Крымов ехал на своей машине в поселок Крутихино. Он никого не взял с собой, даже Яшина. Не хотел подвергать опасности. В прошлый раз он едва унес из этого дома ноги, и вот вновь тут. Зачем? А всему виной было письмо:
«Уважаемый Андрей Петрович!
Думаю, это мое последнее послание вам, по крайней мере, на данном отрезке времени, который исчисляется десятилетиями, а то и столетиями. Вам необходимо съездить туда, где вы уже были, в Крутихино, и как можно скорее. Я там не должен появляться по особым причинам, а вы можете и должны. Не удивляйтесь тому, что увидите. Будьте крепки духом. Впрочем, это ваше кредо. Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, сходите в областную библиотеку и оставьте послание на мое имя. Правда, в ближайшие лет двадцать пять, думаю, я у вас не появлюсь. Много дел! А вам желаю счастья и удачи. Ваш Долгополов».
«Двадцать пять лет? – усмехнулся Крымов. – Неплохо. У старика с чувством юмора все путем».
Заканчивался апрель, солнце уже вовсю сушило землю. Несмело пробивалась первая листва. Знакомый сад смотрелся одичалым. Что-то сиротское появилось в доме, словно его бросили на растерзание времени или вот-вот собирались. Крымов прошел по тропинке, поднялся на крыльцо, постучался, но дверь сама подалась внутрь.
– Это Крымов! – объявил он. – Я вхожу!
Ему не ответили. Андрей прошел по коридору, заглянул в гостиную, потом на кухню и только затем в мастерскую, которая находилась в глубине дома и выходила окнами на внутренний двор.
В мастерской еще теплилась жизнь… В кресле-качалке сидел глубокий, седой как лунь старик. Когда-то он был мощным, атлетически сложенным мужчиной, может быть, даже красавцем. Но все, что еще жило, представлялось жалкими остатками былой роскоши. Его ноги неровно укрывал плед. Кресло замерло – у старика не было сил подтолкнуть его и качнуться. Лицо изрезали морщины, но уставшие глаза еще горели живым огнем.
– Где она? – спросил Крымов.
– Ушла.
Андрей поморщился:
– Куда ушла?
– У нее свой путь, детектив.
– Если вы знаете – скажите. Какие теперь могут быть игры?
– И то правда. За ней пришли…
– Но кто? Кто?
– Ангелы…
– Ангелы?! Вы бредите?
– О нет! – слабо улыбнулся старик. – Они были в сияющих одеждах. В шлемах и кирасах, с крыльями за спиной. Грандиозное зрелище! Жаль, у меня уже не будет сил написать его!
– Это правда, Владислав?
– Я попросил взять меня с ними, – как ни в чем не бывало продолжал он, – умолял не разлучать с любимой, но они только презрительно посмотрели, словно меня и не было вовсе. Я подумал, что если оскорблю их, то они изменят свое решение, но они оставили меня здесь одного. Умирать. «Твой суд еще впереди, – сказал один из них, – но пока тебя судить не за что, смертный». Эх, Крымов! Какими же гулкими были их голоса! Услышал бы я их прежним, до знакомства с моей Лилит, умер бы от страха. Но не теперь, не теперь! «А как же моя гордыня? – спросил я у них. – Судите меня за нее!» – «Гордыня смертных? – еще презрительнее вопросил второй Ангел. – У Прометея – гордыня, у Люцифера – гордыня. А у несчастных, которым милостивый и добрый Господь дал свободу воли? Вы ею живете, вашей ничтожной гордыней, она для вас как амброзия, отними ее, и что останется? Немного похоти, щепотка жалкой любви да горстка пепла». Я услышал что-то вроде того. Но говорили они куда торжественнее! – слабенько рассмеялся старик. – Они моралисты, эти ангелы! «Жди своего часа, смертный! – на прощание сказал первый. – Он близок!»
– А что сказала она, Лилит?
– На ее уста наложили печать молчания. Она смотрела на меня и молча ревела, как девчонка, которую поставил в угол строгий учитель. Учитель с небес! Куда более могущественные силы взяли ее в оборот. А еще она ждала своей страшной участи – быть погребенной заживо на веки вечные. С огненным сердцем, так страстно желавшим одного – любви. И сейчас, я это знаю, она где-то плачет о своей судьбе; надеюсь, господин сыщик, обо мне она плачет тоже.
– Но что приключилось с вами?
– Она дала мне все, что могла. Успела. Я познал этот мир и увидел другой, за его пределами. Я узнал то, что не дано ни одному простому смертному. Объяснить невозможно – это теперь со мной. Но я бы не отказался ни за какую земную славу. Она и гроша ломаного не стоит. Познавший божественную суть сам становится немного богом…
– Вон вы куда метите.
– Не судите меня – вы не можете оказаться на моем месте.
Кажется, их недолгий разговор подходил к концу.
– Вызвать «Скорую помощь»? – спросил Крымов.
– Вот чего не надо делать, так это вызывать «Скорую помощь», – ответил Владислав Ольшанский. – Просто оставьте меня одного – и будет достаточно. Эту ночь я уже не переживу.
Андрей Крымов кивнул:
– Да будет так. Прощайте. Я ухожу.
– И вы прощайте меня, – сказал глубокий старик.
Несчастный, брошенный, одинокий, но по-своему счастливый. И хранивший столько тайн, что, наверное, хватило бы на целое человечество.
Старик, которому едва исполнилось двадцать лет…
…Когда Андрей возвращался в город, ему позвонили. Марина.
– Алло, привет! Слушай, ты далеко?
– Через полтора часа буду дома. Что случилось? Ты какая-то встревоженная. Или нет?
– Или да. Папа и мама уезжают в Индию на пять лет. В Дели. По контракту. И зовут меня с собой. Мне подворачивается место в Делийском институте искусств имени Рабиндраната Тагора, факультет живописи. Представляешь?
– Пока не очень.
– Поедем вместе в Индию, а?
– Поедем, – ответил он. – Я буду подрабатывать рикшей. После основной работы – мусорщиком. Говорят, в Индии мусора – завались.
– Ну, я серьезно, Андрей.
– И я серьезно. Я сильный, сама знаешь. Могу и по три человека зараз возить. А сколько мусора соберу!
– Ну хватит, а?
– Скоро приеду и поговорим.
– Ладно. Жду.
Крымов вел машину через зацветающий весенний пригород. Когда-то он стал свидетелем событий, выходящих за границы реального. Попал в центр тайфуна и смирился с этим, сохранив в сердце неизбывную горечь и боль. Теперь же он столкнулся с силами, которые даже объяснить было невозможно, хотя в главной книге любого народа мира мудрый книголюб мог бы натолкнуться на подобные явления. Но трезвый современный читатель, свято верящий в двигатель внутреннего сгорания, который он понимает, и в компьютер, действие которого он не понимает вовсе и не поймет никогда, так и останется пользователем-лопухом, не готовым поверить в Божественное провидение.
«Как же я расфилософствовался! – думал Крымов. – А
