцати часов, – строго наказал мне участковый. Нетвердой походкой он пересек прихожую и обернулся. – По вторникам и четвергам! – уточнил, обнимая за талию постабстракциониста. – Спросить лейтенанта Егорова!
– О чем тебя спросить, лапа?! – Шилобреев увлек его в мастерскую. – Ну вот хотя бы, сколько у Гогена было баб, ты в курсе?!
Дверь за ними захлопнулась, и ответа нам с Рогожиным услышать было не суждено.
– На вас мой спортивный костюм! – нервно заметил Пал Палыч.
– Извините, – смутился я. – Прошу покорно в комнату. Я переоденусь и тотчас верну.
– Да уж нет! – скривился Рогожин. – Увольте! И кроме того, у меня мало времени!
– Какая удача! – Я сопроводил Рогожина в свою комнату. – Тогда перейдем сразу к сути.
Пал Палычу был предложен стул, сам же я устроился на диване. С мужем-рогоносцем всегда разговаривать скучно и тяжело. Я знал об этом раньше и убедился в очередной раз.
– Сегодня утром я видел свою жену, – как-то со скрипом начал Рогожин. – Мы с ней встретились в «Аркадии».
– Завидую вам, – постарался я серьезно отнестись к его сообщению. – И что дальше?
– Не ерничайте! – вспылил Рогожин. – Она во всем созналась!
«Вот уж дудки! – подумал я. – В том, чего не было, – это я могу еще поверить. Но чтоб Европа да созналась в том, что было!»
– Позвольте, а как вы узнали мой адрес?! – вдруг спохватившись, перевел я разговор на свое.
Все же официально я числился в покойниках. Странно еще, что на приватизированную мою комнату каких– нибудь дальних охотников-родственников не сыскалось. Впрочем, это было как раз не странно: все родственники давно позабыли о моем существовании, а торопиться с их розыском в занятой исключительно самосохранением нашей бюрократической системе никто бы не стал. Что касается Игоря Владиленовича, то после достижения нужного результата он, полагать надо, выкинул меня из головы в свете новых увлекательных задач. Пешка умерла – да здравствует следующая! Но, судя по смущению Рогожина, источники его информации были куда как прозаичней.
– У Веры Аркадьевны в записной книжке ваш телефон. – Пал Палыч захлопотал в поисках сигарет, и я предложил ему свои. – Благодарю. Она имела неосторожность назвать вас по фамилии. Дальше мои подчиненные…
– Понятно, – кивнул я. – Можете не продолжать. С таким штатом вам по плечу решение и более сложных проблем.
Рогожин отмолчался.
– Итак, Пал Палыч, – подстегнул я его, – извольте объясниться. У нас мало времени.
– Сколько вы хотите, чтобы оставить Веру Аркадьевну в покое? – медленно произнес Рогожин, пряча глаза.
«Началось! – Я напустил на себя деловитость и приготовился к аукциону. – Все вы, «гамбургеры» московские, одним, чем не скажу, мазаны! Если б ты меня пристрелить пообещал, я б тебя понял. Если б ты попытался набить мне рожу, я б тебя понял. Я понял бы тебя даже, если б ты разрыдался у меня на груди и заявил, что жить без нее не можешь!»
– А сколько вы предлагаете? – спросил я прямо.
Зять Маевского замялся.
– Десять тысяч! – выдавил он и поторопился тут же добавить: – Долларов!
