во владении мужчины, а значит, он не нес за них ответственности.
— Готов спорить, его брату обвинений тоже не предъявили.
— Не предъявили.
— Так в чьем владении они находились?
— Ни в чьем, я полагаю. По крайней мере, в глазах закона.
— Послушай, Эв, — вмешался Сэм. — В тот раз плохому парню удалось выйти сухим из воды. Но это не означает, что сейчас произойдет то же самое. По крайней мере, у нас есть шанс затащить их в суд. Кэрри — чертовски хороший репортер. Вот почему я ее позвал.
— Хочешь сказать, что желаешь поведать об этом на телевидении?
— Я хочу, чтобы вы поведали об этом, мистер Ладлоу. Хочу привезти съемочную группу на место происшествия и взять у вас интервью прямо там, у Миллерс-бенд. Не называя имен. В настоящий момент всякое имя могут счесть клеветой. Только вы и ваша история. Что сделали мальчики и что отказывается сделать окружной прокурор. Я хочу, чтобы люди пришли в ярость! — И добавила: — Прошу прощения.
Теперь Ладлоу понимал, откуда взялась отрывистая речь. Когда она говорила медленно, у нее была отличная дикция, но характер временами прорывался наружу, словно трубы над струнным квартетом.
— Вы не из этих мест, мисс Доннел?
— Я из Нью-Йорка.
— Я так и подумал.
— Я чужак? Вы это хотите сказать?
— Вовсе нет.
— Значит, вы согласны?
— Выступить по телевидению? Сказать по правде, не уверен, что у меня хорошо получится.
— Вы справитесь. Я буду вам помогать. Мы будем репетировать, пока вы не почувствуете себя уверенно. Я вас не брошу. Обещаю.
Ладлоу задумался. У него даже не было работающего телевизора.
— У вас часом нет собаки, мисс Доннел?
— Кошки, — ответила она. — Три штуки.
— Кошки.
— Три штуки.
Он кивнул.
— Ладно. Я согласен.
Два вечера спустя он смотрел на самого себя в шестичасовых новостях, по телевизору, который Кэрри Доннел одолжила для него на телестанции.
Ладлоу увидел, как неловкий, ворчливый старик в мятой рубашке и джинсах, единственной изящной частью которого были руки, показывает сперва на реку, а потом на тропу, пока камера обходит его кругом, и услышал, как старик рассказывает про мальчишек и собаку, отвечает на вопрос Кэрри Доннел о том, как жена, Мэри, подарила ему этого пса на день рождения. «Она умерла?» — спросила журналистка, и старик на экране кивнул. «И Рэд теперь тоже мертв», — сказала журналистка, и старик снова кивнул.
Ладлоу подумал, что выглядит на экране немного растерянным, хотя было видно, что он разгневан, и это его удивило. Гнев особенно чувствовался, когда он рассказывал о решении прокурора не возбуждать дело против мальчика. Ладлоу полагал, что хорошо скрывает свой гнев, но камера не лгала, и теперь гнев, очевидно, всегда крывшийся внутри, оказался на виду.
В конце репортажа Кэрри Доннел встала перед камерой и сказала, что в масштабах государства, когда речь шла о жестоком обращении или убийстве животных, средний размер назначаемого нарушителям штрафа составлял всего 32 % от максимально возможного, а срок тюремного заключения — всего 14 %. Большинство нарушителей даже не представали перед судом. Она процитировала слова Ганди о том, что величие и уровень духовного развития нации можно определить по тому, как эта нация обращается с животными.
В округе Йорк, добавила она, эти параметры также можно определить по правосудию, которого смогут добиться Эвери Аллан Ладлоу и его пес Рэд.
Эту речь они сняли после того, как он уехал. Ладлоу тронули слова журналистки, сквозившая в них уважительная, мягкая агрессия. Он решил как-то отблагодарить ее, но сразу не придумал, как именно.
Телефонная трубка лежала рядом с аппаратом. Он снял ее на случай, если кто-то решит позвонить ему во время трансляции, но теперь она словно упрекала его — и одновременно призывала. Он так и не позвонил дочери. Теперь про Рэда знала половина страны. Пора бы узнать и ей. На самом деле ей давно было пора об этом сообщить, но сперва он хотел заправиться едой и пивом.
Прикончив стейк с яичницей и второе пиво и вымыв посуду, он нашел номер в старой телефонной книжке Мэри. Номер был записан ее аккуратным мелким почерком. Он набрал номер, потом пальцем нажал отбой, не зная, что сказать, потом снова медленно набрал номер. После двух гудков услышал ее голос.
— Привет, Элли, — сказал он.
— Папа?
— Я прервал ваш ужин?
— Нет. Мы с Диком собирались поужинать не дома. Я как раз одевалась. У правительственного центра открылся новый рыбный ресторан. Как у тебя дела?
— Все хорошо.
— Я хотела тебе позвонить.
— Я тоже. Как дела у Дика?
— В порядке. Слишком много работает, как обычно. Каждое Четвертое июля он сходит с ума. На нем парад, концерты в Шелл, фейерверки на той стороне реки и фейерверки в парке Каммонс. И все это, знаешь ли, сверхурочно.
— Я так и думал, что он занят.
— Такова жизнь в городской администрации. Ничего нового.
— А как ты, Элли?
— Я бросила работу в Ветеранском госпитале. Мы… Я хотела сказать тебе, папа… мы пытаемся завести ребенка.
— Правда?
— Уже четыре месяца. Пока безуспешно. Возможно, нам придется сдать некоторые анализы, когда работа Дика позволит. Я не знаю.
— Это будет здорово, Элли. Я имею в виду ребенок. Твоя мама…
— Знаю. Она была бы счастлива.
— Да.
— Папа, у тебя действительно все в порядке?
— Рэд умер, — сказал он.
— О боже. Когда?
— В воскресенье.
— О боже.
Мгновение оба молчали, тишина протянулась от Муди-Пойнт до Бостона, словно между ними ничего не было.
— Ты любил старого пса, — сказала она. — Что слу…
Он не хотел говорить.
— Он был чертовски хорошим псом, — сказал он.
— Заведи другого, отец. Обязательно заведи. Знаю, может, тебе кажется, что прошло слишком мало времени, но…
— Мне уже говорили. Я об этом думаю.
— Мне кажется, это отличная идея. Тебе не следует жить одному. А пока ты мог бы навестить нас. Мы будем очень рады.
— У вас нет места, Элли. И Дику нужно работать. Я буду мешать.
— Нет, не будешь.
— Конечно, буду. И тебе это прекрасно известно. Не волнуйся, у меня все хорошо.
— Как поживает дедушка?
— Твой дедушка — настоящий феникс. Всякий раз, когда тело снова его подводит, он возвращается еще злее, чем был. Больницы и дома престарелых убивают людей вполовину моложе. Но только не его.
Она рассмеялась. Потом умолкла.
— Послушай, папа, ты не…
Он знал, что она скажет. Хотя и надеялся, что на этот раз обойдется.
Но его надежды не оправдались.
— Ты ведь не говорил с Билли?
— Нет.
— И не станешь, правда? Хотя тебе совсем одиноко.
— Кто сказал, что мне одиноко?
